Данилов А.А. О границах «оттепели» и «преждевременности» реформ
Хочу поддержать мнение В.Л.Шейниса о том, что значение ХХ съезда в жизни и партии, и всей страны было столь же противоречивым, как и его решения. Поэтому, думается, при всей несхожести прозвучавших здесь крайних оценок и суждений, правы все, кто их высказал. Разумеется, правы лишь отчасти, так как нельзя смотреть на сложные вопросы лишь с одной стороны, заведомо отвергая иные точки зрения. Разные суждения родились не сегодня, в связи с переоценкой нашей истории. Они были, практически, с самого обнародования решений съезда, особенно материалов закрытого заседания.
Более того. В зависимости от политической конъюнктуры, как это, к сожалению, принято в нашей жизни, такие оценки менялись порой радикально. К примеру, Д.Ф.Устинов, как и многие в то время, славословивший в адрес ХХ съезда и лидера партии Н.С.Хрущева, в июле 1984 года на заседании Политбюро был более откровенен, заявив: «В оценке деятельности Хрущева я... стою насмерть. Он нам очень навредил. Подумайте только, что он сделал с нашей историей, со Сталиным. Не секрет, что западники нас никогда не любили. Но Хрущев им дал в руки такой материал, такие аргументы, которые нас опорочили на долгие годы». А в заключение этой тирады предложил к 40-летию Победы вернуть Волгограду имя «Сталинград». Подобные настроения имели и имеют место и в обществе в целом.
Хотелось бы кратко остановиться на том, как идеи ХХ съезда КПСС (особенно те, что прозвучали на закрытом заседании 25 февраля) были восприняты в обществе. Действительно, у большинства слушавших доклад Хрущева в трудовых коллективах, на партийных собраниях прозвучавшее вызвало шок. Но воспринята была и та новая атмосфера, которая не могла не выйти за пределы Кремлевского дворца. Во многих коллективах люди восприняли не столько информацию, сколько настрой на критический анализ положения дел в обществе.
Открытые сегодня архивы свидетельствуют о том, что многие принялись не только осуждать культ покойного вождя, но и рассуждать о правильности или ошибочности экономической политики партии, ее внешнеполитического курса и т.д. Думаю, именно это и напугало руководство партии, заставило его с самого начала ограничить пределы критики Системы. Только в 1956 году ЦК направил в партийные комитеты на места три секретных письма, в которых требовал повысить бдительность и не допускать, чтобы критика культа личности переросла в «критику социалистических ценностей».
Показательно в этом отношении последнее из этих писем, принятое Президиумом ЦК по представлению комиссии Л.И.Брежнева в декабре 1956 года – «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов». Интересно не только то, что письмо было направлено после событий в Польше и Венгрии, но и то, что в качестве примеров «антисоветских вылазок» в нем были названы выступление К.Симонова, призвавшего ослабить партийный контроль за литературным творчеством, аналогичное выступление К Паустовского и другие. Само упоминание об этом и жесткое требование «покончить» с такого рода проявлениями было однозначно воспринято как в партийном аппарате, так и в широких слоях как линия на свертывание критики сталинизма.
Заведующий отделом партийных органов ЦК КПСС по РСФСР В.Чураев писал лидерам страны: «Если раньше коммунисты (читай – партаппарат. – А.Д.), боясь, чтобы их не обвинили в зажиме критики, не давали должного отпора тем, кто допускал демагогические и антисоветские высказывания, то письмо ЦК внесло полную ясность в этот вопрос, вооружило партийные организации в их борьбе с демагогами, клеветниками и враждебными элементами». По-своему, но так же воспринял происходящее прораб на строительстве Куйбышевской ГЭС Зеленов: «Руководители партии и правительства что-то поднапутали с критикой культа личности Сталина, сначала осудили его, а теперь снова начали восхвалять». Конструктор Ярославского автозавода Киселев отмечал: «Письмо зачитано таким тоном и такими намеками – или замолчите, или будем сажать. Неужели нас ничему не могла научить Венгрия?»
И репрессии в отношении тех, кто не понял пределов «оттепели», не замедлили последовать. Они, конечно, не носили такого массового и кровавого характера, как при Сталине. Но тем не менее, были весьма ощутимы для тех, на чьи головы обрушились. Значительный размах приняло исключение из партии, в том числе и коммунистов, которые только что были в ней восстановлены после возвращения из мест заключения. Особое беспокойство партийного руководства вызывали (редкие, правда) случаи коллективной «незрелости» целых партийных коллективов. На том же Ярославском автозаводе в партийной организации отдела главного технолога из 56 коммунистов лишь 17 голосовали за осуждение критического выступления одного из членов партии, остальные были против или воздержались. В информации в руководящие партийные структуры докладывалось, что «таким образом, партийное собрание оказалось не на высоте, проявило гнилой либерализм и не дало необходимой политической оценки антисоветского выступления». В результате были наказаны и все члены партийного руководства не только этой, но и вышестоящих парторганизаций.
В другом случае, когда с критической позицией выступавших солидаризовалось партбюро, оно немедленно было распущено решением горкома партии, а все «зачинщики» исключены из партии (виной всему послужил невинный вопрос одного из рабочих: «Каков прожиточный минимум советского человека?»). Таких примеров было немало. И особенно много в деятельности творческих союзов и конкретных деятелей культуры. В ряде мест начали применять далеко не партийные меры воздействия против вольнодумцев. В многочисленных информациях Ф.Р.Козлова из Ленинграда отмечалось, что кроме исключения из КПСС активно использовалось выселение из Ленинграда тех, кто всерьез воспринял установки ХХ съезда партии.
В их числе оказались и ветераны партии, многие годы проведшие в сталинских застенках. Одна из них – М.И.Черняк, член партии с 1915 года (восстановлена в КПСС в 1955 году) – заявила на партийном активе Дзержинского района Ленинграда, что Сталин уничтожил лучшие партийные кадры, ее крупнейших деятелей (привела примеры с Троцким, Зиновьевым, Бухариным, Каменевым). Этого было достаточно, чтобы вновь оказаться за пределами партийных рядов и быть насильственно выселенной из Ленинграда. Такая же участь постигла и других ветеранов КПСС, лишь недавно вернувшихся после заключения и названных за их критический настрой «недобитками». Это еще раз говорит, что все было намного сложнее, чем мы можем сегодня представить. Ясно одно – пределы гласности, критики Сталина существовали. Как справедливо отмечал В.М.Межуев, это была критика Сталина, но не сталинизма, которого как явление тогда мы еще не осознали. Для этого потребовалась перестройка второй половины 80-х годов.
И два слова о судьбе реформаторов в нашем Отечестве. Судьба эта не только счастлива, но и глубоко трагична. Счастлива тем, что эти люди сумели преодолеть существовавшие тогда предрассудки, опасения, сомнения и провести хотя бы часть из задуманного в жизнь, а в силу этого оказаться на гребне политической жизни и общественного признания. Трагична в том, что в силу известного консерватизма (или традиционализма) основной части населения реформы всякий раз оказывались как бы «преждевременными», а общество к ним готово не было. Сопротивление же им и их действиям было всегда колоссальным. Можно, конечно, вспоминать и напоминать о том, чего не сделали или не смогли сделать Александр II, С.Ю.Витте, П.Д.Святополк-Мирский, П.А.Столыпин, Н.С.Хрущев, М.С.Горбачев. Но давайте не забывать и помнить, а также уметь быть благодарными им за то. что они все же сделали для нашей страны и для нас. Это, думается, будет не только правильно, но и по-человечески справедливо. Тем более что с каждым новым реформаторским шагом мы обретаем новые грани исторического опыта, получаем уроки демократического развития, приближаем лучшее будущее нашей страны.
