Дискин И.Е.
Коллеги! Поскольку текст доклада представлен, я не стану еще раз утомлять вас зачитыванием этого текста. В своем вступительном слове я хотел бы остановиться на той методологической рамке, на основании которой появился этот доклад.
Сегодня актуализировалось обсуждение итогов Перестройки. По прошествии 20 лет многое стало ясней. Когда мы сегодня говорим о Перестройке, очень важно понять, с какой методологической точки зрения обсуждаются итоги перестройки, в какой концептуальный контекст вкладывается это понимание.
На мой взгляд, описательный анализ того, что произошло в рассматриваемый период, не раскрывает его подлинного содержания, практически бессмыслен. Для меня гораздо более интересно рассмотреть предлагаемую вам точку зрения в сопоставлении с двумя доминирующими сегодня в России, да и за рубежом точками зрения.
Первая. Широко известная и активно обсуждаемая состоит в том, что Перестройка потерпела поражение, так как она не привела сразу к победе демократии и рынка. Такая позиция изложена в множестве статей и монографий. Но мне представляется неубедительной сама исходная интенция, из которой исходит такая позиция. Эта исходная позиция предполагает, что доминирующая тенденция развития соответствует концепции посткоммунистического транзита. Эта концепция декларирует, что для перехода к демократии и рыночной экономике достаточно создать новую институциональную среду, импортировать соответствующие институты или внедрить их любым другим способом. При этом общество способно достаточно просто адаптироваться к этой новой среде и таким образом обеспечиваются процессы, предусмотренные концепцией транзита. Однако, со времен появления книги Карла Поланьи «Великая трансформация» такой взгляд мне представлялся довольно странным. Классик, исследовавший трансформационные процессы, тщательно анализировал, как создаваемые ин-ституты взаимодействовали с традициями, с властными структурами. И вроде бы это все исчезло, 50 лет теоретического развития «ушли в песок». Достижения экономической социологии, cоциоантропологии, культурологии совершенно не отразились на такой концепции. Совершенно не учитывается влияние предшествующего развития, сложившихся культурных традиций, социальных представлений, характер общественной морали. Также совершенно не учитывается те влияния, которые связаны с ходом самого процесса социальной адаптации к новым условиям.
На мой взгляд, ровно в той же мере не отразились достижения и эмпирических, и теоретических наук на прямо противоположной концепции, которая утверждает, что российское общество неизменно. Эта концепция подразумевает, что есть мощные несущие конструкции, которые поддерживают неизменность базовых характеристик этого общества. Эта концепция отвергает идею, что существуют общие траектории, которым должно соответствовать развитие России. В выступлении Ю.С. Пивоварова прозвучала литая формула: «Сама русская история - нормативный тип развития». От этой формулы можно оттолкнуться.
Но если принять такую концепцию, то возникает фундаментальный вопрос: что же является социальным носителем или, точнее, макросоциальным носителем такой нормативности, т.е. уникальности отечественного развития? Конечно, может существовать примордиалистская точка зрения. Но тогда надо прямо говорить о том, что в основе данной концепции лежит отсылка к духу нации, к земле и почве. Такая концепция может быть принята. Она не вполне рациональна, но есть позиция «ценности свободны» и об открыто заявленных ценностях не спорят.
В данном докладе делается попытка представить некоторую иную теоретическую конструкцию. В рамках этой концепции делается попытка охарактеризовать те макросоциальные изменения, которые предопределяли институциональные преобразования. Также ставится задача показать как институциональные преобразования взаимодействуют с макросоциальным контекстом.
Я очень во многом согласен с Юрием Сергеевичем в том, что в нашей стране сохранились типы власти, модели властных структур, те ценностные и ментальные конструкции, которые реализуются во власти. Но это не означает, что, как в романе Веркора «Молчание моря», под поверхностью социальных процессов не происходит нечто принципиальное противоположное. И многие сегодняшние коллизии обусловлены фундаментальной неорганикой макросоциальных процессов, происходящих в российском обществе. Мы с Юрием Сергее-вичем совместно участвовали в проекте «Три века российских реформ». В жур-нале “Pro & contra” мы пытались представить разные точки зрения на характер отечественного реформирования.
Основная идея, которая представлена в моем докладе, состоит в том, что противоречия между макросоциальными изменениями, с одной стороны, и изменениями в институциональной среде, с другой, порождали внутренние взрывы и эволюционные коллизии.
Важным является не то, что происходило на авансцене российского общества, а самое важное то, что происходило в глубине, как менялись модели, типы сознаний и просто модели социального действия, происходившие в российском обществе.
Мое утверждение состоит в том, что те латентные изменения, которые копились в течение длительного периода в области урбанизации, роста образования и т.д., выплеснувшись в актуальную жизнь, в ходе Перестройки, позволили сформировать осознанные моделей социальной деятельности, хотя еще не достаточно актуализированные. Для актуализации этих моделей российскому обществу пришлось заплатить большую цену в ходе реформы 90-х годов.
Но никакие реформы 90-х годов не были бы реализованы, если бы в ходе Перестройки не были созданы умозрительные конструкции социальной активности. Более того, в ряде случаев был накоплен и конкретный практический опыт политического действия, социального действия, экономического действия и т.д.
И не понимать этого, значит не понимать, что все разговоры о российском транзите должны начинаться только со второй половины 90-х годов, когда завершилась адаптации наиболее активных слоев и групп населения. Россия долгое время создавала предпосылки для входа в тот процесс, который, с определенной долей допущения, может рассматриваться в рамках концепции транзита. Этот процесс следует рассматривать в таком контексте только тогда, когда сформировались практические модели действия, когда вопрос встал не только об умозрительных конструкциях, но когда они превратились в социальную практику.
Горбачев М.С. Я борюсь, чтобы меня через запятую с Ельциным не
ставили, а ты обосновываешь все из Перестройки.
Дискин И.Е. Ничего подобного. Можно я договорю.
Горбачев М.С. Перестройка оборвалась.
Дискин И.Е. Эти реформы 90-х явились рецидивом прежней идейно-телеологической модели развития, которая во многом задержала реализацию тех макросоциальных предпосылок, которые накопились в обществе. И общество заплатило чрезмерно дорогую цену за адаптацию к навязанным институтам.
Так что, Михаил Сергеевич, я знаю, куда я пришел, и все возможные
хорошие слова о Перестройке будут сказаны. Однако, надо охарактеризовать специфику сегодняшней ситуации. Все-таки за эти годы произошла существенная рационализация, осознание оторванности навязанных институтов от общественных условий. Сегодня даже Е.Г. Ясин говорит о том, что необходимо отказаться от импорта институтов и начинать их укоренение. Все это говорит о том, что в разных общественных слоях начинает появляться другой взгляд на предшествующий период развития.
Для меня крайне важна постановка вопроса о том, что существо поворота, который должна совершить Россия, - это осознанный последовательный поворот к рационально-генетическому пути развития, основанному на анализе актуальных проблем. Из анализа этих проблем и рационального поиска их решения возможно формирование институциональной среды. Ведь из социологической теории хорошо известно, что институты возникают как средство решения общественных проблем. У нас институты живут своей отдельной жизнью. Иногда их источник умозрительные конструкции. В других случаях они импортируются в Россию (как, например, Гражданский кодекс, взятый из Голландии). В результате возникают сложнейшие коллизии между реальными проблемами страны, с одной стороны, и сложившимися моделями социального действия, с другой стороны. Это порождает дополнительные напряжения и кризис.
Именно осознанный переход к новой логике развития является центральной задачей нового этапа развития нашей страны. Часто говорят о необходимости перехода к модернизации снизу. Но такая постановка не является исчерпывающей. Рационально-генетическая модель развития гораздо шире, чем концепция модернизации, которая предполагает наличие «модерных» образцов.
Кроме того, я настаиваю на том, что сегодня у нас появилась возможность совершенно иначе строить модернизационные процессы. Впервые появилась возможность обращаться не к умозрительным или заимствованным образцам, а к социальному опыту, к социальной практике активных слоев и групп, которые лучше всего понимают реальные проблемы, существующие в стране. Это совершенно новая ситуация, практически не имевшая прецедентов в истории России. На этой основе в ходе национального диалога можно выстраивать новую, во многом другую институциональную среду.
Если будет упущен этот шанс, то будет упущен исторический шанс органичного развития нашей страны. Как говорила великая русская поэтесса: «Мы знаем, что ныне лежит на весах и что совершается ныне». В условиях острейшей международной конкуренции продолжение существующей линии преобразований ведет к историческому поражению России. Известна наша острая полемика с российскими либералами в правительстве. Более того, Совет по национальной стратегии опубликовал открытое письмо Герману Грефу.
Главный вопрос состоит в цивилизационных последствиях существующего экономического курса. Надо понимать, что одним из фундаментальных достижений России является высокий статус ценностей культуры и образования для населения страны. Этот статус образования и культуры объединяет очень разные социальные слои.
Осуществляемые сегодня экономические структурные изменения, технологическая примитивизация подрывают возможность существования отечественной науки и культуры.
Вопрос состоит в том, что неизбежными последствиями того экономического курса, который сегодня ведется, явится расставание с тем культурным слоем, который Россия, заплатив крайне дорогую цену, растила почти три века. Однажды, в ходе революции и Гражданской войны Россия уже потеряла почти весь свой культурный слой. К 22-му году в России оставался всего 1 миллион людей, имеющих гимназическое образование и выше, по сравнению с 6-ю миллионами в 1917 году.
Сейчас с таким трудом и такими затратами накоплен огромный культурный, образованный слой. Но та экономика, которая сегодня создается, не создает спроса на образование и науку. Надо понять, что в результате идущих процессов расставаться с фундаментальными традициями России, где образование и культура были и еще остаются столь значимыми. Это просто цивилизационный крах России.
Теперь по поводу новой России.
Первое. В России 35-40 процентов населения достаточно хорошо адаптировались к новым условиям. Здесь я должен сослаться на Владимира Петухова. Он мне поручил донести нашу совместную позицию. Этот вывод также совпадает с тем исследованием, которое мы с Натальей Михайловной Римашевской проводили по изучению сбережений населения. Эта часть населения абсолютно рационально взаимодействуют со своей социально-экономической средой, очень четко рефлексирует свои запросы, имеющиеся ресурсы и возможности.
В некотором смысле – это абсолютно западные модели, с одним исключением. Индивидуальный рациональный выбор, но только без индивидуальной ответственности. Но сегодня это быстро меняется. Раньше ответственность была локализована семьей и ближайшим окружением. Такая локализация создавала базу для очень локальных институтов. К внешнему миру – чужому, враждебному – эти люди испытывали глубокое недоверие и подозрительность. Сегодня мы видим, что резко растет масштаб тех институтов, в рамках которых готово действовать население. Яркий пример, действия населения в условиях банковского кризиса, когда сбережения в массовом порядке переводились из частных банков в банки с государственным участием. Это Сбербанк и Внешторгбанк. Альфа-банк, несмотря на все пиар-акции, cильно провалился по депозитам.
Мы в свое время начали большую битву с олигархической модернизацией. Я считаю, что могу гордиться этим, несмотря на все личные выпады и крики «либералов», защищающих сохранение их доминирования. Ситуация реально изменилась. Я просто буду приводить аргументы. Изменилась мотивация бизнеса.
Если основной мотивацией бизнеса до 1998 года было воровство из издержек и прямые захваты, то сегодня центр внимания бизнеса – это модернизация деятельности. Про нефтянку это неинтересно говорить. Я назову другие цифры.
За последние три года уровень износа фондов в черной и цветной металлургии снизился на четыре процента. Экономисты должны себе представить масштаб этой промышленности и какой необходим масштаб инвестиций, чтобы при этом так сократился уровень износа фондов. В алюминиевой промышленности, например, используются технологии, не имеющие прецедентов в мире. Причем, базирующиеся на российских достижениях и на российском оборудовании.
К азалось бы, «дохлая» отрасль – российская тракторная промышленность. Я специально для Михаила Сергеевича проанализировал ситуацию там за последние три года. Практически все предприятия тракторной промышленности были собраны в рамках одного концерна «Тракторные заводы». За последние три года тракторная промышленность России росла на 35 процентов в год.
Я пытаюсь бороться с нытьем и пораженчеством.
Горбачев М.С. А я не об этом, а наоборот.
Дискин И.Е. Более того, наши тракторостроители строят сборочный завод промтракторов в Индии и сборочный завод сельхозтракторов «Владимирцев» в Аргентине.
Горбачев М.С. Наши модели?
Дискин И.Е. Наши модели, потому что эти модели существенно модернизируются на основе соглашений о технологической помощи, покупки лицензий, большой конструкторской работы. Я просто привожу примеры больших изменений в тех секторах, которые не привлекают к себе внимания, где вообще никто не мог представить чего-либо подобного.
Я здесь не могу похвастаться своим собственным достижением. Российские технологии побили японцев на их собственной территории. Мы создали технологию оптической памяти с диском емкостью 22,4 Гбайта. Я – председатель Совета директоров этой кампании. Созданные нами диски по объему не имеют себе равных в мире. Эти достижения создали базу для совершенно новой технологии - цифрового кино.
Следующее – политические изменения. Радикально изменилась ситуация на региональном уровне. Мы много ездим, много встречаемся с представителями региональных элит при обсуждениях наших докладов. Очень заметно как поменялся уровень аргументации, уровень понимания проблем страны.
Когда мы обсуждали свой доклад «Национальная повестка дня и национальная стратегия», то разослали его текст через Фонд «Общественное мнение» региональным экспертам. В региональную экспертную сеть Фонда «Общественное мнение» входят журналисты, бизнесмены, члены законодательных собраний. Мы получили две тысячи страниц рецензий: 100 респондентов по 20-35 страниц детальных рецензий непростого текста. Мы получили обобщенный анализ, который заставил нас во многом переработать текст и поставить в нем со всей остротой проблему модернизации снизу. Это характеристика возросшего уровня региональных элит.
На мой взгляд, в регионах сложилась критическая масса людей, способных вполне ответственно решать свои проблемы. Впервые может быть способных их решать без окрика и поводка сверху. Есть, конечно, у нас заповедники разложения. Но те крупные регионы, с которыми мы имеем дело, источник искренней радости и просто вдохновения. Уходит время монстров, которые считали, что они пришли и все знают. В регионах, на уровне замов губернаторов, руководителей департаментов, председателей комитетов законодательных собраний и т.д. – люди, которые знают свое дело досконально и готовы совершенно по-новому вести дело, вести цивилизованный разговор с бизнесом. Иногда я готов присоединиться к услышанным в ходе одной встречи словам: да если бы эта Москва в один прекрасный момент исчезла, мы бы решили сразу все свои проблемы.
Главная проблема состоит в том, что высокомерная власть не слышит, не чувствует новой России. Не чувствует ее возможностей и потенциала. Власть, не чувствующая изменений в стране, не способна поставить точный диагноз, не способна выстроить стратегию, не способна вести страну вперед.
Кстати говоря, нам удалось добиться, чтобы в текст последнего президентского Послания были включены важные положения. Так, нам удалось пробить включение идеи справедливости.
К «Новой России» придется достраивать. Средний бизнес есть. Большой есть. Средний бизнес в пищевой промышленности, в агропереработке, сервисные поставки для крупных предприятий. Я, например, хорошо знаю ситуацию с «Северсталью», при ней растет целое поле. При тракторостроителях растет целое поле. Средний бизнес. С ним более-менее все в порядке.
С мелким бизнесом довольно плохо. Почему? Все знают ситуацию с административным прессом и т.д. Но это вопрос, на мой взгляд, эволюционный. Потому что сегодня губернаторы все больше начинают понимать, что денежки надо взращивать у себя на поле – как на аграрном поле, так и на индустриальном поле. И в силу этого начинают понимать, что просто при раздаче теплых мест и преференций своим родным и близким дело кончится плохо.
Кувалдин В.Б. И все-таки мы заслушали два доклада. Несмотря на опровержения, по-моему, сформулированы две разные точки зрения.
Мы открываем дискуссию. Первым, естественно, слово получит Александр Сергеевич Ципко, а пока позвольте развернутую реплику. Как и все при-сутствующие, я получил и доклад, и тезисы, читал и думал над ними. Мне показалось, что действительно они в чем-то перекликаются, а в чем-то расходятся. Где общее? Перестройка, (в этом, собственно, был пафос того, что предложил и Вадим Андреевич, и Иосиф Евгеньевич и всего нашего обсуждения на презентации книги), – это была апелляция к инициативе снизу во всем: экономике, политике, и идеологии, и прочее.
Перестройка действительно оказалась короткой, она быстро оборвалась. Михаил Сергеевич утверждает, и, по-моему, это верно, что ельцинский период - не продолжение перестройки, а ее антипод. Но этой формулой ограничиться нельзя. В некоторых отношениях ельцинский период в какой-то окарикатуренный, даже извращенной форме все-таки продолжал движение в определенном направлении, начатое перестройкой.
Думая над этим докладом, я вспомнил один из разговоров с Михаилом Сергеевичем. Он был во время какой-то поездки. Не помню когда, но он мне запомнился на всю жизнь.
Михаил Сергеевич рассказывал о своей ранней юности, о военных годах, о том, что ничего не было: ни спичек, ни мыла – вообще ничего привозного не было в деревне, но выживали. И тогда он бросил формулу, которая буквально врезалась в память: «брошенный народ». Народ, брошенный на произвол судьбы сталинским руководством. Возможно, и у него другого выхода не было. Ведь оно защищалось от смертельной внешней угрозы для страны и для себя, для режима. Это было основное. А все остальное - как получится .
Мне кажется , что здесь есть определенная аналогия. Ибо 90-е годы (ельцинский период) – это тоже брошенный народ. Народ, брошенный на выживание. Это плохо, это омерзительно. Но в этом был определенный спасительный элемент. Если народ способен выжить, он выживет и даже выйдет из таких испытаний более сильным.
Горбачев М.С. Большевизм.
Кувалдин В.Б. Вы знаете, нет, Михаил Сергеевич. Большевизм – это все-таки насилие по всем линиям: идеологическое, социально-экономическое, политическое.
Горбачев М.С. Может быть, с другим знаком.
Кувалдин В.Б. Нет, я тоже думаю, что там мощного идеологического заряда не было. Либеральная идеология, скорее всего, была просто дымовой за-весой, скрывавшей реальные мотивы и интересы.
А что же было? Когда народ бросили на произвол судьбы, начались поиски и движения. Не смута, а движения. Движения, которые прежде всего были связаны с частной жизнью и с разными формами стихийной самоорганизации. Это, конечно, не то, о чем мы мечтали в начале перестройки. Это – и наши олигархи, которые шустро оприходовали государственную собственность. Это – и «челноки». Это – и наша вороватая бюрократия. Это – и братки. Но это все были формы какой-то первичной, примитивной полу- и криминальной социальной самоорганизации на новой основе.
В чем прав Иосиф Евгеньевич? То, что все-таки пробилась тенденция спонтанной активности снизу, и это действительно переворот в российской истории. Это важнейшая предпосылка модернизации нового типа, модернизации снизу, не характерной для России.
А в чем прав Юрий Сергеевич? Мне кажется, что он прав в том, что такие примитивные формы стихийной массовой активности совместимы с существованием русской системы. Это, может быть, ее предельная граница, но не выход за рамки.
Горбачев М.С. Его главная мысль – что бы ни происходило с нами, мы окончательно не можем вырваться из объятий своей культуры. Мы – продукт.
Пивоваров Ю.С. И не надо вырываться.
Кувалдин В.Б. Юрий Сергеевич, к счастью, здесь с нами. Он сам может сказать. Но я полагаю, что, может быть, в рамках Русской Системы и русской культуры можно привить и другие сущностные элементы новой модели развития .
Горбачев М.С. Это уже Мичурин.
Кувалдин В.Б. Кстати говоря, Михаил Сергеевич, в этом смысле все страны мичуринские. Страны, способные к обновлению, идут мичуринской дорогой.
Завершаю. В чем, собственно, задача власти? Во-первых, сохранить эту стихийную активность, не навязывать какой-то проект, который бы ее душил на корню. Во-вторых, что не было сделано, - надо цивилизовать. Стимулировать и направлять таким образом, чтобы она выводила на более высокую ступень общественной самоорганизации.
Слово Александру Сергеевичу Ципко – нашему гостю.
