М.С. Горбачев. Заключительное слово
Это типичный вопрос, который задается во всех аудиториях, где бы я ни был – в России, в Европе, в Соединенных Штатах и т.д. Только одни более деликатно могут его поставить, а другие – напрямую. Старшее поколение уже определилось с ответом: кто противник, враг, кого уважать - кого не уважать. В конце концов, каждый имеет право на свободу выбора - в том числе, и по вопросу, уважать или не уважать того или иного политика.
Что касается распада СССР, то на отношение к этому событию очень большой отпечаток наложило время. Признаться в том, что ты развалил Союз, - интеллектуальное самоубийство, но перестройка была сложнейшим процессом, и управлять им было невероятно трудно. Надо было стимулировать само развитие этого процесса, опираться на людей. Одновременно, надо было решать вопрос, как ублажить номенклатуру, военную, оборонную, государственную. Номенклатура видела, что приходит ее конец, но она привыкла к тому, чтобы просто «обслужить» секретаря райкома, который еще на несколько лет даст должность председателя колхоза или секретаря обкома, или продлит срок пребывания на должности первого секретаря горкома, райкома, или в другой район переведет. Результатом этого было окостенение общества - и вдруг, через демократию, надо доказывать, что имеешь право участвовать в управлении.
Я думаю, через 20 лет с начала перестройки, надо все-таки попытаться по-новому поставить многие вопросы и дать на них ответы. Это поможет преодолеть сложившиеся стереотипы.
По перестройщикам били два противника: Ельцин со своей командой и КПРФ. Куда бы я ни ездил в 1996 году во время предвыборной президентской кампании, меня сопровождала группа с лозунгами: «Иуда», «Предатель», «Пошел вон!» и т.д.
Однажды в поездке в Волгоград со мной были Мария Васильевна Розанова и Андрей Синявский. Я им говорил: не надо ездить, это тяжело. Приехали в Волгоград – нас встретили теми же самыми криками. Я выступал как кандидат в президенты три часа. За стеной, под окнами играл оркестр, чтобы заглушить выступление; по залу ходили, все трещало. Мы продолжали разговор. Потом собравшиеся притихли - слушали и задавали вопросы, а провожали - стоя, овацией. Мы и к памятнику поднимались, там беседовали... Все это было на глазах у Розановой и Синявского, а, вернувшись в Москву, они увидели, что по телевидению ничего не передали, кроме выкриков «иуда», «предатель» и т.д. Многие об этом не знают. В период царствования Бориса Николаевича Ельцина все было сделано для того, чтобы я нигде не получил прямого эфира (больше того, троих человек, которым я сказал фразу в интервью, переданном по второму каналу телевидения, уволили с работы)... Теперь есть возможность рассказать.
Нынешние власти тоже мучаются: что делать с Горбачевым и с перестройкой? – Находят фигуру Андропова, говорят «давайте Андропова поднимем». Я четыре года пробыл в Политбюро при Леониде Ильиче Брежневе и потом при Андропове и Черненко. Я оказался в руководстве страны не без участия Андропова. Мне известно, что больше всех колебался Леонид Ильич, но Суслов, Андропов и Устинов были настроены очень решительно. Завтра – пленум, а накануне, в шесть часов, я узнаю, что меня будут выдвигать - до последнего момента шли колебания. Я хорошего мнения об Андропове, хотя система повязала его - определила его судьбу, как политика, и он уже не мог из этого выбраться. Была надежда на Андропова: пришел новый человек, бескорыстный, честный, бессребреник - и решительно все знал, Правда, потом открыли, как он вел себя в сталинские времена, как участвовал в расправе над карело-финским первым секретарем. Говорили: если бы был Андропов, все было бы хорошо - не знаю… Андропов создал группу из нас, более-менее молодых, «условно» молодых (я стал Генеральным секретарем ЦК КПСС в 54 года). Мы разрабатывали многие проблемы, обсуждали реформы различных отраслей. Но я знаю очень хорошо - и даже написал об этом: реальный Андропов не пошел бы дальше того, с чего он начал.
Я могу только сказать, что история не фатальна: есть много альтернативных решений, есть возможность для проявления инициативы. Я не отказываюсь от той инициативы, от того выбора, который сделал. Но я действовал не в одиночку: это непосильный труд - поднять такой проект, как наши реформы. Эпохи всегда олицетворяли цари, генсеки, Брежнев, Горбачев... А, в общем-то, работает команда.
Мы прошли большой путь, и обратного движения уже не будет. Будут откаты, отливы, приливы, подъемы и спуски. Многое будет зависеть от того, как сложится социально-экономическая ситуация. Тем не менее, я думаю, что мы пошли правильным путем. Да, мы опоздали с реформированием партии, с реформированием Союза. Еще о многом я могу говорить. Ну, что же? - Распинайте меня за то, что мы опоздали. Все, что я предлагал, проходило через Политбюро, через пленумы, через Верховные Советы и съезды. Никакой тайной бухгалтерии у нас не было. Вспомните то время – политический «спектакль» разыгрывался перед всем миром и перед всей страной.
В вопросе о Союзе я занимал крутую позицию – в то время я не мог занять другую. Референдум провели по моей просьбе. Я на съезде настоял о нем и внес официальное предложение: Лукьянов не ставил на голосование, тянул - я заставил его поставить мое предложение на голосование. Депутаты помнят, какая возня была в президиуме... Наконец, поставили на голосование и приняли мое предложение.
Моя позиция по Союзному Договору не менялась: были какие-то маневры по статьям, по главам, но это был процесс поиска консенсуса. 14 августа 1991 г. Борис Николаевич Ельцин звонит мне в Форос и спрашивает: «Вы читаете газеты или нет?». Я говорю: «Читаю. Читаю и наблюдаю, что происходит. Кроме того, не только читаю газеты, но и другую информацию получаю». – «Вы видите, меня поносят, что я пошел у Вас (Горбачева) на поводу и выступаю за сохранение империи». Я спрашиваю Ельцина: «А почему ты о второй части не говоришь? Все те, кто критикуют меня, говорят, что я разваливаю Советский Союз. Ты сохраняешь империю, а я разваливаю Советский Союз».
Если бы не путч, мы бы вышли на подписание Союзного Договора. Уже расставлялись стулья, определялось, кто и где должен был сидеть во время подписания, Россия должна была подписывать договор среди первых. Борис Ельцин рассуждал: «Почему Вы какой-то алфавитный порядок устроили? Почему Россия должна стоять по алфавиту? Мы же ведущая страна. Мы были инициаторами». Для него имело огромное значение: где он сидит – посередине, чуть вправо или чуть влево. Я говорю: «Пригласи Болдина, он тебе расскажет: в результате алфавитного порядка вы - в центре, а остальные - по бокам». – «А, ну ладно»».
Всё было готово к подписанию, но путч его сорвал. Тогда уж «друзья» и сам Ельцин решили использовать шанс, который открылся - и начали торпедировать весь процесс.
Что касается того, чтобы «разбомбить Беловежскую пущу» – это не серьезно. Но вы помните мои шаги. Когда все стало известно, и были опубликованы документы, я сказал, что три человека не могут ликвидировать государство, за которое на референдуме проголосовал народ. Уже был разослан по республикам новый Договор. Верховные Советы республик должны были его рассмотреть. Мы предполагали включить в этот Договор то полезное, что содержалось в Беловежских соглашениях.
Теперь вспоминайте, что делали, за малым исключением, все. Пресса молчала. Интеллигенция молчала или радовалась. Как проходил Верховный Совет России? - Начали выступать. Один или два человека выступили. Севастьянов поднимается и говорит: давайте заканчивать, все ясно; вы же понимаете, что сегодня мы голосуем, а уже завтра не будет Горбачева в Кремле.
Распространялся какой-то доклад ученых из Сибирского отделения АН СССР о том, что весь Союз висит на шее у России, что мы отдаем в республики по 80 миллиардов рублей. Ельцин сказал, что через три-четыре года мы будем самой процветающей страной в мире…
Я не собирал военных - знал, что уже позвонили Шапошникову и спросили его: «Ты согласен на пост министра или на главы Объединенных вооруженных сил РФ?». Шапошников ответил: «Да, я согласен». Это был сговор.
Перестройка и все, что с ней связано - огромный риск для политика. В стране, напичканной оружием, способным взорвать весь мир, могла начаться гражданская война. В той ситуации, когда мои позиции были подорваны путчем, я оказался в тяжелом положении. Я обсуждал, на какой крайний шаг могу пойти: основная масса людей не хотела расставаться с Союзом, но только что избранные депутаты в России и в Белоруссии голосовали за Беловежские соглашения. В Белоруссии - один Лукашенко не голосовал за развал Союза. На Украине – двое или трое были против Беловежских соглашений. В Алма-Ате собрались главы республик - я написал в «Правде» целую полосу о том, что будет означать для нас развал Союза. Ничто не подействовало - все проглотили и, как овцы, которых ведут на убой, пошли за бараном-провокатором. Люди устали от советского времени и уже устали от перестройки.
Все это нужно знать, чтобы понимать ситуацию.
Вывод, который я сделал за эти годы: когда говорят, что российские студенты далеки от политики, что она им безразлична и не интересна - это чепуха. Судя по содержанию вопросов, они улавливают нюансы политического процесса, знают разные позиции. Они следят за событиями, поэтому сегодня очень многое надо рассказывать молодежи.
