Ахиезер А.С.

      В прослушанных докладах большое количество материалов и идей. Мне бы хотелось вслух подумать о том, что можно использовать из этого богатства  в том случае, если бы мы хотели вновь вернуться к реализации ценностей перестройки. По  первому докладу следует обратить внимание, что любая политическая, экономическая реформа должна опираться на некоторую обобщенную концепцию общества, на представление о логике массовой деятельности людей, ведущей к реформам. В истории реформ такой концепции не было вообще, как и вразумительного плана, например, у Петра I, о чем писал еще В. Ключевский. Иногда вместо концепции выступала некоторая онаученная крестьянская утопия, переведенная на интеллигентский, якобы научный язык, как, например, у большевиков. Во всех случаях сформулированная цель реформ считалась чем-то совершенно очевидным, что было симптомом слабости реформаторов. Цель, как и всякий элемент мифа, им (мифом) была как бы задана, самоочевидна. Однако цель должна быть научно обоснована, но не быть результатом народопоклонства. В этой связи следует обратиться к опыту Екатерины II, которая умела менять сами цели реформ в результате осознания отсутствия или слабости движущих сил их реализации.
Ю.С. Пивоваров предлагает концепцию господства монологического субъекта в российском обществе, концепцию «русской системы», созданной им и А.И. Фурсовым. Вне зависимости от отношения каждого из нас к этой концепции мы, как мне представляется, должны понять этот доклад как предложение начать обсуждение прошлой или будущей перестройки, начать обсуждение формирования концепции российского общества, с целью превратить это обсу-ждение в концепции перестройки, ее методологические принципы.
     В любом случае надо начинать с обсуждения концепции динамики общества. Ценность предлагаемой концепции заключается в том, что, как это видно из опубликованных ее авторами некоторых работ, она последовательно нацелена на логическую  проработку, на переосмысление истории страны с точки зрения основной идеи концепции, ее фокуса. В этом можно заподозрить односторонность. Однако, не могу не заметить, что вся западная европейская социальная философия развивалась именно таким образом, т.е. переходя от од-ной односторонности в объяснении, понимании общества к другой, открывая тем самым для каждого следующего мыслителя более богатую, насыщенную сложными проблемами картину общества.
     Тем не менее, концепция требует обсуждения по существу. Мне кажется, ее логическое развитие требует перехода от фокусирования на монологическом субъекта к попытке переосмыслить историю российского общества на методо-логической основе дуальной оппозиции: Власть как монологический субъект – Смута. Этот подход позволяет осмыслить динамику российского общества, как происходящую между этими полюсами. Без сомнения, монологический субъект содержит в себе потенциал смуты.
     В докладе И. Дискина мне хотелось бы выделить мысль, что в основе истории России, предыстории перестройки лежит традиционное общество, и что традиционализм  стал  возрождаться после перестройки. В этой мысли можно видеть важную заявку на определенную концепцию истории российского общества, где традиционализм играет особую роль. Речь, разумеется, не идет сейчас об обсуждении самого факта существования традиционализма в российской истории, но, прежде всего, о том, в какой форме, степени эта реальность истории становится значимым аспектом возможных концепций динамики российского общества, включая и ту, которую предлагают Ю.С. Пивоваров и А.И. Фурсов. Концепция как истории российского общества, так и  реформы не имеет ценности без соответствующего учета российского опыта традиционализма.  Попытка И. Дискина увидеть причину активизации традиционализма в политике  власти требует конкретизации. Активизация традиционализма охватывает миллионы людей и власть не в состоянии этим процессом управлять, хотя опыт истории показывает, что власть может иметь определенные возможности влиять на этот процесс, но лишь тогда, когда в стране уже есть для этого определенные предпосылки.
     Здесь возникает, быть может, самый острый для данной аудитории  вопрос, а именно: каковы возможности политики, прежде всего, политики власти  в обществе в той или иной момент времени, каковы ее возможности в рамках каждой из предлагаемых концепций? Если поставить этот вопрос в максимально обобщенной форме, т.е. следуя опыту философии Канта, можно задать вопрос: как вообще возможна политика ограниченной группы людей в обществе, где живут миллионы людей, защищающих свой исторически сложившийся образ жизни и не интересующихся политикой? И что вообще может политика в этом усложняющемся социокультурном мире?
Горбачев М.С. Ведь есть исторический процесс. И действительно, его вспять обернуть – это донкихотство. Но понять этот исторический процесс, понять тенденции разрушительные или другие, понять и вписаться в этот исторический процесс, что-то подкорректировать или направление какое-то изменить, это же мы можем. Это наука и политика одновременно.
Ахиезер А.С.  Как раз пафос того, что мне хотелось бы сказать, заключа-ется в том, что наука, о которой Вы сказали, должна разрабатывать методологию определения (хотя бы в принципе) меры возможности эффективной поли-тической «подкорректировки» в разных ситуациях, в разных исторических эпохах. Речь идет о том, что наука о политике должна иметь свое культурное, научное основание, которое во всем своем объеме не может формироваться лишь в рамках самой этой науки. Глубокие изменения во второй половине прошлого века охватили мировую науку об обществе. Они заключались в том, что наука встала на путь все меньшей ориентации на макропроцессы, как объяснительный принцип истории, например, на «историческую необходимость».  Все больше обращается внимание на механизмы культуры, которые в конечном итоге являются механизмами актов осмысления, формирования проектов и решений. Они, воплощаясь в деятельности миллионов, формируют реальную историю, реальное массовое поведение, деятельности, с чем и имеет дело непосредственно или опосредованно реальный политик. Этот подход основан на осознании определяющей роли культуры как предпосылки и одновременно результата деятельности людей, деятельности бесконечных, разнообразных сообществ - от малой группы до больших обществ, до цивилизаций, до всего человечества. При таком подходе  необходимо, прежде всего, выявлять  по определенной методике специфику культуры общества, наиболее значимых групп, связанных общей культурой, анализировать специфические механизмы, логику наиболее значимых из социокультурных групп общества. Это открывает путь для понимания того, чего можно ждать от каждой из них при изменении тех или иных ситуаций, а также от попыток политиков воздействовать на эти группы. Само это воздействие всегда несет определенные ценности, свою специфическую культуру. Исторический процесс практически всегда выступает перед политиком лю-бого масштаба не как голая абстракция в форме ограниченного количества переходящих друг в друга категорий, но как нечто происходящее между культурами, установками, ценностями, между политикой и культурами, установками, ценностями групп людей, с которыми политик непосредственно или опосредованно пытается вступить в диалогические отношения.
     Отсюда очевидно требование к концепции, могущей быть методологической основой политической практики и поиска путей обеспечения эффективных политических решений в сфере реформ. Это требование, прежде всего, в анализе типов культур в стране, культуры соответствующих групп, их механизмов, возможностей их диалогов между собой, возможности диалога политиков с каждой из субкультур.
     Эта идея требует конкретизации. Здесь промелькнули слова «косность» в связи с торможением перестройки. Но если косность является той проблемой, которая стоит на пути реформы, перестройки, то надо рассмотреть возможность того, что этот факт  может стать проблемой номер один, так как  никакой реформатор не сможет ее сдвинуть с места, если она охватывает миллионы людей.   Но это в свою очередь значит, что надо разобраться, какие значимые типы  культуры существуют в стране. Причем речь идет не об элитарной культуре Пушкина и Достоевского, а о культуре, определяющей жизнь групп людей, прежде всего крестьян, городских жителей, наиболее продвинутых, хотя и возможно малочисленных, но значимых. Описанная по определенной методике  культура должна дать ответ, по крайней мере, на один вопрос, хотя, конечно, этот вопрос должен конкретизироваться через бесконечное множество других вопросов. Каковы способности (неспособности) этих людей быть субъектами собственного саморазвития? Под способностью понимается не столько ее психологические проявления, сколько потенциал возможностей субъекта, накопленных в культуре, возможностей наращивать этот потенциал. Наука должна сформировать картину разнообразия (суб)культур общества под этим углом зрения. Существует бесконечное разнообразие этих картин в разных обществах, меняющихся вместе с обществом. Разумеется, тождество здесь возможно, но оно - пустая абстракция без ее противоположности, т.е. разнообразия. Это не позволяет механически переносить картины одного общества на другое, хотя методологическая такая «примерка» с ограниченными целями неизбежна.  
     Итак, с чем имеет дело российский политик на сущностном уровне? Какая картина сложилась в российском обществе? 
     Во-первых, важнейший элемент - уже упоминавшаяся традиционная культура, включающая соответствующий нравственный идеал. Ответ на постав-ленный выше вопрос выражается в известном тезисе, который наши казаки включили в письмо президенту: «Хотим жить, как жили наши деды». Смысл жизни эти люди видят в постоянном воспроизводстве статичного состояния,   неизменности, в подчинении своих мыслей и деятельности некоторому абсолютному идеалу, отождествляемому с прошлым. В России оплотом традицио-нализма всегда было крестьянство, составляющее подавляющее большинство населения почти на всем протяжении истории. Очевидно, господство ценностей традиционализма создает неблагоприятные условия для реформ, несущих  нормативное требование к масштабу и типу изменений. История ХХ в. позволяет говорить об усилении процессов, подрывающих традиционализм в России.
Возрастающей по своему влиянию в российском обществе является утилитарная  культура, утилитарный нравственный идеал. Его специфика - в осознании его носителями нравственной возможности превращать любой элемент окружающей среды в средство для исторически сложившихся целей субъекта. Его значение двойственно, т.е. с одной стороны, утилитаризм может приводить к разрушительным последствиям, превращая элементы природы и самого человека в средство, разрушительное как для окружающего мира, так и для самого себя. Но, с другой стороны, развитие утилитаризма представляет собой этап развития личного творчества, каждый шаг которого раскрывает новые возможности для выхода на качественный новый уровень личной и массовой деятельности. Это открывает новые  возможности для диалога по поводу изме-нения и развития, без чего реформа невозможна.
     Следует отличать умеренный утилитаризм от развитого. Первый харак-теризуется стремлением освоить уже имеющиеся ресурсы, источники их само-воспроизводства. Отсюда собирательство, перераспределение ресурсов в свою пользу посредством поиска, а также преступных действий, войн, нацеленных на их захват. Вторая форма подымается до уровня способности субъекта к производству, развитию самого субъекта, его деятельности. Становится возможным и необходимым «заводы заводить», возникает бизнес, стремление переходить на новые уровни воспроизводства. Именно развитый утилитаризм открывает качественно новые возможности для реформ, для перестройки.
     Утилитаризм - результат определенного разложения традиционализма.  Первая его форма может выступать в нерасчлененном единстве с традиционализмом, например, как средство его воспроизводства, но одновременно несет потенциальную угрозу его существованию. Эта смесь может иметь взрывоопасный характер.
     К сожалению, само существование утилитаризма, который находится в России как бы под моральным запретом, не представляется общественности как знание, жизненно важное для деятельности политиков, для самопонимания об-щества. Этим не занимается наука, о чем свидетельствует практически полное отсутствие исследований утилитаризма. Это обычное для мифологического соз-нания  рассмотрение каких-то аспектов реальности как несуществующих.
    И, наконец, либерально-модернистская культура, соответствующий нравственный идеал. Он  нацелен на воспроизводство, формирование новых целей, на превращение саморазвития в самоценность. Он концентрирует в себе способность людей формировать эффективные решения на основе обобщения опыта мировой культуры. Историческая важность этого идеала в том, что он основан на культивировании, развитии диалогических форм отношений и тем самым открывает потенциально безграничные возможности для качественных изменений общества, для реформ, перестроек, открывающих  дальнейший путь развитию либеральной культуры. В России, однако, либерально-модернистский идеал опирается на крайне ограниченную социокультурную базу. В тех случаях, когда появлялись его носители, они часто не доживали до реализации своих идей, например, те, которые уничтожались с 1917 г. Уместно упомянуть таких  царей как Дмитрий Самозванец, Петр III, Павел I, которые несли в себе определенный, мало исследованный историками реформаторский потенциал. Все они были быстро ликвидированы.
    Тем не менее, можно говорить о мощи либерализма в России, его непотопляемости в том смысле, что только либеральная культура несет в себе по-тенциал эффективных решений сложных масштабных проблем в усложняющемся обществе, способность накапливать мировую культуру, концентрированный в ней конструктивный опыт. Эта особенность имеет и обратную сторону, т.е. само понятие либерализма дискредитируется своей видимой оторванностью от почвы, хотя эта связь носит опосредованный характер.
Гринберг Р.С.  Многие либералы себя дискредитировали именно как либералы.
Ахиезер А.С. Может, и мы с тобой не настоящие либералы?
Гринберг Р.С.  Мы - настоящие.
Ахиезер А.С. Настоящие?  Хорошо. Нас уже двое.
      Для понимании сути российского либерализма следует обратить внимание на то, что любая власть России, пытаясь реально решать сложные проблемы модернизации, совершенно независимо от ее политического направления была вынуждена, даже не сознавая этого, поворачиваться к методам, средствам либерализма. Недаром большевизм кончил свой путь либеральной перестройкой, как единственным мыслимым шагом, который, как могло тогда показаться, дает шанс спасению от катастрофы. Однако, объективная двойственность перестройки (с одной стороны, попытки стабилизации, с другой - неизбежно ведущая в той или иной степени  к дезорганизации сложившегося порядка, что присуще каждой значимой хозяйственно-экономической реформе в России) привела большевизм к полному крушению.
     Знание о формах культуры несет в себе объяснительный принцип поведения и одновременно ценности людей, с которыми только и имеют дело политики, возможно, в опосредованной форме. Наша наука мало что знает об этом нравственном раскладе в обществе, так как мы привыкли смотреть на Россию через очки западной науки, а у них, на наше несчастье, другой культурный, нравственный расклад. Например, в развитых странах либерально-модернистский идеал оказывается, бесспорно, непосредственно господствующим, тогда как остальные носят маргинальный характер. Проблема этого расклада в России характеризуется, прежде всего, тем, что наша наука, например, социологи, не знают, что есть гигантская разница между либерализмом и утилитаризмом (речь, разумеется, идет не о западных этических теориях, а о состоянии народной культуры в России). Недавно один из ведущих социологов страны сказал мне, что нет разницы между утилитаризмом и либерализмом для социолога. Однако опыт нашей истории говорит о принципиальной разнице между ними, об их переходе друг в друга и о реальном конфликте, расколе между ними. Наша наука не знает, что главная проблема этого расклада заключается в исторически сложившейся слабости, недостаточной для совместных решений, диалога между его носителями. Более того, между ними возникает состояние преобладания взаимоотталкивания над взаимопроникновением, что может доходить до состояния взаиморазрушительного раскола. Раскол возникает между традиционной и либеральной культурами, между примитивным и развитым утилитаризмом, между соборным и авторитарными вариантами (сторонами)  традиционного идеала. Все эти формы раскола носят конкретно исторический характер как элементы  динамики российского общества и являются главным препятствием реформ, конструктивных перестроек, несут в себе потенциал катастроф. Здесь таилась и таится главная опасность для реформ, для возможных будущих конструктивных перестроек. Там заложена воспроизводящая себя гигантская мина, дважды развалившая страну и государство на протяжении ХХ века. Сила этого фактора, его историческая инерция столь велика, что вызывает основательные подозрения о возможности превращения национальных катастроф в традицию.
     Каковы причины столь странной исторической специфики? Понять механизм этого процесса  невозможно на основе старых теорий, ищущих ключ к объяснению событий через абстрактные макропроцессы, оторванные от субъектов конкретных культур. Хотелось бы обратить внимание лишь на одну про-блему, возможно даже не главную. Особое внимание привлекает рост городов,  городской культуры, из которой выросла западная либерально-модернистская цивилизация, либеральная культура. Россия на протяжении большей части истории была чисто крестьянской страной, т.е. традиционной цивилизацией. Смысл урбанизации в развитых странах, прежде всего, не в механическом строительстве городов, например, для  военных или административных целей, но в их развитии как центров роста культурного разнообразия, очагов творчества, интеллектуализма. Урбанизация - это, прежде всего, развитие  урбанизиро-ванной личности, субъекта особой урбанизированной культуры, особого городского образа жизни, углубления и расширения диалогических отношений между людьми. В общеисторическом плане этот процесс как раз и является критикой всех нравственных идеалов, любых форм культуры, что оттесняет традиционализм с господствующих позиций в культуре, подтачивает его, открывая путь утилитаризму, открывая путь либерализму как типу культуры, формируя возрастающую самокритику либерализма, мощный двигатель его саморазвития. Разумеется, эта идеальная схема не должна заслонить от нас возможности понимания, что реальный исторический процесс включает и повороты назад, активизацию традиционализма, утилитаризма, превращение городов в оплоты за-стоя, идеалов статики.
    Двойственность этого процесса заставляет нас рассмотреть его специфику в России. Этот процесс исследуется. В России была осознана необходимость отдельного изучения для научных целей населения, проживающего в городах, и населения, которое можно рассматривать как урбанизированное, т.е. по своим культурным характеристикам, отвечающим критерием, ценностям динамичной, достижительной формы жизни. Например, в начале ХХ века, в 1900 году процент городского населения в Российской империи составил 14 %, тогда как население, отвечающее критериям урбанизации, составило лишь 2 %. В 1917 году эти цифры составили соответственно 1 8% и 3 %. Для сравнения можно привес-ти данные за 1994 год (пока последний, за который проведен соответствующий расчет): соответственно 74 % и 54 %. Уже эти цифры говорят, что российское общество с громадным трудом, крайне медленно выходило из-под господства традиционализма и имеет пока крайне ограниченную базу для либерализма. Тем не менее, обращает на себя внимание, что разрыв между этими показателями неуклонно уменьшается, что свидетельствует об определенном прогрессе. В 1991 году процент урбанизированного населения  превысил половину населения, тогда как по официальным данным урбанизация перешагнула этот рубеж уже в 1961 году .
     Этот и другие процессы имеют для понимания политической жизни России первостепенное значение. Россия на рубеже ХIХ и ХХ веков не может рассматриваться, как полагал Ленин, «страной среднеразвитого капитализма». Ра-бочие не могли, хотя бы потенциально,  представлять собой социокультурное целое, способное осуществлять власть в большом, сложном обществе. Этот материал помогает понять, что гражданская война в России шла между, с одной стороны, носителями традиционализма и умеренного утилитаризма, и с другой - между носителями развитого утилитаризма и  либеральной культуры. Победило большинство, которое оказалось неспособным, в силу содержания своей культуры, создать жизнеспособное общество, государство на диалогической основе.  Развитые формы культуры, т.е. развитый утилитаризм и либерализм были раздавлены. Тем самым усложняющееся большое общество оказалось неспособным достаточно эффективно решать свои проблемы, что в конечном итоге привело в 1991 году ко второй национальной катастрофе ХХ века, к распаду общества и исчезновению государства, к возврату старого нравственного рас-клада, но при ограниченно изменившихся пропорциях.
     Возникает необходимость думать, что делать с этой страной, где огромная масса населения медленно выходит из-под господства традиционализма, переходя к ценностям, главным образом, примитивного утилитаризма. Возникает вопрос, в какой степени эти люди могут быть реальными субъектами развития не только хозяйственного, но и социокультурного, политического, что требует роста массовой квалификации и ответственности за большое общество с его необходимостью производить и оперировать все более сложные абстракциями.
     Важным аспектом выхода из этой ситуации является избавление от различных исторически сложивших мифов. Один из наиболее неприятных мифов, идущих от архаичной культуры, от постоянного поиска виноватого злодея, оборотня в любом негативном явлении, что, в частности, приводит к архаичной вражде к интеллектуализму, к представлению, что во всем виновата интеллигенция. А разве рабочие, которые на митингах требовали усиления террора не виноваты? Разве крестьяне не виноваты в том, что они друг друга убивали и поджигали в борьбе за уравнительность с самого начала ХХ века? Тем самым они уничтожили свою собственную элиту и в результате обезоружили себя перед насилием коллективизации. На этом историческом фоне само представление о коллективной вине интеллигенции нуждается в пересмотре, так как уводит в сторону от реальных проблем
     Возвращаясь к проблеме концепции динамики российского общества, концепции реформ, значимых реальных и возможных перестроек для политиче-ской жизни, обращаю внимание, что эта проблема должна решаться фундаментальной общественной наукой. Она, однако, имеет одну особенность, которая всегда вызывала негативное отношение власти, склонной видеть в любой науке сиюминутное средство для «тушения пожаров».
Горбачев М.С. Ну так что же, вообще лучше бы перестройку не начи-нать, да?
Голос. Это хороший вопрос.
Горбачев М.С. Никто ничего не знает.
Ахиезер А.С. Хочу напомнить, Михаил Сергеевич, что не только Андропов говорил, что «мы не знаем страны, в которой живем». Об этом в разных формах говорили Гоголь, Тютчев, особенно интересно, что об этом говорил  Дзержинский и т.д. Крупнейший философ России ХХ в. В.С. Библер сказал, что «задача философии - ясное сделать неясным». Это, на первый взгляд курьезная мысль, напоминает всем нам, что реформы в России - проблема возрастающей сложности, и очень может быть, что реформаторы руководствуются мифами, подчас довольно архаичными. Эти мифы, как и всякие другие, кажутся бесспорными и здесь нужна реальная наука и философская критика. Они являются единственным средством преодоления опаснейших, чреватых катастрофой разрывов между сложностью масштабных проблем и недостатком знаний для их разрешения, неадекватности этой сложности сложившейся культуры. Так устроен наш мир. Что же касается того, надо было или нет начинать перестройку, то при попытке ответить на этот вопрос мы сталкиваемся со своеобразной антиномией истории, носящей постоянный характер и лишь обостряющейся в процессе усложнения проблем. С одной стороны, можно считать очевидным тезис, что для успеха любого дела нужен минимум необходимых знаний об условиях, средствах и целях. Но с другой - не менее очевидно, что на момент этого действия невозможно с достаточной точностью очертить картину этого минимума. Кроме того, опыт истории показывает, что люди вообще в критических ситуациях действуют под давлением обстоятельств. Опираясь на определенное понимание опыта истории, продолжая, как им кажется, традицию тех или иных реальных или вымышленных героев, люди выносят решения, возможно не адекватные изменившимся условиям. Перестройка начиналась под мощным давлением обстоятельств, угрозой углубления кризиса власти, углубления раскола в стране. Я не могу знать всех обстоятельств, но, думаю, что задержка с началом процесса практически могла лишь обострить, ухудшить ситуацию.
     У фундаментальной науки своя логика развития. Для нее накопление знаний - самоценность. Такое накопление можно рассматривать как потенциал для углубления концепций динамики российского общества, для концепций реформ. В частности, мне кажется, знание механизма раскола отношений между рассмотренными формами культуры существенно помогает понять динамику истории нашего общества, так как сложные отношения между ними фактически приобретают характер определенных циклов.
Реплика. Мистика.
Ахиезер А.С. Я так понимаю эту реплику, что мистика - это то, чего мы не знаем, а наука - это то, что мы успели узнать и к чему привыкли, т.е. наука вчерашнего дня. Количество работ по циклам истории возрастает, не говоря уже об издававшейся еще в советское время литературе по экономическим циклам, к сожалению, глубоко идеологизированной. Мы здесь, в России постоянно ощущаем, например, ритмы смены политического курса, фигурально выражаясь,  на своей спине. Так что это не только вопрос науки, а в некотором смысле и личной физиологии. Разные звенья этих ритмов создают различные предпосылки для конструктивных реформ, для переворотов и чего угодно. Это в принципе сфера фундаментальной науки. Пивоваров сказал, что надо вписать перестройку в ритм исторического российского процесса. Мы все в некотором смысле жертвы этих исторических ритмов. Но они и результат сдвигов в нас самих, так как специфика циклов в обществе, в отличие от циклов времен года, заключается в том, что они есть циклы нашей деятельности. Они есть мы сами, формы нашего примитивного метания между полюсами наших собственных проблем. Но если они формы нашей деятельности, то они подлежат критике, интерпретации. Реформы неизбежно приспосабливаются к циклам, но цель масштабных реформ неизбежно включает стремление «подкорректировать» циклы, например, пре-дотвратить прыжки к смуте. Перестройка изменила страну, перевела ее динамику в более мягкую человеческую форму, возможно, ослабила резкость переходов между этапами, хотя это не снимает вопроса о том, насколько это достижение устойчиво.
     Разные этапы этих циклов, возможно, различны по степени благоприятности и опасности по своим последствиям.
     Она не показывает нам те самые «исторические процессы», знание которых ведет в будущее, о чем сказал Михаил Сергеевич. В 1991 или в 1992 году я Вам подарил книжку, где написано про эти циклы.
Горбачев М.С. Может быть, я и знаю, прочитал, наверное.
Ахиезер А.С. Она у Вас где-нибудь в шкафу лежит, если только не сдали в макулатуру.
Кувалдин В.Б. 1991 год для Михаила Сергеевича был не самым благоприятным для чтения.
Реплика. К чему это привело?
Ахиезер А.С. Я думаю, что Михаил Сергеевич и не знает, что я ему по-дарил. Потому что меня же не допустили, стояли соответствующие товарищи.
Горбачев М.С. Все-таки тогда еще не проверяли на бомбы, что ты не-сешь. Заходи, и все. Лишь бы время было.
     Есть сегодня что-то сказать по итогам этого «круглого стола»?
Ахиезер А.С. Главный итог, и здесь моя точка зрения в принципе совпадает с подходом докладчиков, - необходимо формирование системы фундаментальных идей, общесоциальной концепции динамики российского общества, рассматриваемой в конечном итоге как теоретические основания для реформ, для политики власти.  На мой взгляд, она должна исходить из того, что главное, чем должна руководствоваться политика, - это стремление к диалогам с реальными субъектами, носителями живой культуры, основной массой людей, дина-микой их ценностей. Необходимо уметь на основе реального содержания культуры групп стимулировать эти группы в разной форме и степени вступать в осознанную политическую жизнь. Это требует детального изучения динамики диалогических отношений. Здесь, прежде всего, важно рассмотрение механизмов динамики российского общества, что приводит, может привести к качественным сдвигам этой динамики, открывает возможность прогнозировать этапы динамики, что жизненно важно для реальных политиков.
     Самый главный вывод в том, что в этом сложном, противоречивом обществе следует искать реального массового конструктивного субъекта, выявить  его динамику, возможно стимулировать его развитие, развивать способности к конструктивному самоизменению.
Кувалдин В.Б. Александр Самойлович, спасибо. Слово предоставляется главному редактору журнала «Мировая экономика и международные отношения» Андрею Виленовичу Рябову.