А.С. Барсенков. О «массовом» и научном историческом знании
Считаю избранную для дискуссии тему актуальной и важной. Лично мне она симпатична потому, что уже более двадцати лет занимаюсь историей исторической науки в СССР и в России, и почти столько же - реформами М.С. Горбачева. Хочу начать с того, история всегда будет наукой, которая будоражит сознание и вызывает к себе интерес, и никогда никого не будет оставлять равнодушной. Во-первых, людям свойственно, интересоваться своими корнями – откуда они произошли, что они унаследовали, с чем пришли в эту жизнь. Немаловажное значение имеют те историко-культурные ценностные ориентиры, которые сформировались у отдельных национальных и социальных групп в ходе длительного периода их возникновения и развития. Во-вторых, каждая эпоха несет свои вызовы, ставит свои вопросы, на которые нужно отвечать, оглядываясь на опыт прошлого. Помимо этого, история всегда является важнейшим элементом любой политики. И к какой бы сфере человеческой деятельности не обращался человек, он неизбежно начинает с доставшегося ему наследия.
Академику М.Н. Покровскому принадлежит фраза, что история – это политика, опрокинутая в прошлая. Интересно, что высказывание, сделанное в начале 1920-х гг., опровергали в течение всего ХХ века - эту мысль академика вспоминают чаще, чем его труды. И на случайно, ибо здесь затронут занимающий многих вопрос о том, насколько объективным может быть историческое знание, содержащееся в трудах профессиональных историков, и, следовательно, насколько сама история является наукой, если концепции научных трудов предопределены политической конъюнктурой. Большая часть споров обусловлена тем, что в массовых представлениях все знания о прошлом объединены одним понятием — «история». Между тем следует говорить о трех важнейших уровнях исторических знаний, которые качественно отличаются друг от друга, но находятся во взаимозависимости. Их существование обусловлено теми функциями, которые призвана выполнять в обществе историческая наука.
Первый уровень — это профессиональное историческое знание. В собственно научных трудах историки-специалисты, как правило, излагают события во всей полноте, с разных сторон, учитывая многообразие объективных и субъективных факторов. Но чаще всего эта история широкого читателя мало интересует, потому что существует в форме «толстых» и «скучных» монографий и далеко не у всех есть желание вникать во все ее нюансы.
Второй исключительно важный пласт истории — воспитательный. Он реализуется в ходе подготовки учебных программ, планов и учебной литературы в средней и высшей школе. Это тот пласт истории должен готовить граждан своей страны, воспитывать любовь и уважение к ней. Какая бы ни была страна, какую бы сложную историю она не имела, без бережного к ней отношения невозможно осуществление никаких-либо позитивных преобразований. Здесь создаются мобилизационные символы и мифы, которые лежат в основе патриотического воспитания. Как точно заметил французский историк М. Ферро, нацию делают учебники истории. Поэтому школьная литература отличается от собственно научной, и ее создание требует особенно острожного отношения и продуманных подходов.
И, наконец, третий пласт исторических знаний, который вызывает самый большой интерес, и преимущественно который был сегодня предметом нашего обсуждения. Это — исторические знания, используемые в политике. Часто они имеют мало отношения к профессиональной исторической науке и выступают лишь в качестве инструмента политической борьбы.
Все правители с давних времен использовали ссылки на историческую традицию, обычай, обосновывая принятие необходимых решений. Одна из самых откровенных фраз на эту тему принадлежит Бисмарку. Он сказал: «Я всегда найду сто историков и юристов, которые меня оправдают». В переломные эпохи этот тип исторических знаний востребован более других. Такая «история» дальше всего от истины. Любопытно, что прочно укоренившийся миф может подавлять объективное знание, если оно противоречит мифу. Известный сюжет — убийство С.М. Кирова. С хрущевских времен внедряется представление, будто Сталин был виновен в его гибели. Профессиональный историк Ю. Жуков, который по архивам изучал этот сюжет, документально выяснил, что Сталин не готовил это преступление. Но ранее созданный и кому-то нужный миф пустил глубокие корни в массовом сознании, и многие считают «неприличным» не знать, что именно Сталин организовал убийство своего преданного соратника.
Чем эти три уровня исторических знаний — профессиональное, воспитательное и политическое — отличаются друг от друга? Они отличаются, во-первых, полнотой представлений и, во-вторых, степенью достоверности. Школьная история менее полная и более «спрямленная», чем история профессионально-академическая, и это нормально. Школьников важно воспитывать на позитивных примерах, давая в то же время представление об общих закономерностях исторического развития. Учет возрастных особенностей (небольшой багаж знаний и отсутствие собственного социального опыта) диктует необходимость крайне осторожного освещения сложных и спорных сюжетов национальной истории, и требует не сводить ее к истории неудач и поражений. В качестве неудачного примера такого рода следует привести пользовавшийся определенной популярностью в 1990-е годы учебник И. Долуцкого. Считаю просто вредным изданный обществом «Мемориал» практикум для старшеклассников по теме «История политических репрессий в СССР». Так мы едва ли воспитаем граждан своего государства. О трудных сторонах нужно знать, о них следует рассказывать правдиво, но к такой сложной истории детей нужно готовить. Поэтому в учебниках характер исторической информации должен быть отобран особенно тщательно и продуманно.
Что касается использования исторических знаний в политических целях, то это было, есть и будет. И, к сожалению, после распада СССР мы вступили в длительную фазу активного и я бы сказал безудержного исторического мифотворчества. Это связано с тем, что на пространстве бывшего СССР в новых независимых государствах строятся новые политические нации, которые интенсивно формируют свою собственную мифологию.
Здесь уже упоминали Украину. С точки зрения профессионального историка там происходят явления вопиющего плана. Идет крайне тенденциозное переосмысление отечественной истории. Есть попытка вычленить из единой многовековой российской истории историю только украинцев, украинской культуры, т.е. есть разорвать историю общего для всех государства на историю разных народов и преподнести эти «истории» как борьбу за свое национальное освобождение внутри России, а затем СССР. В качестве примера можно назвать изданный в Киеве в 2004 году двухтомник «Две Руси», не менее характерно название книги Л. Кучмы: «Украина – не Россия», где украинская история достаточно произвольно «вырезается» из российской. Эта вышедшая за подписью президента государства книжка далека от исторической правды, но что особенно печально - ее подготовили «специалисты» Института истории Украины. Это свидетельствует о том, насколько жесток социальный заказ националистического толка.
Украина любопытна еще и тем, что здесь в 1992-1993 годах всерьез обсуждался вопрос о введении в вузах новой дисциплины – «Научный национализм». Думаю, ассоциация с памятным всем «Научным коммунизмом» советских времен очевидна. Слава Богу, хватило такта от этой идеи отказаться, но угол переосмысления всей общественной жизни был именно такой. Из числа ярких примеров такого рода можно назвать перевод Гоголя на украинский язык. Понятно, что у Гоголя была возможность выбрать, на каком языке писать и с какой культурой себя ассоциировать. Сейчас выбор писателя «подкорректировали». Нынешняя украинская элита, интеллектуальная и политическая, ставит «украинский акцент» совершенно иначе, чем это было в реальной истории. Пока элита открыто демонстрирует «наступательную позицию». Кучма в своей книге по этому поводу высказывается совершенно определенно. Он считает, что раньше был крен в сторону русской культуры и русского языка, а теперь, по его мнению, ситуацию нужно исправить. Поэтому крен должен быть в другую сторону. То есть, он вроде бы признает, что ущемлять русский язык нехорошо, но на нынешнем этапе это, по Кучме, оправданно и искусственная украинизация вполне допустима.
К сожалению, такая ситуация на постсоветском пространстве еще более усиливает негативный эффект «избирательных», т.е. неполных и поэтому искаженных, исторических знаний. Этот эффект становится особенно ощутимым в связи с той огромной ролью, которую в нашей жизни играют СМИ, особенно электронные. Исторические мифы, которые мало соответствуют реальностям, укореняются посредством СМИ намного более совершенно, изощренно, чем это делалось раньше.
Хотя проблема осознается, тем не менее, разрыв между научным знанием и «упрощенной» историей, которая используется в пропаганде, в ближайшее время вряд ли будет сокращаться. Это будет продолжаться до тех пор, пока интеллектуальная элита, а вслед за ней и власть, не решатся ликвидировать существующий здесь зазор.
Вопрос о соотношении «массового» и научного исторического знания очень интересный, и он непосредственно связан с перестройкой. И здесь я хотел бы категорически возразить А. Б. Каменскому, который говорил о необходимости деидеологизации исторической науки. Думаю, многие эту иллюзию уже изжили: деидеологизированная наука об обществе невозможна. Гуманитарные сочинения несли, несут и будут нести определенный идеологический заряд. Общество не может мыслить одинаково, т.к. всегда существует объективная социальная основа для «оттенков» во мнениях. И на опыте последних двадцати лет мы вновь убедились, что «деидеологизация» означает лишь то, что ранее господствовавшие идеологии уступают пространство другим, и они в лучшем случае сосуществуют.
Поэтому мы можем говорить о необходимости учитывать позитивные сегменты различных идеологий. В нашей идеологической ситуации не принято акцентировать внимание на том, что во всех развитых демократических государствах есть и либеральная, есть социал-демократическая и консервативная идеологии. Все они находятся в очень сложных отношениях друг с другом, в чем-то уравновешивая крайности каждой из них. Умение понять своего оппонента, стоящего на иной, чем ты позиции, учесть его точку зрения при написании любого (в том числе исторического текста), — это важнейшие элементы профессиональной культуры любого гуманитария. До тех пор, пока не сформируется такая культура терпимости, в стране будут существовать учебники, в идеологическом плане разительно отличающиеся друг от друга.
Нынешнее положение в сфере как массового исторического сознания, так и в образовании, к сожалению, далеко от совершенства и начало складываться в период перестройки, когда не все из задуманного тогда реформаторами осуществилось так, как они предполагали. Именно с 1985 года предпринимались попытки качественно изменить ситуацию в исторической науке. На этом пути предстояло решить две огромной сложности задачи. Первая — избавиться от догматизма, который занимал прочные позиции в гуманитарных науках. Вторая — найти новые идеологические ориентиры, на которых можно строить и науку, и политическую практику, которые позволяли бы составить адекватное представление об окружающем нас мире и служить опорой для внятной, рациональной и принимаемой большинством общества политики. Поэтому вполне закономерно в СССР в 1985—1991 гг. возник интерес и к либеральной идеологии, поскольку страны Запада, где она доминирует, исторически добились больших успехов. При этом в силу ряда причин социал-демократическое и консервативное течения были оттеснены на второй план.
Важная черта идеологической ситуации в период перестройки состояла в том, что отказ от старых ложных концепций намного опережал формирование замещающих их представлений. Особенно ярко эта ситуация проявилась в сфере школьного образования: в 1989—1990 гг.: существовавшие учебники уже явно не соответствовали уровню информированности общества, а новых еще не было. При этом профессиональные историки объективно не могли решить эту задачу быстро: им предстояло освоить огромную массу ставших доступными источников и заново осмыслить ранее запрещенные и тенденциозно трактовавшиеся темы. Тяжелее всех было школьным учителям: испытывая затруднения в использовании прежних учебников, они часто обращались к газетной и журнальной публицистике, а здесь ситуация складывалась неоднозначно. Журналисты активно взялись за ликвидацию «белых пятен» истории, что на практике привело к освещению лишь негативных сторон, прежде всего советского прошлого. «Количество» быстро переходило в «качество»: о несомненных достижениях забывалось, зато вся история выглядела как череда преступлений и провалов. Вспомним, как осенью 1988 года на встрече с журналистами М.С. Горбачев призывал их к взвешенному изложению событий, обращая внимание на то, что в советском прошлом было и героическое и трагическое. Однако тогда в информационном пространстве разумного баланса соблюсти не удалось, и журналистские порывы к сенсационности, к острым фактам подавили все остальное. Такая «история» в методологическом смысле мало отличалась от «Краткого курса истории ВКП (б)»: по сути, был сменен лишь знак. Хочу напомнить одно из писем, которое было опубликовано тогда в «Огоньке». Приславший письмо читатель рассказал, как его сын, пришедший со школьного урока по истории Великой Отечественной войны, сказал: «Отец, каких же козлов вы тогда защищали». Это, конечно, крайность, но пример не единичен. Полагаю, что раскрепощенные перестройкой СМИ сыграли неоднозначную роль: декларируя раскрепощение сознания, они часто воспроизводили крайний субъективизм и избирательное отношение к фактам. В 1990—1991 гг. большая часть СМИ была вовлечена в политическую борьбу, в которой объективность не была востребована.
Я считаю, что окончательный обвал в идеологической сфере произошел после августа 1991 года, когда началось так называемое либеральное наступление; под флагом либерализма формировалась новая идейная нетерпимость, и идеологический баланс сдвинулся далеко от центра. Нынешнее обществознание находится по-прежнему в переходном состоянии, хотя некоторые позитивные подвижки все же наметились.
В заключение повторю, что между тремя уровнями знаний об истории, о которых я говорил, - «профессиональным», «просветительским» и «политическим» – сохраняется довольно сложная зависимость. И от того, каким будет отношение власти к истории, какие стороны этой науки будут востребованы, будет зависеть и будущее самой науки, и состояние массового общественного сознания.
