Доклады и выступления

Некоторые проблемы освещения
истории Перестройки в учебниках истории

«Круглый стол» 26 ноября 2004 года

Необходимость перестройки

Логинов В.Т. (д.и.н., профессор, Горбачев-Фонд).

     Мы собрались в столь узком кругу, чтобы обменяться мнениями по ряду вопросов. И не более того. Ибо никто сегодня не может претендовать на роль ни первой, ни последней инстанции в постижении истины. Отчасти это связано и с общим положением и состоянием науки вообще и исторической науки в частности.
     Российская наука переживает сложные времена. Но каждая отрасль знания переживает этот кризис по-своему. Если у физиков из-за отсутствия средств нельзя ставить дорогостоящие эксперименты, то, естественно, теоретическая физика начинает чахнуть. В медицине – иное положение: в ней сложились как бы две параллельные ветви. Одна – традиционная научная медицина, которая – по мере сил – ведет свои исследования, тащит на себе все реальное здравоохранение. Вторая – лжемедицина, в которой уже не только экстрасенсы, колдуны, маги, но процветающие фирмы и клиники. К несчастью, в последнее время грани между этими ветвями порой начинают стираться. В истории положение более печальное. «Историческая публицистика» – тесно связанная с текущей политикой, не только определилась как особый жанр, но и вполне отделилась от науки. И с точки зрения воздействия на общественное сознание, именно она безусловно доминирует.
     Всегда и во все времена выходило не мало глубоких и умных работ по истории. Но не всегда именно они задавали тон. Сегодня, например, тиражи книжек современных геростратов Фоменко, Носовского и др. по «новой хронологии» перевалили за два миллиона. А тиражи сборников «Анти-Фоменко», в которых участвуют виднейшие российские ученые, выходят лишь в сотне, тысяче экземпляров. Я уж не говорю о телепередачах того же Сванидзе, которые смотрят десятки миллионов зрителей. И нет ничего удивительного в том, что очень много людей, в том числе и учителей, сегодня знают отечественную историю именно «по Сванидзе».
     Этому, кстати, способствует и заметное понижение профессионального уровня многих молодых учителей. Тех, которые кончали педагогические институты в последнее десятилетие. В эти годы перепуганные преподаватели сами не знали, куда податься – то ли читать историю по «Московским новостям», то ли читать по «Нашему современнику». Таким образом, по тиражам, по влиянию, нынешние школьные и вузовские учебники, авторами которых являетесь вы – единственное пространство и единственная возможность как-то противостоять всей этой, мягко выражаясь, «исторической публицистике».
     Приближается 20-летие начала перестройки. На этой дате сойдется все – приятие и неприятие, личные симпатии и антипатии, наука и лженаука. 20 лет срок солидный. Меньшей, чем у Льва Толстого по отношению к войне 1812 года, но достаточный для определенной исторической дистанции и серьезного разговора. Потому-то мы и собрали столь узкий круг профессионалов.
     Прежде всего хотел бы предостеречь от избыточной персонификации истории, которая столь характерна для сегодняшнего дня, когда все, что было до 1924 года привязано к имени Ленина, все, что до 1953 года – к имени Сталина, а все, что с 1985-го – к Горбачеву. Многие сегодня уже не помнят о том сложном механизме принятия решений, который существовал в 80-е годы, когда для проведения той или иной акции требовались предварительные заключения и экспертизы министерств, палат Верховного Совета, Генштаба, разведки, научных центров, видных ученых и т.д. И когда сегодня Фалин излагает на TV свою версию объединения Германии, он, видимо, не подозревает, что в архиве Верховного Совета СССР (а он был руководителем Международной комиссии) лежат стенограммы его выступлений и документы с его подписью по данному вопросу.
Из всех проблем, связанных с началом и историей Перестройки, я предложил бы остановиться на трех.
     Первая – когда началась перестройка? Во многих учебниках она начинается с Андропова, ибо, мол, уже тогда начались разговоры о необходимости перемен. Но если так подходить, то теперь, после выхода книги Юрия Жукова «Иной Сталин», можно было бы начинать и с Иосифа Виссарионовича. Потому что и он после войны осознал необходимость перемен.
     Та система, которую с легкой руки Гавриила Попова стали называть Административно-командной системой, начала давать сбои еще накануне войны. Материалы XVIII партконференции свидетельствуют об этом. Однако война, потребовавшая мобилизации всех сил, средств и ресурсов, дала этой системе новый импульс. Мобилизационный вариант оказался единственно возможным и для периода восстановления. Но одновременно углублялись и негативные процессы. Послевоенная пятилетка опять потребовала всего этого. Поэтому, не случайно, после смерти Сталина и Хрущев, и Маленков, и Берия (не вдаваясь в методы и искренность намерений каждого) предполагали решать примерно одни и те же задачи: деревня, национальный вопрос и обременительная для страны внешняя политика.
     И все-таки начало реальной перестройки вполне определенно. Это 1985 год, когда осознание необходимости перемен привело к началу перемен.
     Второй вопрос еще более сложен: в чем, собственно говоря, суть перестройки, ее содержание? Во многих учебниках старательно выписаны ошибки антиалкогольной кампании, Чернобыль… Что – смысл в этом? Этим отличается перестройка от предшествующего и последующих этапов?
     Наконец, третий вопрос: когда и чем закончилась перестройка? Вопрос этот, я бы сказал, наиболее склочный. Если вы возьмете многопудовый труд в коже и золоте «Эпоха Ельцина», написанный его спичрайтерами и соучастниками, то там позиция предельно ясна: Горбачев пытался реформировать страну, у него ничего не вышло, и только Ельцин спас Россию. То есть ответственность за реформы 90-х годов они предлагают поделить. Иначе говоря, Горбачев начал, а Ельцин продолжил перестройку и довел ее до конца. К сожалению, такого рода позиций придерживаются и авторы многих учебников. Для меня лично данная позиция неприемлема не только с точки зрения моральной или политической, но прежде всего – профессиональной.
     Я бы хотел, чтобы этот разговор продолжил Никита Вадимович Загладин. По той простой причине, что на государственном конкурсе Министерства просвещения именно его учебник занял первое место. Я не говорю о том, что он станет новым Шестаковым или новой Панкратовой, и на протяжении десятилетий все школьники будут изучать историю по Загладину. Но первое место – это факт более чем серьезный.

Учебник для подростков, а не профессоров

Загладин Н.В. (д.и.н., профессор, ИМЭМО).

     Прежде чем рассматривать поставленные проблемы, я хотел бы напомнить, что учебная литература, в частности для школ, отличается по стилю и жанру от научных изданий и монографических работ. С одной стороны, существует определенный уровень требований к тем знаниям, которые должны получить учащиеся, освоив учебник по истории. С другой стороны, учебники, естественно, ориентированы на восприятие не взрослого человека, помнящего период перестройки и последующие ельцинские годы, а на подростков. В силу молодости они, как правило, эмоциональны, склонны к резкости, и жесткости в оценках и крайностям в суждениях.
Именно поэтому я, как автор учебника, видел свою задачу в том, чтобы излагать материал как можно более взвешенно и спокойно. Это особенно важно потому, что многие учебники, появившиеся в последние годы перестройки и в начале ельцинского периода, были ориентированы не столько на детей, сколько на взрослых, на переучивание учителей. Порой они содержали невзвешенные, невыверенные оценки, заимствованные со страниц текущей прессы, в частности из журнала «Огонек».
     Все присутствующие на «круглом столе» – историки. И они конечно знают, что при определенном умении, не вызвав серьезных упреков в фальсификации, можно написать так, что вся наша история, не только в период перестройки, но и до него и после него, будет выглядеть сплошной цепью ошибок, неудач, преступлений, т.е. будет сплошной негатив.
     С этой точки зрения, не говоря уж о задачах патриотического и гражданского воспитания, я считал, что учебники все-таки должны объективно показывать те вполне реальные достижения и свершения, которые имели место на том или ином этапе исторического развития. Естественно, важно раскрывать и проблемные, негативные моменты, показывать, что далеко не всегда и не все получалось так, как было задумано, но все-таки формировать взвешенную, сбалансированную картину прошлого. Это было нелегкой задачей. Здесь, естественно, автору приходилось в чем-то жертвовать своими личными симпатиями и в какой-то мере ограничивать их проявления.
     Я это говорю к тому, что учебник для школы, учебник для вуза и монография – это отнюдь не одно и то же. У меня есть намерение написать и фундаментальные исследования, в частности о международных отношениях, нашей внешней политике этого периода. Естественно, такое исследование будет отличаться от того, что целесообразно давать в учебнике.
     После краткого предисловия я обращаюсь непосредственно к тем сюжетам, которые вы затронули. Мне кажется, первый, поставленный вами вопрос и второй тесно взаимосвязаны. Нельзя ответить на вопрос о том, когда началась перестройка, не определив, что она собой представляла. Ведь попытки усовершенствовать механизмы управления экономикой и политическую систему предпринимались неоднократно, как тут правильно заметили, еще при Сталине и при Хрущеве. Можно вспомнить и косыгинские реформы, не доведенные до конца. То есть такие усилия постоянно имели место. В каких-то случаях они давали результат, в каких-то нет.
     С этой точки зрения, перестройка, по-моему, стоит все-таки несколько особняком от ранее предпринимавшихся попыток модернизации советского общества, его политической и экономической систем. И прежде всего потому что речь шла о качественно новых решениях, выходящих за рамки той парадигмы восприятия советской действительности, которая была свойственна всем предшественникам Михаила Сергеевича. Их восприятие строилось в русле парадигмы, выстроенной в какой-то мере, на базе марксистско-ленинской теории. Но здание этой парадигмы все-таки было в основном воздвигнуто Сталиным. И выйти за установленные им рамки не удалось ни Хрущеву, ни Андропову. По сути дела, то, что предлагал Андропов, лежало в русле той самой старой логики мышления, то есть ужесточения наказаний, усиления спроса с исполнителей, более строгой ответственности и так далее.
     При Горбачеве начала пересматриваться сама парадигма. Это не только «Новое мышление» на международной арене, которое явилось одной из составляющих этого пересмотра. Начали меняться и взгляды на социализм, на то, что относится к глубинным его ценностям, а что приходящее и может меняться. С этой точки зрения, перестройка сродни тому, что сейчас называют «бархатной революцией» или начальным этапом этой «бархатной революции».
     Отсюда ответ на вопрос о хронологических рамках перестройки. Когда же началась перестройка? Дело в том, что первые шаги Михаила Сергеевича Горбачева тоже еще шли в традиционном ключе. Например, призывы к ускорению, внедрению госприемки, все это находилось в русле традиционной старой парадигмы. Может быть, со мной в этом кто-то и не согласится, но я не претендую на то, чтобы изрекать абсолютные истины.
     На мой взгляд, временем начала реальной перестройки нужно считать 86-й год, не 85-й, когда стало очевидно следующее: призывы к ускорению не дают должного эффекта, а кое в чем оказываются и контрпродуктивными. Система госприемки также не дает отдачи и нужны последующие шаги. Далее начала действовать логика перемен, логика процесса, который развивался спонтанно, помимо воли инициаторов этого процесса.
     С этой точки зрения, мне кажется, сложнее ответить на вопрос о том, когда завершилась перестройка. Если под термином «перестройка» понимать процесс трансформации советского общества в сторону его демократизации или сближения с социал-демократической моделью, то, очевидно, что про процесс перестройки можно говорить лишь до того рубежа, пока события оставались под контролем Михаила Сергеевича Горбачева и его непосредственного окружения. Когда события стали выходить из-под их контроля, когда возникло внутреннее сопротивление, оппозиционные силы и справа, и слева, когда начался процесс спонтанного распада СССР, что не предусматривалось целями перестройки, то тут уже трудно говорить об осознано направляемом процессе. То есть с уверенностью можно сказать, что в 91-ом году период перестройки был завершен. ГКЧП и события после ГКЧП – уже не имели никакого отношения к перестройке. В этом, по-моему, сомнений нет.
     Далее, если сторонники Ельцина рассматривают себя как продолжателей идей перестройки, то это совершенно не верно. Они воспользовались тем капиталом на международной арене, который достался им в наследство. И это бесспорно. Но они достаточно быстро и во многом бездарно его растратили. Что касается внутренней политики, то она не имела ничего общего с перестройкой хотя бы потому, что в ней отсутствовала социальная составляющая, в чем, в частности, потом сознавался и Егор Тимурович Гайдар, один из инициаторов ельцинских реформ.
     Можно предположить, что процессы перестройки стали выходить из-под контроля даже раньше ГКЧП. Вот с этой точки зрения, период завершения перестройки и начала процесса спонтанно-стихийного развития направляемого не волей лидеров, а определявшегося характером взаимодействия сформировавшихся новых социальных и политических сил, характером конфликтов различных лидеров, наметился в 90-ом году. Именно в 90-м году эти процессы шли полным ходом и выходили из-под контроля.
     В заключение должен сказать, что с моей точки зрения, личность Горбачева в отечественной истории ХХ века была совершенно исключительной. Он инициировал процессы трансформации общества, которое по всем зарубежным концепциям тоталитаризма не подлежало реформированию и не могло быть реформировано. Он наметил модель такого реформирования, такого перехода. Не только наметил, но и в значительной мере осуществил  без гражданской войны, без насилия, без пролития крови. Естественно, предвидеть и оценить заранее все возможные масштабы сопротивления, все возможные векторы сил, которые сформируются в обществе в процессе перемен, рассчитать, какие последствия будут иметь те или иные экономические решения, было чрезвычайно трудно и практически невозможно. Несомненно одно – здесь речь действительно идет о лидере, о крупной личности, которая направляла ход событий.
     Если же говорить о Ельцине, то учитывая специфику учебной литературы, я не могу позволить себе в учебнике слишком жесткую критику ельцинской политики. В соответствии с этим подходом я пытаюсь находить какие-то позитивные моменты тех преобразований, которые осуществлялись в период его пребывания на посту президента. Если пытаться оценивать его как личность, необходимо, прежде всего, учитывать фактор чеченской войны, фактический отказ от демократии на выборах 1996 года, которые отнюдь не были демократическими.
    Сейчас признается, что прошедшие на Украине выборы не были демократичными. Согласно мнению социологов ИМЭМО, где я работаю, процент нарушений, при формальном сохранении демократии, не может быть более 15-20 процентов поданных голосов. Если больше – то это будет уже слишком заметно, и скрыть нарушения никак не удастся. Я не говорю, что на Украине была 20-процентная фальсификация, пока об этом данных нет. А вот на выборах 96-го года в России процент искажения голосов был явно больше 20-ти процентов.
     То есть произошел фактический отход и от демократии, и от курса на мирное решение конфликтов, отход от всего того наследия перестройки, которое еще оставалось. Не случайно, что окружение Ельцина, те, с кем он начинал свои преобразования, потом от него отошло и отказало ему в поддержке. Фактически Ельцин как лидер, с моей точки зрения, не состоялся. Он в значительной мере действовал под влиянием окружения, но окружение произвольно менялось, продуманной стратегии реформ не было, лишь экспромты на отдельных направлениях. Все это, конечно, говорит не в пользу преемника Горбачева. Я думаю, сопоставлять Горбачева и Ельцина, с точки зрения исторической объективности, достаточно сложно. Так или иначе, но в учебнике эту свою личную позицию, повторюсь, я не могу в полной мере отразить.

Прелюдия и начало перестройки

Черняев А.С. (Горбачев-Фонд).

     Буду очень краток. Думаю, то, что я сейчас скажу, будет иметь значение для дальнейшей дискуссии.
     Вчера я просмотрел кассету кинофильма, сделанную канадской компанией совсем недавно. Фильм из всех тех, которые мы видели про Горбачева и перестройку, наиболее содержательный и объективный, наиболее состоятельный. Он идет на английском языке, но, естественно,  Горбачев и те, кто по-русски говорил, там воспроизведены своими голосами.
     Для чего я сейчас взял слово? Там есть ответы на вопросы, которые Логинов поставил. Их дает сам Горбачев. Да, в 85-м году мы задумали грандиозное дело. Но реально перестройка началась в 88-м году. До этого была прелюдия, был процесс подготовки, самообучения, какой-то мобилизации – внутренней, психологической, концептуальной.
     В 1988 году, когда мы поняли (это говорил Горбачев), что система (обращаю внимание на термин – система) нереформируема и подлежит слому, вот тогда началась реальная перестройка. Это действительно так. Так что это был не спонтанный процесс. Ведь Горбачев не случайно удалил партию от государственной власти. Вот откуда началась реальная перестройка. И спонтанные процессы пошли именно потому, что разрушили этот стержень, на котором держалась «сталинская парадигма» – я цитирую Загладина.
     Вот таковы два момента – 85-й год и 88-й год. С этого последнего он, сам Горбачев, начинает реальный процесс перестройки. При этом он рассчитывал на включение спонтанного процесса, его термин «человеческий фактор» как раз и подразумевал включение народа в «делание истории». Очень важно это учитывать.
     Теперь относительно конца перестройки. Вы, Никита Вадимович, интересную мысль тут провели. Сошлюсь здесь на наши с Вебером затруднения в этом вопросе при работе над фондовским Проектом «Как “делалась” политика перестройки». Даты у нас обозначены – 1985-91 годы. Колоссальный проект. Три тысячи с лишним страниц. Там записано то, что говорилось на Политбюро. Но где фактически кончать собственно перестройку, мы с Александром Борисовичем Вебером оказались в некотором недоумении. Подошли к 90-му году. В названии Проекта есть слово «политика». И хотя в 90-м году политика перестройки вроде оставалась, она уже не реализовывалась, она уже не имела продолжения в жизни.
     Мы можем говорить, что политика продолжалась до конца 1991 года, когда Горбачев ушел из Кремля. Он не хотел разрушать Советский Союз, до конца бился, чтобы сохранить реформированное общее государство. Иначе говоря, он продолжал свою политику, которая исключала такой результат – распад страны. Но реальное влияние на ход событий он уже к этому времени утратил. И здесь действительно проблема: где кончается объективный процесс перестройки. Я думаю, это такой же спор, какой мне приходится вести на международных конференциях, по вопросу о том, когда «холодная война» началась и когда кончилась: одни говорят, она началась в 17-м году, другие – в 45-м году, одни говорят, что кончилась в 89-м году (так и я считаю), а другие в восторге подхалимажа пишут – что это когда Буш-старший пожал руку Ельцину в 1992 году. Несерьезно это для историков.
     В историческом повествовании принято обозначать четкие хронологические сроки (даты), иначе мы запутаемся окончательно. Нормальные, «официальные» сроки у перестройки – 85-91 годы. А между ними – разные шли процессы. Они подлежат своему анализу, отдельно каждый и все вместе. Но это, наверно, не для школьного учебника.

Перестройка как процесс

Данилов А.А. (д.и.н., профессор, зав. кафедрой МГПУ).

     Сама идея такого «круглого стола», как сегодня, с выяснением проблемных вопросов, тем более нацеленных на то, как отражать их потом в учебной литературе, давно просилась и давно стучалась в дверь. Помню, когда 9 лет назад вышел наш учебник – он стал первым в постсоветское время, – мы послали его в подарок Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Авторы полагали, что, может быть, какие-то проблемы мы поняли неправильно, поскольку не обладали той информацией, которой располагаем сегодня. Увы, ответа не последовало и обратной связи не получилось. Будем считать, что сегодня она восстановлена.
     Прежде всего, следует отметить, что «перестройка» является исторически обусловленным процессом. Именно так она показана в большинстве учебников истории. И отвечая на те три вопроса, которые сформулированы, в первую очередь, на мой взгляд, нужно было бы определить, а что такое «перестройка»? Это правильно с методологической точки зрения, так как, прежде чем говорить, когда что-то началось или закончилось, надо выяснить, а что это было такое. Так вот, в современных учебниках вопрос ставится, на мой взгляд, совершенно правильно: «перестройка» – это система мер, направленных на обновление всех сторон общества в рамках социалистического выбора.
     Вот если в такой постановке рассматривать вопрос, то, видимо, «перестройка» имеет вполне определенные хронологические рамки: 1985-1991 годы. Однако, нельзя не отметить и то, что этот короткий для истории отрезок времени имеет и свою внутреннюю периодизацию.
    Первым я считаю период с марта 1985 г. по начало 1987 г. Это было время, когда выкристаллизовывалась идеология и программа перемен. Это был трудный и постепенный процесс. Сам Михаил Сергеевич Горбачев в книге «Жизнь и реформы» пишет, что какой-то конкретной программы мер после того, как его избрали Генеральным секретарем ЦК КПСС, у него, естественно, не было. Более того, каждый из членов высшего партийного руководства видел и перспективы страны, и суть «перестройки» совершенно по-разному. И эти самые разные мнения и идеи тоже влияли на позицию Горбачева, на характер предлагаемых или поддерживаемых им мер. Впрочем, и самого понятия «перестройка» тогда еще не было.
     Ключевым мне представляется 1987 год. Это был год, начавшийся с радикализации реформ на январском Пленуме ЦК КПСС, а затем получивший свое закономерное развитие осенью, после выхода в свет программной книги М.С.Горбачева «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира». Это был год, отмеченный началом открытого, гласного обсуждения исторического прошлого нашей страны, роли в ней Сталина, выяснения сущности и последствий сталинизма. Доклад Горбачева на торжествах, посвященных 70-летию Октября стал здесь также важной вехой.
     Дальнейшим логичным и последовательным шагом стала, конечно, проработка основ политической реформы, обсуждавшейся затем на XIX Всесоюзной партийной конференции КПСС. Таким образом, второй этап «перестройки» я бы отнес к 1987 – весне 1989 гг. (когда прошли выборы народных депутатов СССР).
     Наконец, последним ее этапом стал период 1989-1991 гг., когда инициатива политических процессов вначале постепенно, а затем все стремительнее перетекала от инициаторов «перестройки» – к тем, кто выступая за ее «ускорение», а по сути, ставил вопрос и о смене содержания начатых в 1985 г. процессов. Закончился, как известно, этот период распадом СССР в декабре 1991 г.
     Буквально несколько слов (в связи с периодизацией) об оценках и общем отражении периода 1982-1985 гг. в учебной литературе. Конечно, никакой «перестройки» в этот период не было, и быть в принципе не могло. Система не только оставалась стабильной, но никто и не посягал на ее основы. Более того, борьба за наведение порядка и укрепление трудовой дисциплины носила порой такие причудливые формы, что в канун 1983 года представители интеллигенции поздравляли друг друга «с новым 1937 годом». И тем не менее, нельзя не видеть этого времени и с другой стороны. После смерти Л.И.Брежнева люди ждали перемен, верили в них, откликались даже на малейшие признаки изменений. Предложенный Ю.В.Андроповым курс на наведение порядка уже означал, что в нашем общем доме не все так, как должно быть. Выдвигались и конкретные программы оживления экономики. Вспомним широкомасштабный экономический эксперимент, начавшийся в 1983 году в Белоруссии, на железнодорожном транспорте, попытки обновления обветшалой идеологии летом 1983 года, ряд смелых кадровых решений и т.п. Все это вызывало у людей надежды на лучшее будущее. И потому так искренне сожалели многие, когда не стало Андропова.
     Пришедший ему на смену К.У.Черненко был, казалось, полным антиподом своему предшественнику. Правда, сегодня мы знаем, что в реальной жизни все было намного сложнее. И сам Черненко немало сделал для того, чтобы укрепить позиции Горбачева. Но главное в другом – именно в эти два года и в обществе, и в высших эшелонах власти сформировались и усилились те силы, которые выступали за решительные перемены, отчетливо понимали, что дальше так жить и управлять просто невозможно. Думается, это время в полной мере можно назвать вызреванием предпосылок для «перестройки». Хотя в широком историческом плане, главной предпосылкой этих перемен была уже сама сталинская модель общественного развития. Ее исторический потенциал был, безусловно, ограничен. И «перестройка», не состоявшаяся после его смерти, неизбежно должна была произойти.
    Так вот, эти два года, 1983 и 1984, в большинстве учебников поставлены в разделе, посвященном «перестройке». Здесь следует пояснить, что другого места для них авторы не могут дать вообще, так как количество учебных часов и параграфов ограничено. Но в качестве первого «фонарика» в параграфе, посвященном началу «перестройки» они вполне, на мой взгляд, на месте. Они лучше оттеняют последующий материал и говорят о неизбежности перемен.
     Какие слабости в действующих учебниках существуют? О них, наверное, следует говорить не авторам, а читателям. Но, на мой взгляд, следует четче использовать терминологический аппарат. К примеру, в одном из учебников, когда речь идет о XIX партконференции, используется как достижение того времени понятие «правовое государство». Но в материалах конференции этого понятия нет. Там есть понятие «социалистическое правовое государство», что, естественно, далеко не одно и то же. Или, например, между понятиями «гласность» и «свобода слова» ставится знак равенства. Но это тоже неверно. Гласность являлась очень важным шагом к свободе слова, но не являлась ею.
     И еще одно, очень важное, с моей точки зрения, примечание. В большинстве учебников есть политические портреты различных исторических деятелей, в том числе и М.С.Горбачева. Следовало бы показать в них не то, чего тот или иной деятель не сделал и не мог сделать, а то, что он сделал, несмотря ни на что.
     Самой сложной частью заключительного раздела «перестройки» как раз и является постановка вопроса о том, что удалось, а чего не удалось сделать за этот короткий, исторически очень важный отрезок времени. Здесь «плюрализма» в оценках – хоть отбавляй… Одни пишут как об итоге и результате «перестройки» – о распаде страны, об утрате того, что все мы имели. Другие – о тех обретениях, без которых сегодня мы уже не можем представить себе сегодняшней России. Они кажутся сегодня естественным обретением для нас. На самом же деле – это и есть зримый, весомый, исторически значимый итог и результат «перестройки». Результат не в полной мере еще оцененный историками, современниками, да и новым поколением.

В контексте системной трансформации

Барсенков А.С. (д.и.н., профессор исторического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова).

     Последние 10-12 лет мы постепенно продвигаемся в сторону более объективного освещения перестроечного периода, хотя и в настоящее время существуют факторы, осложняющие его осмысление. Это, во-первых, политическая конъюнктура, воздействие которой в сравнении с советскими временами изменилось, но не исчезло. Несомненно и сохранение самоцензуры, приобретающей порой причудливые формы. Во-вторых, субъективизм современника, который в чем-то облегчает, а в чем-то осложняет восприятие событий, участником которых был сам исследователь. В-третьих, это влияние западной исследовательской традиции, некритическое, а часто и неосознаваемое следование которой также препятствует научному осмыслению динамичного и драматичного периода 1985-1991 гг.
    Все это приводит к тому, что авторы некоторых учебников концентрируются не на разъяснении причинно-следственных связей явлений, а на вопросе о «виновности» тех или иных политических деятелей, хотя сами публикации такого рода грешат существенными фактическими и содержательными ошибками. Вызывает сожаление поддержка таких изданий со стороны отдельных официальных структур.
    В этой связи хотелось бы сделать ряд замечаний, которые имеют принципиальное значение при изучении и преподавании истории СССР 1985-1991 гг. Во-первых, происходившее в те годы следует рассматривать в более широком историческом контексте – в контексте системной трансформации советского общества, которая началась в 1985, но не закончилась и поныне. До сих пор ведется поиск оптимальных форм экономической политики, государственного устройства, путей духовной консолидации общества – все это было инициировано в 1985 году.
    В связи с этим историю последнего двадцатилетия, на мой взгляд, следует разделить на три части. Первая: 1985-1991 годы – начальный этап системной трансформации советского общества. Его отличительными чертами являются эволюционный, реформистский характер преобразований и стремление решить стоявшие перед обществом проблемы в рамках социалистического выбора. Второй этап: 1990-е годы – этап революционных изменений. Его характеризуют радикализм политики и высокий уровень хаотичности процессов при жесткой либеральной экспансии в идеологической и других сферах. При этом понятия «демократический» и «либеральный» приобрели особую российскую специфику, отличающую их от классических образцов. Третий этап начался в 2000 году и продолжается поныне. Его можно назвать постреволюционным или периодом стабилизации. Содержание этапа – наведение порядка в системе политических и экономических институтов, возникших на предыдущих этапах.
    Второе принципиальное замечание. События 1985-1991 годов нужно рассматривать как естественно-исторический процесс, имевший определенные предпосылки в сфере экономики, международных отношений, государственно-политического устройства и общественного сознания, и в то же время испытывавший на себе воздействие обстоятельств, возникавших по ходу преобразований. В 1985 году никто не мог предвидеть падения цен на нефть, чернобыльскую катастрофу или землетрясение в Армении. Далеко не все назревшие преобразования (антиалкогольная кампания, ускоренное развитие машиностроения, активная социальная политика) дали тот эффект, на который первоначально рассчитывали. Весьма противоречиво складывались и связи с Западом. Ведущие страны оказались неготовыми к утверждению нового, неблокового мышления в международных отношениях. Не случайно сейчас исследователи все чаще обращаются к вопросу о роли США в дезинтеграции СССР. Между тем, видимо, во второй половине 1980-х гг. был шанс перехода к неконфронтационной системе международных отношений. Всего этого нельзя было предсказать в 1985 году.
    Следует подчеркнуть поисковый характер перестроечных преобразований: в 1985 году никто не знал, что и как следует делать, и тем более не имел законченной программы реформ. В этом плане преподавание истории перестройки можно построить исключительно интересно: показать, как шаг за шагом, шел поиск разрешения накопившихся противоречий. Притом основные трудности первых этапов перестройки лежали в сфере общественного сознания: начало освобождения от «коммунистического фундаментализма» объективно не могло сопровождаться одновременным предложением готовых рецептов общественного устройства. Следует также иметь в виду, что перестройка как проект совершенствования общества в рамках социалистического выбора оказалась незавершенной: в 1991 году страна «сорвалась» в малоконтролируемый процесс революционных изменений с откатом от много из того, что было «наработано» в 1985-1991 годах.
    Именно с этих позиций нужно походить и к вопросу о периодизации перестройки. Я бы предложил широкую и более узкую трактовку этого термина. С одной стороны, в историческую и политическую науку в нашей стране и за рубежом уже вошло представление о перестройке как о периоде пребывания у власти М.С.Горбачева. В этом смысле время перестройки охватывает 1985-1991 гг. С другой стороны, если под перестройкой мы понимаем систему преобразований, содержание которых определялось принципами нового – отличного от прежнего – мышления во внутренней и внешней политике, то ее рамки будут уже. На мой взгляд, они охватывают 1987 – середину 1990 гг. В этой связи я бы предложил следующую внутреннюю периодизацию истории 1985-1991 годов
     Изучение этого периода позволяет выделить четыре этапа, качественно отличающиеся друг от друга. В основе их выделения лежат: характер представлений о путях реформирования общества и соотношение политических сил, готовых отстаивать свою позицию. Первый этап – апрель 1985 – 1986 г. – прошел под лозунгом «ускорения социально-экономического развития советского общества». Преобразования в СССР осуществлялись на основе прежних, преимущественно административных подходов. Это время называют «авторитарной перестройкой». В рамках второго этапа – 1987 – весна 1990 г. – началось изменение системы политических, идеологических, экономических отношений. В качестве главного рычага, посредством которого предполагалось изменить общество, рассматривались демократизация и реформа политической системы. Однако на этом этапе резко ухудшилось социально-экономическое положение и обострились межнациональные отношения, началась реальная политическая борьба. Третий этап перестройки – лето 1990 г. – август 1991 г. – связан с суверенизацией республик и хаотизацией общественной жизни.
     К середине 1990 года были, наконец, созданы программы последовательных рыночных реформ, однако реализовать их было уже невозможно из-за начавшейся борьбы между органами власти СССР с одной стороны, и союзных республик, – с другой. (Последние выступали за «суверенитет», который понимался как большая самостоятельность республик в рамках СССР). Противостояние союзных и республиканских элит вело к потере управляемости всеми общественными процессами. Весной – летом 1991 года страна была свидетелем острого кризиса власти, который завершился политическим кризисом 19-21 августа 1991 года. Четвертый этап охватывает конец августа – конец декабря 1991 г. Это время постепенного угасания союзных органов власти, когда шел последовательный демонтаж (преобразование и ликвидация) государственно-политических структур СССР.
     Принципиальным именно для перестройки «по-горбачевски» и ее судьбы является время с 1987 года. В 1987-1988 гг. была сформулирована концепция глубокой реформы политической системы и в 1989-1990 гг. началась ее реализация. В это время в результате бурных дискуссии, часто и методом «проб», были определены пути постепенной трансформации административно-распределительной экономики в рыночную, что нашло отражение в появлении двух принципиально схожих программ (план Л.И.Абалкина и программа С.С.Шаталина – Г.А.Явлинского). В рамках этого периода в апреле – мае 1990 г. появились законы, призванные по-новому регулировать систему федеративных и межнациональных отношений, последовательная реализация которых могла позволить навести порядок в этой сфере. В это же время была внесена «гуманистическая компонента» в трактовку послеоктябрьской истории. М.С.Горбачев первым из высших советских руководителей поставил вопрос о человеческой цене социалистического строительства в СССР. На основе анализа опыта мирового развития в XX веке активно велась разработка современного видения социализма.
     Начало следующего этапа в рамках периода 1985-1991 гг. связано с июнем 1990 года, когда после принятия первым съездом народных депутатов РСФСР Декларации о ее суверенитете, в Москве оформляется второй, альтернативный союзной российский центр власти. Как показала история, это «двоецентрие» делало невозможным осуществление тех решений, которые были разработаны и приняты в 87-м – первой половине 90-го годов. Весь следующий год – до августа 1991 г. прошел под знаком борьбы против союзного руководства. (Сам Ельцин в октябре 1991 г. признавал, что до осени 1991 г. между республиками и «Центром» шла «холодная война»). И рад, что моя позиция совпадает с высказанным здесь А.С.Черняевым мнением, что собственно горбачевский период преобразований с середины 1990 г. начал завершаться. Хотя я считаю, что он уже, наверное, в это время завершился. Изучение событий тех месяцев дает основание для вывода о том, что как минимум, с начала 1991г. года мы можем констатировать абсолютный кризис власти в СССР. К весне 1991 г. это осознали и противостоящие друг другу политики, что и вызвало к жизни «новоогаревский процесс», в ходе которого союзные и республиканские власти попытались выяснить, кто за что будет отвечать. Начало подготовки нового союзного Договора и борьба вокруг него – это показатель кризиса той системы властных отношений, которая сложилась в стране к тому времени.
    Есть разные оценки итогового варианта Союзного Договора (23 июля 1991 г.) Я присоединяюсь к тем исследователям, которые считают, что практически этот Договор означал прекращение существования СССР как единого государства, переход в лучшем случае к конфедерации. И дело не в конкретных формулировках текста проекта, а в политической воле элит, прежде всего российской и украинской, которые не демонстрировали серьезных интеграционных намерений, хотя открыто об этом и не говорили. Поэтому политический кризис августа 91-го года фактически поставил точку в существовании союзного государства как такового. После кризиса уже никакие реформы в масштабах Союза ССР центральная власть проводить не могла. Поэтому, строго говоря, в «горбачевскую» перестройку период с конца августа до конца декабря 1991 г. включать нельзя, ибо его основное содержание – ликвидация союзных структур и начало проведения другой новой, «ответственной» политики Российской Федерации, когда перед ее руководством впервые встала задача не борьбы, а реального управления.
    Предлагаемые мною временные рубежи в разном контексте фигурируют в работах исследователей и политиков, как наших, так и зарубежных, и в этом смысле они не «придуманы». В то же время, отдельные грани в известной мере условны и в зависимости от угла зрения могут быть конкретизированы. Например, определение главного «рычага» перестроечных преобразований – демократизации системы общественных отношений – приходится на лето 1986 г. Практическая же реализация курса связана с январским (1987 г.) пленумом ЦК КПСС. Такие «подвижки» можно обсуждать, но в целом они не будут влиять на содержательную характеристику предложенных этапов. Могу добавить к этому лишь то, что изложение материала в рамках предложенной периодизации было апробирован в ходе в ходе многолетнего чтения курса лекций по истории современной России на историческом факультете МГУ им. М.В.Ломоносова и нашло отражение в учебнике «История России. 1938-2002», который мы выпустили в 2002 г. совместно с профессором А.И.Вдовиным.

Реплика

Логинов В.Т. Иногда очень трудно спорить по каким-то узловым вопросам потому, что в наш язык вошло множество понятий, смысл которых не вполне ясен. В том, между прочим, и проявляется особый российский «постмодерн для бедных». Я, например, сознательно избегаю понятия «тоталитаризм», ибо оно, уравнивая явления совершенно различного характера, лишь уводит от сути дела. «Тоталитаризм» – это претензия власти на контроль всех сфер жизни общества. Видимо, это удалось осуществить в Германии. Гораздо меньше – в Италии, Испании или Венгрии. К России же – с ее гигантскими пространствами, отсутствием коммуникаций, пестротой жизненных укладов, полиэтичностью и многоконфессиональностью, гигантским разрывом между официальной и неофициальной идеологией, жизнью «общественной» и жизнью «частной» – это понятие вряд ли применимо для сколько-нибудь длительного периода ее истории.
     Или возьмите другое понятие – «демократия». Сегодня у нас главное в этом понятии – свобода TV и прочей журналистики. Ну, а возможность доступа к СМИ большинства населения? – Это проблема демократии или нет? У понятия «демократия» есть и базовый смысл: народовластие. Какова степень вовлечения самих народных масс в управление жизнью общества и государства – вот чем измеряется степень демократизма. А когда вместо этого мне подсовывают клоунаду выборов в США или манипуляции электоратом в российской глубинке как образец демократии – это уже совсем другое понимание.

Социал-демократическое прочтение

Славин Б.Ф. (д.ф.н., профессор, Гобчачев-Фонд).

     Хорошо, что состоялся этот «круглый стол». Его тема очень важна и для учителей, и для историков, и для политиков, потому что без понимания процесса перестройки, мне кажется, невозможно понять как советскую историю, так и современные проблемы России. В этой связи я хотел бы сформулировать ряд тезисов.
     Здесь уже говорилось о том, что без понимания сути перестройки нельзя понять ее начало и конец. Это, в принципе, верно. Со своей стороны хотел бы расширить этот подход. На мой взгляд, нельзя понять суть перестройки без понимания всей истории советского общества, начиная с 1917-го года. И не только потому, что в годы перестройки был выдвинут лозунг о возвращении к идеалам Октября, о необходимости второй социалистической революции. Напомню, что Горбачев неоднократно говорил о том, что идея перестройки у него зародилась в ходе изучения последних работ Ленина. Как известно, в них говорилось о возникшем под влиянием НЭПа новом видении социализма, о политической реформе, предполагавшей демократизацию партийного и государственного аппарата, смещение Сталина с поста генсека и т.д. В этой связи, есть все основания говорить, что первоначальный замысел перестройки состоял в своеобразном «возвращении» к ленинским нормам партийной и государственной жизни, устранении сталинских деформаций и широкой демократизации общества. Все это отразилось в лозунге: «Больше демократии, больше социализма!»
     Тут уже прозвучала мысль о своеобразном социал-демократическом прочтении перестройки. Мне эта мысль близка. Особенно, если говорить о последних годах перестройки и тех сложных процессах в партии, которые возникли к началу 90-х годов и привели к разработке нового, по сути дела, социал-демократического проекта Программы КПСС. Эта мысль органически вытекает не только из анализа исторических фактов, но из самой эволюции политических взглядов Горбачева, который за годы перестройки постепенно перешел с типичных для того времени коммунистических позиций на позиции социал-демократа. По его собственному выражению за эти годы он прожил «несколько жизней, а не семь лет» (См.: его выступление в Мюнхенском театре «Каммершпиле» от 8 марта 1992 г.). Я это говорю, основываясь на анализе многочисленных текстов Горбачева, предпринятого в связи с подготовкой его книги по проблемам современной социал-демократии.
     На мой взгляд, с формальной точки зрения перестройка началась в 85-м году и закончилась роспуском Союза, то есть исчезновением того объекта, который подлежал реформированию. Известное выступление Горбачева по ТВ в декабре 1991 года о сложении с себя полномочий президента СССР фиксирует это с точностью до минуты. Хочу подчеркнуть, что я говорю о формальных границах перестройки. За рамками этих границ существует идейное влияние перестройки, которое, на мой взгляд, сохраняет свою актуальность до сих пор. В этом смысле история перестройки не закончена, и, я уверен, что ее идеи еще будут востребованы как в нашей стране, так и во всем мире.
     Несколько слов о малоисследованном периоде деятельности Горбачева после его возвращения из Фороса. Вы, наверное, помните, что сразу по приезде в Москву, Горбачев выступил на пресс-конференции с речью, где высказал мысль о необходимости продолжать реализацию стратегии перестройки. При этом он долго убеждал собравшихся в своей приверженности социалистической идее, показывая ее несовместимость со «сталинской моделью организации общества» (см.: «Правда» от 23 августа 1991 года). Участники пресс-конференции стали ему намекать, что он де приехал в другую страну и что с партией и перестройкой пора кончать. В этом же русле шли и соответствующие комментарии в центральных газетах. Тем не менее, Горбачев продолжал борьбу, пытаясь вернуть потерянную в ходе путча полноту власти. Сделать это было не просто, ибо Ельцин сумел за время «форосского пленения» президента СССР переподчинить союзные структуры власти российским. Вернувшись из плена, Горбачев стал возвращать эти структуры на свое место. Так, вновь стали функционировать МИД СССР, соответствующие Министерства обороны, финансов и т.д. Наступил типичный период двоевластия. Наблюдая этот процесс, Бурбулис срочно пишет отдыхающему на юге Ельцину о том, что Горбачев снова восстанавливает свою власть и этому нужно что-то реальное противопоставить. Отсюда рождается идея Беловежских соглашений и роспуска Союза, ведущая к автоматическому отстранению президента СССР от власти и тем самым окончательному прекращению перестройки. Попытка сохранить Союз на обновленных началах со стороны Горбачева и стремление распустить СССР со стороны Ельцина, Кравчука и Шушкевича – это, пожалуй, самый драматический период истории перестройки. Чем он закончился известно всем. Роспуск Союза стал трагедией для миллионов советских людей.
     Вообще, нельзя понять историю перестройки, не поняв тех основных социальных сил, которые определяли ее динамику и развитие. Я считаю, что существовало три главные политические силы в ходе перестройки. Прежде всего, это ее последовательные сторонники, которые шли за Горбачевым с лозунгом – демократического обновления социализма. Это от их имени поэт Евтушенко говорил тогда, что «мы все в партии Перестройка». Сторонникам перестройки противостояли консервативные круги в партии и интеллигенции, которые, в конечном счете, поддержали ГКЧП. Их тогда называли «правыми» и это было верно, ибо они выступили охранителями государственно-бюрократической, сталинисткой модели социализма, от которой всячески пытались избавиться перестройщики. Это сила сначала пассивно, а затем активно, вплоть до Августовского путча, сопротивлялась перестроечным процессам и требовала возвращения назад к доперестроечным порядкам. Наконец, третьей, по счету, но не по значению, силой были люди, которые группировались вокруг президента РСФСР Бориса Ельцина. Они критиковали перестройщиков сначала за медлительность преобразований (за это их Горбачев назвал «авангардистами»), потом за принципиальную приверженность идее социализма. В конечном итоге, они потребовали как можно быстрее покончить с «социалистическим экспериментом» и присоединиться к мировой капиталистической цивилизации. Так, выступая в 1991 году в Нью-Йоркском университете, Ельцин говорил: «Россия сделала свой окончательный выбор. Она не пойдет по пути социализма, она не пойдет по пути коммунизма, она пойдет по цивилизованному пути, который прошли Соединенные Штаты Америки и другие цивилизованные страны Запада». Эта была точка зрения радикальных неолибералов, реализовавших позднее политику «шоковой терапии» в России.
     Вот эти три силы и определяли динамику перестройки: ее успехи, противоречия и поражение. Во время путча все эти силы сыграли свою роль. Путчисты решили повернуть страну к доперестроечным временам, демократическое сопротивление сторонников перестройки сорвало эти планы. В итоге на волне демократического сопротивления путчистам пришли к власти неолибералы, которые сделали все от них зависящее, чтобы покончить с властью Горбачева и самой перестройкой.
     Однако для того, чтобы понять суть перестройки и ее место в истории, как я уже говорил, недостаточно знать ее начало и конец. Нужно понять историю и логику развития всего советского общества, начиная с Октября 1917 года и кончая 1991 годом – моментом ухода Горбачева с поста президента СССР.
    На мой взгляд, история советского общества после Октября 1917-го года характеризуется борьбой двух характерных тенденций: демократической и бюрократической. В первой тенденции отстаивались интересы трудящихся, во второй отечественной бюрократии. Первая тенденция связана с переходом страны от политики «военного коммунизма» к политике НЭПа: она породила хрущевскую «оттепель» и горбачевскую перестройку. Вторая тенденция привела к созданию в СССР тоталитарного сталинского режима. С ней связаны трагические последствия преждевременной коллективизации, незаконные массовые репрессии, неосталинизм брежневской эпохи, деятельность ГКЧП и т.п. Перестройка, по сути своей, была отрицанием и преодолением сталинской модели тоталитаризма в нашей стране. Перестройку по праву можно назвать, мирной антитоталитарной революцией, совершенной во имя социалистических идеалов и торжества демократии. Напомню, что платформа XXVIII съезда партии так и называлась «К гуманному, демократическому социализму!». Эта платформа, раскрывая стратегию перестройки, принципиально отличалась от прежних программных заявлений КПСС, говоривших о «развернутом строительстве коммунизма» или «развитом социализме». Данная платформа была своеобразным идейным преддверием проекта Программы КПСС, который был подготовлен к планирующемуся XXIX съезду партии. Этот проект, как показывает анализ его текста, был уже социал-демократическим.
     Итак, на мой взгляд, суть и историческое место перестройки, определяется ее антитоталитарной направленностью и утверждением на практике таких подлинно социалистических ценностей и идеалов, как свобода, гуманизм, демократия, гласность, справедливость, самоуправление, права человека и т.д. В этом плане перестройке удалось многое достичь. Достаточно вспомнить об отмене цензуры, альтернативных выборах, избрании советов трудовых коллективах, свободном выезде за границу, реальных плодах «нового мышления», чтобы понять, что создание демократической модели социализма в СССР как конечной цели перестройки, было не только декларацией, но и стало реальным фактом нашей истории.
     В этой связи попытки отождествления перестроечного времени с господством сталинской тоталитарной системы не имеют под собой основания. Уже «хрущевская оттепель» во многом надломила сталинскую модель тоталитарного общества. Брежневский период ее снова оживил, но уже без тех массовых репрессий, которые были характерны для эпохи сталинизма. Перестройка, в свою очередь, окончательно покончила с остатками сталинизма. Это наглядно проявилось в таких акциях, как полная амнистия всех жертв незаконных сталинских репрессий, в восстановлении ленинских норм партийной жизни, в утверждении политического и идейного плюрализма и т.д. По моему мнению, тоталитаризм – это характеристика сугубо политического режима власти при Сталине, а не характеристика социально-экономического строя советского общества. Ее нельзя механически переносить на все этапы советской истории. Здесь я, в определенной степени, расхожусь с постперестроечными утверждениями некоторых помощников Горбачева о том, что в СССР был утвержден не социализм, а «тоталитарный строй», или «тоталитарная общественная система». Не смотря на то, что тоталитаризм своим влиянием охватывал все сферы общества, он все-таки был надстройкой, а не базисом общества, обусловленного выбором народа, сделанным в Октябре 1917-го года. Повторюсь, тоталитарный режим в СССР возникает в конце  20-х годов с утверждением личной диктатуры Сталина. С ХХ съезда КПСС начинается его закат, а перестройка преодолевает его окончательно.
     Стремление осмысливать советскую историю только через призму концепции тоталитаризма, на мой взгляд, не выдерживает критики. Эту сугубо идеологизированную концепцию некоторые наши историки и политологи нередко некритически заимствовали у бывших советологов Запада. На мой взгляд, более правы такие известные американские историки России, как Роберт Такер и Стив Коэн, считающие концепцию тоталитаризма своеобразным препятствием на пути к объективному пониманию советской истории, со всеми ее противоречиями, достижениями и потерями.
     Не меньшим препятствием для объективного понимания нашей истории служит концепция, отождествляющая перестройку с периодом радикальных ельцинских реформ. Качественное отличие перестройки от ельцинских реформ, на мой взгляд, состоит в том, что перестройка осуществлялась в рамках социалистического выбора, а ельцинские реформы были направлены на последовательную ликвидацию этого выбора. Определять перестройку как начало неолиберальных реформ, которые проводил Ельцин, это значит противоречить фактам действительной истории. Эта концепция выгодна, прежде всего, Ельцину и его окружению, которые пытаются приписать себя демократические завоевания перестройки. Нельзя забывать, что при Горбачеве свобод было в несколько раз больше, чем при Ельцине. Существовала не только политическая оппозиция, но и было несколько оппозиционных телевизионных программ. Например, «600 секунд», «Пятое колесо», «Взгляд» и др. Отмена цензуры, альтернативные выборы, гласность, «новое мышление» – это все завоевания перестройки, а не ельцинского «потерянного десятилетия». Перестройка дала импульс подлинной демократизации и реформации советского общества. Это была политика в интересах большинства, в то время как ельцинские реформы шли в узких клановых интересах, в интересах так называемой «семьи».
     Думаю, что перестройка закончилась беловежскими соглашениями. Закончилась, как я уже говорил, в формальном отношении, но она не закончилась в идейном плане. Ее идеи рано или поздно должны воплотиться в действительность, ибо они во многом отвечают вызовам современности и глубинному смыслу человеческой жизни.
     Конечно, политика перестройки имела свои ошибки, просчеты и упущения, но они не меняют ее сути, связанной с демократическим обновлением реального социализма. Одна из фундаментальных ошибок перестройки состоит в том, что Горбачев, реформируя надстройку общества, фактически оставил в стороне решение вопроса о научно-технической революции, которое могло бы существенно продвинуть советское общество вперед. Правда, Горбачеву нужно поставить в заслугу сам факт проведения совещания по научно-техническому прогрессу. Я не так давно разговаривал с некоторыми членами Политбюро. Они в один голос заявляли, что «да, мы проспали научно-техническую революцию». К сожалению, и перестройка эту проблему не решила. Была определенная недооценка перестройщиками и роли финансово-экономического фактора в жизни общества и настроении людей. Когда в ходе перестройки возникли продовольственные трудности, людям стало не до гласности и плюрализма мнений. Наконец, явно запоздала партийная реформа, необходимая для размежевания с правыми и левыми радикалами.
     Вместе с тем, повторюсь, перестройка в целом дала возможность советским людям впервые в истории ощутить на практике широкие преимущества создаваемой модели демократического социализма. Понимание перестройки как исторического опыта создания такой модели и составляет, на мой взгляд, существо ее аутентичной концепции. Здесь я во многом солидарен с тем, что говорил Никита Загладин о перестройке, как социал-демократизации советского общества. Такой подход полностью совпадает с официальными документами той поры и подтверждается многочисленными текстами выступлений, статей и бесед М.С.Горбачева. Взгляды неолиберальных фундаменталистов (как и сталинистов), противопоставляющих перестройку идее социализма и отлучающим от нее самого Горбачева во имя его сближения с радикальными взглядами Ельцина, на мой взгляд, противоречат фактам истории и оказывают медвежью услугу сторонникам перестройки и ее главному инициатору. Противоречат они и суждениям самого Горбачева, который после возвращения из форосского пленения говорил: «Я отношусь к людям, которые никогда не скрывали своих позиций. Являюсь убежденным приверженцем социалистической идеи».
     Перестройка не сумела решить все поставленные в ее ходе проблемы, но это не значит, что она ничего не достигла. Почти семь лет обновления советского общества дали много позитивного людям и истории. Перестройщики смело и во многом успешно «штурмовали небо». Они доказали, что социализм может иметь и демократическое, и человеческое лицо. Они же реализовали на практике фундаментальную идею социализма как «живого творчества масс», достаточно в этой связи вспомнить атмосферу проведения Всесоюзного съезда народных депутатов. Перестройка возродила и развила многие идеи НЭПа, связанные с использованием рыночных отношений, частной инициативы и т.д. Наконец, она положила конец «холодной войне», доказав, что если человечество хочет продолжать свое существование в ядерный век, мир между государствами не только возможен, но и жизненно необходим.
     В этом смысле трудно переоценить значение перестройки для будущего. История не сразу делается. Модель демократического социализма, которую пытались реализовать перестройщики, постепенно пробивает себе дорогу в различных странах и регионах планеты. Возьмите, в этой связи, «Пражскую весну», выступление китайских студентов на площади Тяньаньмынь, демократические преобразования во Вьетнаме, на юге Индии – все эти факты доказывают, что ее идеи рано или поздно будут востребованы и реализованы человечеством.

Перестройка переустроила мир

Галкин А.А. (д.и.н., профессор, Горбачев-Фонд).

    Сказанное – изложение мыслей человека, который никогда не писал и никогда уже не напишет учебников. Хочу обратить внимание присутствующих на следующее.
     Первое. Мы уже сейчас сталкиваемся с градом нападок на перестройку. Эта тенденция, скорее всего, будет возрастать – и в связи с ухудшением общего положения, и в связи с выходом на политическую и общественную арену нового поколения, которому перекрыта социальная мобильность. Немалое значение имеет и то, что в наших условиях социализация молодежи происходит через поколение. Молодежь, которая выходит сейчас на общественную арену, воспитывалась не родителями, а бабушками и дедушками и во многом приняла их ценности. Поэтому на ее позиции сказывается ностальгия, свойственная самому старшему поколению. Это обстоятельство зафиксировано многими социологическими опросами.
     Данное обстоятельство придает особое значение теме, которую мы обсуждаем. Весьма важна в этих условиях позиция тех, кто пишет учебники. В общем потоке информации оценка перестройки должна быть организована так, чтобы преодолеть уже существующий ценностный барьер, внутреннее сопротивление учащихся.
     Хорошо, что мы начали этот разговор, но его следует продолжить.
     Второе. С точки зрения общей логики изложения, транзитологический подход, о котором тут говорили, соблазнителен. Он вроде бы рисует картину некоего единого потока, направленного движения. Но движение может быть в разных направлениях. Скажем, идет поезд с Севера на Юг, потом на пути переводят стрелку, движение продолжается, но меняется его направление: не с Севера на Юг, а с Севера на Юго-Восток.
     Мне кажется, что проводя транзитологическую трассу, надо четко учитывать, что перестройка представляла собой движение в одном направлении, а потом стрелку перевели и маршрут изменился. С этой точки зрения я согласен с Борисом Федоровичем Славиным. Перестройка была попыткой реализовать на практике исходные теоретические социалистические ценности. Их можно принимать или отвергать, но сама попытка – это бесспорный факт. Она не удалась. Но это не значит, что она не может удаться. В политике и общественном развитии слово – «никогда» – употреблять не рекомендуется.
     Третье. Говоря о перестройке, часто ее расценивают только как попытку преобразования внутренней ситуации в Советском Союзе, создания новых форм отношений власть-общество и т.д. Это верно, но далеко не все. Все-таки перестройка началась, и была инициирована прежде всего потребностями внешней политики. И наибольшие достижения перестройки связаны с внешнеполитической деятельностью.
     Можно как угодно оценивать ее внутриполитические результаты, делать упор на то, что не было сделано, где допускались ошибки, но отрицать то обстоятельство, что перестройка переустроила мир, что был положен конец «холодной войне» и отодвинута угроза всеобщего взаимного уничтожения, невозможно. Поэтому, как мне кажется, разговоры о перестройке следовало бы начинать с изложения и оценки внешнеполитических факторов.
     Тут уже говорили о влиянии внешней политики, но, главным образом, с точки зрения внешнего давления. Между тем эта проблема должна быть поставлена гораздо шире.
     Таковы общие соображения, которые я хотел бы высказать, учитывая, что здесь присутствуют профессионалы, пишущие учебники.

Перестройка и общество

Соловей В.Д. (эксперт Горбачев-Фонда).

     Хотя, открывая наше заседание, Владлен Терентьевич говорил о том, что существуют различные, даже диаметрально противоположные интерпретации перестройки, в услышанных доселе выступлениях я не обнаружил никаких принципиальных концептуальных расхождений. Поскольку исключено, чтобы аудитория подбиралась таким образом, дабы исключить возможность дискуссии, это значит, что сложилась определенная научная конвенция, определенное взаимопонимание в трактовке перестройки как феномена.
     Если говорить о самом этом феномене, то я полностью согласен с Никитой Вадимовичем Загладиным в том, что сначала надо определить существо процесса или феномена, а только потом уже говорить о его хронологии. Как же определить существо перестройки? Существуют три модуса изменения социальных систем – статус-кво, эволюция и революция. Понятно, что перестройка была эволюцией. Это была эволюция в рамках социалистической системы, что видно хотя бы из того, что ее зачинатели исходили из нормативистской коммунистической утопии и мыслили свое предприятие как реализацию этой утопии в полном объеме. Независимо от того, кто и как эту утопию понимал и трактовал в советском руководстве, для него она оставалась идеологическим, ценностным и интеллектуальным стержнем перестройки. Другое дело, что в процессе перестройки оформились влиятельные социополитические силы, мыслившие перестройку не как внутрисистемную, а как межсистемную трансформацию, т.е. эволюцию, тождественную по своим последствиям революции – кардинальной смене политической и социоэкономической системы.
     В то же время перестройка была одновременно реализацией стереотипа русской истории (реформы в России всегда начинались сверху) и нарушением этого стереотипа. Ее новизна состояла в том, что впервые в русской истории реформатор обратился к обществу, стал его мобилизовывать, в то время как до этого в России реформы пытались проводить помимо общества, рассматриваемого как объект воздействия, а их движущей силой выступало социальное меньшинство. То, что Горбачев обратился к обществу, выбивает его из ряда традиционных русских реформаторов и придает перестройке статус уникального события русской истории.
     Обращение к обществу было предопределено качественным изменением социокультурной ткани России: советское общество было массовым обществом, в общем-то, готовым к демократии. В связи с чем я полагаю принципиальной методологической ошибкой объяснять причины перестройки т.н.  «многофакторным подходом» - вне зависимости от того, какие факторы приводятся, как они выстраиваются и группируются. Несравненно важнее другое: как все это преломляется в сознании людей, потому что никогда ни один фактор не действует непосредственно на политику. Все должно пройти через сознание людей, через культуру. В этом смысле я считаю академически абсолютно точным непривычно лаконичный ответ Горбачева на вопрос: что разрушило Советский Союз? Он ответил одним словом – «культура».
     Но культуру в этом случае надо трактовать не в привычном для нас смысле – как совокупность материальных и духовных артефактов, а в рамках культурной антропологии – как психологическую модель освоения мира и адаптации к нему. В этом смысле культура есть совокупность моделей и образцов поведения и коммуникаций. Так вот, без понимания изменений в ментальности, в отечественной социокультурной традиции мы никогда не сможем понять, что и, главное, почему произошло в политике во второй половине 80-х – начале 90-х годов. Другое дело, что изучать эти изменения весьма сложно по причине отсутствия обширной и качественной социологии. Поэтому надо кропотливо исследовать историю советской ментальности и повседневности, стараясь понять, как менялось восприятие, ценностные и культурные конфигурации отдельных групп советского общества и общества в целом.
     Очень важно понимать, что перестройка не была и никогда не могла быть вполне управляемым процессом. Это вообще невозможно в случае с масштабными социальными и культурными явлениями, в которых участвуют миллионы и десятки миллионов людей. Да, было какое-то первоначальное и смутное желание перемен, а впоследствии у руководства страны оформился какой-то их проект. Но история, даже современная, скорее результат спонтанности, скорее равнодействующая столкновения и сочетания разнообразных факторов и сил, чем продукт проективного мышления. Поэтому непредсказуемость итогов перестройки, прошу прощения за невольный каламбур, была предсказуема.
     По поводу хронологических рамок перестройки. Понятно, что за 91-м годом мы переходим от внутрисистемной эволюции к революции, т. е. кардинальной ломке старой социополитической и экономической системы и формированию на ее месте новой. Внутренняя же периодизация перестройки зависит исключительно от того, в какой хронологической перспективе мы ее рассматриваем. Если в перспективе 100 лет (условно, XX в.), то внутренняя периодизация перестройки не имеет значения. Если же рассматриваем перестройку как сугубо самостоятельный феномен, подходим к ней вплотную, тогда, конечно, внутренняя периодизация приобретает важный смысл.
     Любопытно, что рассмотрение перестройки как части некоего масштабного, слитного процесса характерно скорее для массового сознания, в то время как в академическом дискурсе принято концентрироваться на ней как самостоятельном феномене. Между тем в рамках национальной исторической ретроспективы, в рамках последних пяти веков русской истории перестройка может быть концептуализирована как начальная фаза традиционной «русской смуты». Смуты как долговременного периода хаоса, в котором происходит коренная трансформация отечественной традиции – формирование нового русского космоса.
     Однако в любой трактовке перестройки мы сталкиваемся с нереализованностью ее потенциала. И поскольку она была процессом, не доведенным до логического конца, до своего естественного завершения, то дать ему полную оценку крайне затруднительно. В восприятии перестройки преобладающее значение будут иметь культурные позиции, идейные симпатии, ее сравнение с последующими событиями. В последнем отношении даже нереализовавшиеся намерения перестройки выглядят не в пример симпатичнее того, что реализовалось в России 90-х годов прошедшего века. Суть этих изменений проста – социальный регресс. По социоантропологическим показателям (продолжительность и качество жизни, развитие молодежи и интеллектуальный потенциал) 90-е годы представляют регресс, беспрецедентный для невоюющей страны. Более того, страна понесла потери, сопоставимые с потерями в годы Великой Отечественной войны.
     И в заключение об историческом образовании. На мой взгляд, его кардинальную проблему составляет не столько интерпретация истории, сколько ценностные, аксиологические основания этой интерпретации. Другими словами, вопрос о том, как мы относимся к собственной истории: считаем ли мы ее великой и трагической историей великого народа или же совокупностью ошибок, преступлений и недоразумений. Вот отправной пункт всякого учебника истории и всякого исследования отечественной истории. Если даже он не выражен явно, то все равно латентно присутствует в сознании авторов, предопределяя стиль и направленность изложения.

Перестройка и реформация

Медведев В.А. (член-корр. РАН, Горбачев-Фонд).

     Недавно на заседании оргкомитета академической конференции, которую намечено провести 7 апреля следующего года в связи с 20-летием перестройки, неожиданно возникла дискуссии о самом понятии перестройки. Директор Института истории СССР, член-корр. РАН Сахаров А.Н. предложил вообще отказаться от этого термина как якобы не научного, а публицистического, в пользу термина «реформация», лучше, по мнению историка, отражающего суть происходивших в то время в стране процессов. Другие ему возразили, ссылаясь на то, что термин «перестройка» прочно вошел в оборот для обозначения определенного этапа в истории нашей страны.
     Я тоже был в числе возражавших, полагая, что перестройку не следует ни отделять от реформации, ни отождествлять с ней. Попытки реформации предпринимались и раньше (хрущевская оттепель, косыгинская реформа). Перестройка имеет довольно определенные хронологические рамки. Она началась весной 1985 года и была прервана, не завершившись, в конце 1991 года. Она существенно отличалась от предшествующих ей попыток реформирования, тем, что решала не какие-то частные вопросы, а имела в виду реформирование советского общества в целом, начиная с его экономических основ и кончая тонкими идеологическими сферами. К сожалению, перестройку не удалось довести до конца. Она пала жертвой ожесточенной политической борьбы.
     Вопрос об общественно-политическом содержании перестройки не так-то прост и однозначен и должен рассматриваться в контексте исторической обстановки в стране на фоне процессов мирового развития. Во всяком случае, перестройка никогда не мыслилась ее инициаторами как отказ от социализма и возврат к капитализму.
     Напротив, речь шла об очищении социализма, избавлении его от извращений и наслоений сталинизма, о восстановлении неких истинных ценностей социализма. На первое же место всегда выдвигались насущные практические потребности общества: ускорение экономического развития общества и научно-технического прогресса, решение назревших социальных проблем, создание лучших условий жизни и деятельности для человека, как говорилось тогда, повышение роли «человеческого фактора», создание действенных стимулов трудовой и деловой активности людей, расширение прав и свобод человека. Лишь постепенно акцент в общественно-политических ориентирах переносился на обновление социалистического общества.
     На вооружение была взята ленинская формула о перемене всей точки зрения на социализм. Мы пошли в этом направлении значительно дальше, чем Ленин при переходе к НЭПу, преодолевая шаг за шагом границы узкоклассового понимания социализма, демократии, гласности, прав и свобод человека, приближаясь к признанию экономического, политического, идеологического плюрализма. Все это явно выходило за рамки прежних представлений о социализме, длительное время господствовавших в советском обществе и в советском варианте марксизма. Особое значение в этой связи имело провозглашение приоритета общечеловеческих ценностей над классовыми как одного из исходных постулатов перестройки, а также все растущей целостности мира, абсолютного императива обеспечения безопасности и сотрудничества стран и народов, нового политического мышления на международной арене.
     Да, представления инициаторов перестройки основывались на социалистических идеях. Горбачев, даже вернувшись из заточения в Форосе, в своем выступлении по телевидению подтвердил свою приверженность социалистическому выбору. Это объясняется не только тем, что вера в социализм была устойчивым стереотипом общественного сознания, с которым нельзя было не считаться, но прежде всего тем, что перестроечное руководство оставалось искренним приверженцем социалистической идее в ее обновленном виде с учетом реалий сегодняшнего дня.
     Уже тогда пробивала себе дорогу, может быть еще в неопределенной, аморфной форме, мысль о том, что человечество в целом стоит на пороге вступления в некое новое состояние, выходящее за рамки традиционных представлений о капитализме, социализме, в котором ведущую роль приобретают общечеловеческие начала, наследуется все лучшее, что рождено предшествующим прогрессом человечества.
     С этой точки зрения весь мир нуждается в перестройке, втягивается в процесс глубоких трансформационных перемен. Об этом неоднократно говорилось в выступлениях Горбачева. И нашей стране нужен был не возврат к капитализму, а движение вперед к новому состоянию общества, в котором найдут свое место и социалистические ценности. Следование этой парадигме было прервано поражением перестройки и обернулось приходом к «дикому» капитализму, не похожему на современное западное общество, переживающее процесс общецивилизационной трансформации.
     Важные специфические особенности перестройка имела не только с точки зрения своего содержания, но и методов осуществления.
     Эта проблема касается соотношения эволюционной и революционной форм развития. Действительно, Горбачев в одной из своих речей, кажется, на Дальнем Востоке назвал перестройку революцией, имея в виду коренной характер преобразований, которые предполагалось осуществить. Этот мотив и в дальнейшем повторялся не раз. В его окружении были люди, склонные к революционной фразе. Я лично старался избегать такой характеристики (хотя, может быть, иногда и проскальзывало словосочетание «революционная перестройка»). Ведь революция – это единовременное, спонтанное действие, связанные с насильственным устранением существующей политической власти. Революция сверху – это не более чем фигуральное понятие. Поэтому перестройка не может отождествляться с революционным переворотом.
     Не отношу себя ни к тем, кто молится на революцию, ни к тем, кто поносит любую из них – будь то Великая французская революция конца XVIII века или Русская революция начала двадцатого столетия. При определенных условиях, когда власть сопротивляется проведению назревших преобразований, даже прибегает к насилию для того, чтобы не допустить их и сохранить свое господство, революция становится неизбежной. Она выполняет очистительную роль, устраняя препятствия с пути общественного прогресса, приобщая к историческому творчеству широкие слои народа. И Великая французская революция, и Русская революция сыграли – каждая по-своему – огромную роль, открыв новую полосу всемирной истории. Что потом произошло – это уже другой вопрос.
     В принципе же с общечеловеческой точки зрения, как мне кажется, предпочтительнее эволюционный путь развития – путь постепенных преобразований – даже самых коренных, без взрывов и катастроф, без жертв и насилия, гражданских войн. Советская перестройка мыслилась именно как эволюционный, реформаторский процесс, инициированный сверху, но отвечавший назревшим потребностям общества, настроениям и чаяниям большинства населения.
      В этом смысле период в истории страны после событий конца 1991 года, не может, по моему мнению, быть назван продолжением перестройки, углублением реформации. Это был разрушительный перерыв постепенности, вызванный роспуском Союза, сменой политического режима, разделом государственной собственности. Последовал и откат от демократии, свидетельством которого может служить Конституция 1993 года, которой предшествовал разгон законно избранного Верховного Совета и расстрел Белого дома. В стране был установлен олигархический режим, основанный на союзе и тесной спайке финансово-экономических олигархов и коррумпированной бюрократии.
      Конечно же, такой исход не был фатально предопределен. Он явился результатом острейшей политической борьбы, развернувшейся в стране, на последнем этапе перестройки с консервативно-догматическими силами, с одной стороны, и радикально-либеральной оппозицией, с другой, просчетов и ошибок, допущенных перестроечным руководством, неблагоприятного сочетания объективных условий и субъективных факторов, приведших к поражению перестройки в конце 1991 года.

Периодизация «по царям»

Маслов Д.В. (д.и.н., СПФ МГИУ).

     Я все-таки начну не как исследователь, а как человек, который в 90-е годы работал школьным учителем и начал свою вузовскую деятельность в качестве преподавателя.
     Выступившие сегодня авторы учебников очень самокритично оценили свою роль в создании этих трудов. Но я хотел бы сказать несколько слов в их защиту. Давайте вспомним, какая ситуация сложилась в школьном и вузовском историческом образовании в начале 90-х годов. Это была перестройка системы образования и, хотя в адрес учебников и их авторов раздавалась критика, отчасти неизбежная и оправданная, но давайте представим, как можно было сложнейшие проблемы истории ХХ века объяснить девятикласснику (по старым понятиям восьмикласснику), который даже на уровне человеческого опыта не мог этого переварить и осмыслить. Естественно, что любой вариант трактовки здесь безусловно вызывал вопросы.
     Вспомним также, какие предложения высказывались в то время – обойтись вообще без учебника. Неоднократно встречал учителей, которые всерьез считали, что надо работать с газетными вырезками, поскольку они содержат последнее и самое точное слово в сфере науки. К чему это могло бы привести, догадаться нетрудно. Вспомним предложения, которые я совсем недавно слышал из чьих-то весьма просвещенных уст, к сожалению, фамилии сейчас не помню, не изучать вообще историю после 1917 года. Пусть, мол, все постепенно устоится, утрясется и т.д. и т.д.
     Важно не то, что эти предложения, слава Богу, остались втуне, но сам факт того, что в общественном мнении такое представление существует.
     Вопрос, конечно, сегодня уместно поставить и практически – как писать учебники дальше. Не собираюсь никого этому учить, поскольку здесь присутствуют люди, имеющие более богатый опыт в этой сфере, но отдельные соображения попробую сформулировать. В частности, в том, что касается периодизации. Конечно, мы все понимаем, что периодизация, прежде всего, это элемент методологии. Реальная история – это процесс объективный, непрерывный и дискретный одновременно. Мы его делим на периоды с точки зрения каких-то критериев, являющихся во многом продуктом нашего интеллекта. Здесь надо понимать различие периодизации для учебника и периодизации собственно научной. Может быть, это выглядит спорно, но попробую доказать. По периодизации, которая сейчас установилась, – перестройка охватывает 1985-й – 91-й годы. Я с ней отчасти не согласен, о чем чуть позже скажу. Но на данном этапе, мне представляется, что этот вариант оптимальный. Почему? Потому что есть, я бы не сказал, что объективные, но понятные критерии: Горбачев – начало его политики и окончание, уход от власти. Это понятно, прежде всего, на уровне массового сознания, и школьника, и в последующем студента.
     Здесь возникает другая проблема, с которой не раз приходилось сталкиваться в практике преподавания. Нередко видим, что студент или школьник считает, что до 10 марта 85-го года была одна история, а с утра 11 марта началась другая и продолжалась она до 8-го или, скажем, 25 декабря 91-го года, а потом начинается опять новая история. То есть в сознании обучающегося барьеры воздвигаются здесь непрерывно. И приходится объяснять, что, конечно, этапы есть, и различия существенные, но элемент преемственности также надо прослеживать. То есть вот эта линия разрыва, мне кажется, сегодня все-таки преобладает в сознании.
     Сошлюсь на пример учебника И.А.Исаева (Московская государственная юридическая академия, изд. 1996 г.) для вузов по истории государства и права России. Я обратил внимание, что количество периодов в рамках советской истории едва ли неодинаково по отношению ко всей предыдущей отечественной истории. То есть периодизация является слишком детализированной, что мешает (речь идет не только о названном учебнике) разглядеть сущность советского строя и место перестройки в нем. Наверняка мы все обратили внимание, что периодизация советской этапа истории нередко производится по принципу, который вроде бы еще в советские же времена был отвергнут, то есть «по царям» – сталинский период, хрущевский период, брежневский, горбачевский и т.д. Не раз приходилось сталкиваться и с тем, как всю историю после 1917 года студент может изложить буквально одной фразой: Ленин – революция, Сталин – тоталитаризм, Хрущев – «оттепель», Брежнев – застой, Андропов, Черненко – «междуцарствие», Горбачев – перестройка. Схематизм и начетничество становятся чертой познания молодежью отечественной истории, что не может нас не тревожить. В противовес такому подходу считаю возможным в контексте системного анализа предложить выделение всего двух этапов в эволюции советского строя: 1917 – рубеж 1940-50-х гг. (становление и укрепление системы) и 1950-1990-е гг. (нарастание кризиса и падение системы). Конечно, к такому варианту будут неизбежные методологические претензии, но у него есть определенное преимущество – он весьма удобен в практическом применении.
     Конечно, пресловутую роль личности именно в нашей истории отрицать никто не будет. И в то же время хотелось бы попытаться найти более объективные основания, в том числе и для периодизации. Для этого, естественно, уже как исследователю, мне придется обратиться и к сути перестройки, о чем сегодня уже много говорили. В частности, хотел бы согласиться с Валерием Соловьем, что все-таки необходимо различать перестройку как волевой процесс, то есть как систему мер или систему взглядов на то-то и то-то, и те объективные основания, на которые эта система накладывалась.
    Допустим, в 91-м году, как большинство выступавших отмечало, перестройка заканчивается. Но тогда было бы логично посмотреть, что происходит сразу за этим периодом. Разгул стихии рынка. Но элементы, и очень серьезные, теневой экономики и сращивания власти и собственности мы находим в 80-е годы и в 60-е годы. Линия какая-то здесь прослеживается.
      Далее. Преобладание материального интереса в структуре сознания индивида 90-е годы показали. Но предгорбачевский период дал такую же картину. То же можно посмотреть и по национальной сфере. Всевластие местных «баронов» 1990-х годов вполне коррелирует с усилением региональных элит в 1970-е годы. То есть при всей специфике периода 85-го – 91-го года все-таки представляются важными те объективные процессы, на которые наложилась политика Горбачева. И в этом плане, может быть, более уместно предложить такую формулу, что Горбачев возглавил, как говорили, пытался оседлать тот процесс, который уже объективно зарождался. Сошлюсь, в частности, на последнюю на сегодня книгу Анатолия Сергеевича «Был ли у России шанс?», где он в главных пунктах солидаризируется с политикой Горбачева, но вместе с тем, насколько я его понял, отмечает, что эта политика в том ее виде, как он планировал, была обречена на неудачу. То есть он не мог спасти то, чего спасти было уже невозможно.
     Что такое перестройка? С точки зрения историографии можно обратить внимание на эволюцию подходов к этой проблеме. В начале 1990-х годов наиболее популярные трактовки – «революция и контрреволюция», «номенклатурная революция», потом появился и вошел в обиход термин «модернизация». Ближе к концу 90-х появились уже и принципиально иные версии. А.Н.Яковлев предложил недавно такую формулу – «эволюция по форме, революция по содержанию». А Р.Саква, разочаровавшись, видимо, в предшествующих исследовательских попытках, вывел и вовсе причудливый термин – «антиреволюционная революция».
     Здесь Борис Федорович убедительно говорил о том, что перестройку нельзя понять вне контекста всей советской истории. А вот Л.Шевцова на одном из семинаров здесь же в Горбачев-Фонде отмечала, что перестройка явилась выходом за пределы парадигмы всей российской цивилизации, а не только советской. И эту точку зрения на сегодня нельзя игнорировать. А.Уткин отмечал, что и перестройка, и предшествующее развитие – это попытка России ответить на вызов Запада. То есть здесь еще и мировой контекст абсолютно очевиден, неизбежен. И в этом плане, мне кажется, что к периодизации перестройки в будущем появятся новые подходы. Если взять 91-й год. Да, распался СССР. Но к 10-летию распада СССР состоялся «круглый стол» в передаче В.Третьякова «Что делать?», и там, в частности, прозвучала такая идея, что СССР не в том, естественно, его формальном виде, а как геополитическая реальность продолжает существование, и приводились соответствующие аргументы. Версия, конечно, спорная, но попытки реанимации каких-то элементов отношений внутри бывшего Союза, я думаю, мы сегодня наблюдаем. Я говорю об этом вне положительных или отрицательных оценок.
     Что касается тоталитаризма. Здесь не так давно проходил семинар, что перестройка – это преодоление тоталитаризма. Мне кажется, что перестройка по своему значению не сводима к отдельным аспектам. Конечно, тоталитаризм – это важный элемент системы, но все-таки элемент. Были и другие. Ведь и СССР также являлся элементом той системы, но против него Горбачев и команда реформаторов не только не выступали, а прикладывали усилия к сохранению. И, следовательно, перестройку трактовать только через негативистскую характеристику, т.е. как борьбу с чем-то или против чего-то, наверное, было бы недостаточно корректно и явилось бы сужением самого ее значения.
      Наконец, еще один момент относительно продолжения перестройки. Мне представляется, что если не брать внутреннюю ситуацию, весьма еще туманную в России, то, по крайней мере, в одном перестройка должна продолжиться, должна как императив, но пока еще не как реальность. Это то, что называлось «новым политическим мышлением». Актуальность его в настоящее время, по-моему, даже более велика, чем во времена Горбачева, по всем вам известным причинам.
     Буквально, еще один момент. Складывается такое впечатление, что все-таки оценка перестройки через определенный исторический промежуток во многом будет зависеть от того, чем закончится или к какому состоянию приведут наше общество современные преобразования. Если Россия опустится еще ниже, то как бы ни стремился кто-либо положительно оценить роль перестройки, переломить негативизм общественного сознания в этом вопросе будет едва ли возможно.

Поиски согласия

Загладин В.В. (д.ф.н., профессор, действительный член РАЕН, Горбачев-Фонд).

      Я, собственно, шел сюда, полагая, что будут обсуждаться проблемы подготовки написания учебников и их совершенствования, но оказалось, что у нас более широкая тема, и это очень хорошо. Поскольку я к учебникам, в отличие от Никиты, не имел отношения, то я на эту тему и не очень думал. Но у меня было время задуматься над другими вещами, которые больше всего были затронуты Борисом Федоровичем, изучающим эволюцию концепции Горбачева, и Вадимом Андреевичем Медведевым.
     Я воспринимаю перестройку не как историк, а скорее как участник каких-то дел этого периода, как тот, для которого перестройка была прежде всего частью жизни. Поэтому у меня, может быть, немножко другие какие-то взгляды. И тем не менее, как раз в последний период времени я попытался подняться над современной историей, над современностью и посмотреть на все происшедшее более широко, имея в виду два угла зрения.
     Первый угол зрения – это фактическое развитие событий, фактическое развитие перестройки, ее результаты. В любом случае, если подходить даже с самых узких позиций, перестройка сыграла огромную роль, потому что она показала возможность совершенно другого типа развития, чем тот, который господствовал до этого и который мы наблюдаем сейчас. Девяностые годы, действительно, это регресс – шаг назад.
     А другой угол зрения – это посмотреть на место самой идеи перестройки, ее эволюции, эволюции идеи нового общества – общества справедливости, равноправия и т.д. С этой точки зрения, мне кажется, очень многое можно еще сказать и подумать. По существу перестройка и концепция Горбачева, ее эволюция постепенно подводили нас к тому, что должна быть выдвинута иная концепция развития, концепция типа развития – не конфронтационная, не основанная на антагонизмах, а основанная, скорее, на поисках согласия, поисках компромисса, как бы он ни был труден.
     Весь предыдущий путь развития истории – это был путь не компромисса, а путь антагонизма, конфронтации, противоречий естественного и искусственного происхождения. Если этот путь будет продолжаться, то очень скоро человечество просто погибнет. Нужен другой какой-то путь. И Горбачев в период перестройки вышел к пониманию этого, пытался это понимание предложить и другим. Не только России, не только советскому народу, но и всему миру. С этой точки зрения, новое мышление, конечно, действительно было очень большим шагом вперед, который должен развиваться.
     Я попытался сначала мысленно, а потом поднял свой собственный архив и посмотрел эволюцию взглядов, подходов, оценок Горбачева. Очень важно было не ограничиваться тем, что было сказано в речах или докладах, но учесть имевшие место обсуждения, которые очень многое открывали для того, кто в них участвовал или кто слушал. Они свидетельствовали, как развивалась мысль Михаила Сергеевича.
     Конечно, очень многие вещи, которые он говорил, он формулировал с учетом не только самого значения этих вещей и не только веса, которые он им придавал, но и с учетом того, как будет воспринято это мировым общественным мнением и, прежде всего, советским общественным мнением. Очень многие вещи, которые поначалу он повторял, многократно повторял и сознательно, уходили корнями в доперестроечный период. И это понятно – нельзя было прерывать преемственность.
     Когда я в ночь на 11 марта 1985 года приехал в Кремль (Горбачев еще был один), он высказал некоторые соображения по поводу того, что делать дальше. Говорил о том, что нужно, естественно, продолжать линию, но нужно и обновление. И эта фраза, которую он потом ночью сказал Раисе Максимовне, он ее и в этот раз повторил, что «дальше так жить нельзя». И это надо понять. Но если мы сразу слишком резко об этом скажем, этого никто не поймет. Вот его ключевая постановка. Очень многие вещи в его письменных и устных выступлениях, видимо, шли от этого. Он прекрасно понимал, что люди могут воспринять, чего не могут; что могут понять, а чего могут и не понять.
     Эволюция взглядов, концепций перестройки – это был захватывающий процесс. Стал читать все это, перечитывать свои заметки, поднял старые записи разных обсуждений. Действительно шло потрясающее развитие мысли, которое не всегда ложилось на бумагу. Иногда одни вещи Горбачев говорил более четко здесь, внутри Союза. Иногда больше говорил в беседах с иностранными представителями в зависимости от того, что он от них слышал.
     С этой точки зрения очень интересны были беседы у него с «Трехсторонней комиссией», потом с «Иссык-кульским форумом» и другими, в ходе которых открывалась глубина мысли. Не обязательно то, что потом входило в формулировки, а то, что стояло за ними. Это был потрясающе интересный процесс сам по себе.
     Процесс выработки политики шел одновременно с процессом развития мысли. Эти два процесса не всегда совпадали. Процесс развития мысли – это редкий случай в истории, когда он так явно опережал политику, и опережал не на утопических принципах, а на очень простой идее: нельзя жить хуже других. Михаил Сергеевич часто ссылался на Ленина, который говорил, что нам нужно строить общество, исходя из всех тех богатств, которые выработало человечество. Но сам Ленин этому не последовал. Даже ему, при всей широте его мысли, классовая узость не позволила по-другому подойти к этому вопросу. А Горбачеву позволила именно его образованность, его начитанность, его взгляд на вещи.
     Неудивительно то, что перестройка началась с возврата нашему народу тех культурных художественных ценностей, которые были отвергнуты после 17-го года и забыты, загнаны в спецхраны. Все это вернулось – огромное богатство идей, огромное богатство образов и красок. Это был шаг исключительного значения, потому что он как раз показал желание использовать все, что может служить делу Человека. Я не буду сейчас углубляться в это – массу можно найти и примеров, и подходов к этой тематике.
     Тут затрагивался вопрос о том, когда возник вопрос о дихотомии социализм или капитализм. Возник этот вопрос очень рано – еще до 87-го года. А в 87-м это уже нашло свое выражение, правда, аккуратно, осторожно, тактично на Совещании партий и движений перед юбилеем Октябрьской революции.
     Я сейчас не помню точную формулировку Михаила Сергеевича, но смысл был такой, что история развивается не только в рамках противоречия между капитализмом и социализмом. Есть масса других движущих сил и противоречий, которые двигают эту историю, и все это надо учитывать.
     И дальше эта мысль постоянно развивалась шаг за шагом по разным случаям, по разным поводам… Формулировки можно найти разные по этому поводу, но смысл их один и тот же, что история не сводится дело к дихотомии капитализма и социализма. Мы должны искать пути к новому обществу. Уже после 92-го года или начиная с 92-го года, Горбачев прямо ставил вопрос уже о переходе к новой цивилизации не только нашей страны, но и всего мира. О переходе к такой цивилизации, которая была бы синтезом всего лучшего, наработанного историей. И слово – «синтез» – употреблялось им тоже применительно – и не в 92-м году, а раньше – к будущему обществу, которое должно создаваться.
     Этот подход, выход на эту высоту анализа, которая не всегда могла быть претворена в жизнь, благодаря и отсутствию необходимых условий (еще не созданы они были для этого в Советском Союзе), и благодаря сопротивлению материала, т.е. общества, которое тогда не могло принять этого и до сих пор фактически еще не принимает. Затем после 1992 года последовала реставрация капитализма, что совершенно не отвечало ни взглядам Горбачева, ни его намерениям.
     Выход перестройки на такую высоту анализа, на такой взгляд не только на Советский Союз, а на историю вообще – это огромная заслуга, которая, я считаю, никак не может быть недооценена, хотя до сих пор этой темой, кроме Бориса Федоровича, по-моему, никто не занимался.
     Короче говоря, перестройка как фактический процесс реформации страны – это одна вещь. Развитие идеи перестройки в ее горбачевском варианте, нового подхода к развитию общества, которое постоянно развивалось и сейчас еще продолжает развиваться естественным путем, – это вторая сторона дела, которой нужно и можно уделить особое внимание. Модель будущего развития человеческого общества в целом – это то, на что выходил Горбачев, и что имеет и будет иметь огромное значение.
     Я согласен с тем, что идеи перестройки и нового мышления, прежде всего, абсолютно необходимы и сейчас. Потому что на деле сегодня мы опять вернулись назад, к старому мышлению. Идея нового подхода, нового типа развития на основе общечеловеческих интересов, без учета которых ни один интерес – ни классовый, ни национальный, ни религиозный – удовлетворен быть просто не может. Идея развития не на конфронтации, не на антагонизмах, а на поисках согласия, на поисках компромиссов – трудных, тяжелых, но совершенно необходимых. Идея развития на принципе выживания человечества. Этот термин – выживание – сейчас исчез из литературы, из политики, а на самом деле именно эта проблема становится все более острой. Если пойдет развитие так, как оно идет сейчас, то до конца века человечество просто не доживет. Раньше кончится жизнь. Развитие нового мышления должно быть продолжено. Иначе ничего не будет продолжено, просто будет конец жизни на Земле.

Точка зрения общества

Здравомыслова О.М. (руководитель Общественно-политического центра Горбачев-Фонда).

     Среди названных сегодня вопросов, связанных с исследованием эпохи перестройки, есть несколько, на которых я хотела бы коротко остановиться.
     Александр Анатольевич Данилов сказал, что к перестройке нужно, наконец, отнестись рационально. Создается впечатление, что как раз это сложнее всего. Перестройка – ценностная, мировоззренческая конструкция, в зависимости от принятия или неприятия которой общество разделяется на группы, противостоящие друг другу или, наоборот, солидарные друг с другом. Это реальность нашей общественной жизни и идейной борьбы, которую невозможно игнорировать.  Это факт, с которым, не может не считаться ученый, пишущий сейчас историю перестройки.
     Понимание перестройки и отношение к ней стало индикатором того, «кто есть кто», и что представляет собой современное российское общество. Это сам по себе чрезвычайно интересный вопрос, который, я думаю, исследуют не только историки, но и историки, в том числе.  В советской и постсоветской истории есть несколько таких индикаторов и одновременно, исторических кодов. Попытка «раскодировать» их – это, по сути дела, попытка ответить на  известный вопрос «в каком обществе мы живем».
     Здесь много говорилось о том, что Горбачев пытался мобилизовать общество. Это лейтмотив его выступлений – особенно, начиная с 1988 г., и это совершенно необычно для советской власти, хотя вся советская история рассматривается в рамках концепции мобилизации. Но одно дело мобилизация для решения задач, поставленных властью и другое дело – мобилизация как пробуждение общества, как участие граждан в политике, в создании нового социального проекта. С этой точки зрения история перестройки еще не написана. Более того, похоже, что «точка зрения общества» на перестройку так и не была до конца выявлена – ни тогда, ни сейчас. Социологи показывают тот или иной срез общественного мнения о перестройке. Можно видеть некие тенденции, тем не менее, опросы общественного мнения не выявляют полностью драматического столкновения групп интересов, ценностей и мировоззренческих позиций тех, кто рассматривает перестройку как возможность прорыва, в том числе и для себя, и тех, кто, напротив, видит в ней препятствие для осуществления своих интересов.
     Александр Абрамович Галкин поставил в нынешней дискуссии интересный вопрос – о «позиционировании» молодого поколения. Он сформулировал тезис, что отношение к перестройке, вероятно, будет более негативным, потому что нынешние молодые люди – дети и внуки тех, кто жил  в советскую эпоху и кто сожалеет о распаде Советского Союза.
      Я хотела бы не согласиться с этим тезисом, потому что, по моему мнению, отношение молодых поколений к перестройке будет формироваться в прямой зависимости от того, в каком направлении будет развиваться постсперстроечная Россия. Пока молодежь, по крайней мере, та ее часть, которая, действительно, размышляет (потому что мы не можем закрыть глаза на то, что есть масса молодежи, которая постепенно перестает думать и «выпадает» из социума) не определила ни своего отношения к перестройке, ни своего отношения к российской истории. Она находится в поиске и за нее идет борьба различных политических сил.
      Социологи хорошо знают, что до какого-то времени «дети» (скажем, поколение 90-х годов) не сознавали или, во всяком случае, не декларировали разрыва с «отцами». Они мыслили себя в режиме преемственности и не выходили за грань традиционных поколенческих конфликтов. Сейчас наступает момент, когда поколение, вступающее во взрослую жизнь (20-30 летние) начинает осознавать себя как поколение другой эпохи. У него другой язык, другие мотивации и его очень трудно понимать старшим. Какими глазами это поколение взглянет на историю и что оно с этой историей сделает – большой вопрос. Во всяком случае, исследования, которые проводятся сейчас, не дают на него однозначного ответа.
     Я думаю, что имеет смысл включать в такие дискуссии, как сегодня, исследователей, представляющих новые поколения. Они должны высказывать свою позицию, свое понимание перестройки. Среди них есть люди, которые будут писать следующие учебники или будут по ним учить. Их взгляды нужно обсуждать в режиме профессионального разговора.
     В заключение я хотела бы сказать, что сегодняшний разговор интересен не только для профессиональных историков, исследующих эпоху перестройки. Он выводит нас на вопрос о том, как создается образ и современная концепция российской истории.

В контексте мировой истории

Вебер А.Б. (д.и.н., Горбачев-Фонд).

      Как выяснилось, я здесь не единственный, кто имеет некоторый опыт преподавания истории в средней школе. Правда, опыт не очень большой и относящийся к другому времени, далеко отстоящему от периода перестройки. Тем не менее, мне хотелось бы сейчас выступить с позиции учителя истории. То есть сказать, как бы я раскрывал тему исторического значения перестройки, если вообразить себя в этой роли, мысленно поставив себя на место шкраба.
     Прежде всего, я считаю, что нельзя понять историческое значение перестройки, ограничиваясь теми узкими хронологическими рамками, в которые она непосредственно укладывается, то есть пятью-шестью годами. При таком подходе фокус неизбежно смещается на непосредственные результаты, на те или иные ошибки и упущенные возможности, на вопросы типа «кто виноват» и т.п., и это не позволяет в полной мере оценить подлинное историческое значение перестройки.
     Тут нужна другая оптика, другая мерка. Нужен вековой временной масштаб. Борис Федорович говорил, что к оценке перестройки надо подходить с позиций истории советского общества в ХХ веке. Я бы сказал шире – с позиций мировой истории в ХХ веке. По моему, то же самое имел в виду и Вадим Валентинович.
     ХХ век начался фактически – как считают многие историки – в 1914 году, начался с первой мировой войны. С этой бессмысленной вселенской кровавой бойни, которая стала огромным потрясением для современников. Счет жертв военных действий пошел на миллионы и десятки миллионов. Эта война не закончилась в 18-м году. После относительной передышки, заполненной чередой не утихающих конфликтов и новых военных приготовлений, она возобновилась как вторая мировая война, еще более кровопролитная и разрушительная.  Недаром ведь этот период называют иногда тридцатилетней войной.
     Первая мировая война имела для России несколько фундаментальных последствий. Во-первых, революцию 17-го года. Война подтолкнула революцию. Ведь не исключено, что в иных условиях дальнейшее развитие событий в России могло бы пойти по реформистскому пути. Но война настолько ожесточила, озлобила массы, что не только привела к революции, но и выдвинула на первый план самую радикальную концепцию переустройства общества и привела к власти самую радикальную революционную партию.
     Мы обычно говорим в этой связи о социализме, социалистической идее. Но дело в том, что в данном случае имелось в виду специфическое понимание социализма – как первой фазы коммунизма. Речь шла о строительстве совершенно нового, коммунистического общества. Это была максималистская утопия, и попытаться реализовать ее можно было только с помощью принуждения – со всеми вытекающими отсюда последствиями, которые хорошо известны.
     Второе следствие – распад российской империи. Это стало фактом после февральской революции. В декабре 17-го года советское правительство признало независимость Украины и Финляндии. Потом, в ходе гражданской войны, советскую власть на Украине пришлось восстанавливать или устанавливать Красной Армии, как и в Азербайджане, Армении, Грузии, а также в Средней Азии и Казахстане. Не удалось достичь этого в Эстонии, Латвии и Литве – они получили независимость. Быстротечная советско-польская война закончилась мирным договором, по которому Западная Украина и Западная Белоруссия отошли к Польше. Возвращение этих территорий и Прибалтики в состав СССР также было связано с приходом туда Красной Армии.
     Таким образом, предпосылки для осложнения межнациональных отношений в Советском Союзе и для его распада существовали задолго до начала перестройки.
     Наконец, еще одно следствие – уже глобального масштаба: раскол мира на две системы, на два противостоящих друг другу военно-политических лагеря, четыре десятилетия холодной войны и гонки вооружений, которая поставила мир на грань ядерной катастрофы. В 1948-1980 гг., в моменты обострения международных кризисов, сверхдержавы по меньшей мере 16 раз угрожали применением ядерного оружия. За годы холодной войны в мире произошло более 100 крупных военных конфликтов, в той или иной степени связанных с соперничеством сверхдержав, в них погибло около 20 млн. человек. Общие потери в войнах ХХ столетия оцениваются в 80-90 млн. Да еще десятки миллионов жертв тоталитарных режимов. Такова цена этого, по выражению Вилли Брандта, «организованного безумия».
     Все это не могло продолжаться бесконечно. Ситуация осложнилась обострением социальных и экологических проблем глобального масштаба. Для Советского Союза бремя гонки вооружений становилось все более невыносимым, обернувшись торможением экономического и социального развития, технологическим отставанием от промышленно развитых стран Запада. Таков тот реальный контекст, который сделал необходимой перестройку, то есть радикальное преобразование сформировавшейся ранее общественно-политической системы, а также сложившейся системы международных отношений.
     Что касается связи периода перестройки с последующим периодом, то ее следует понимать диалектически. Как здесь уже говорилось, исторический процесс непрерывен. Это только в порядке художественной метафоры можно сказать, как, например, у Маяковского: вчера еще был капитализм, а завтра «свой путь продолжали трамы уже при социализме».
     Хронологические даты и рубежи всегда условны и имеют по преимуществу символическое значение. В истории есть и непрерывность, и дискретность. Без учета этого мы не могли бы правильно интерпретировать исторический процесс. С этой точки зрения, постперестроечный период связан, конечно, с перестроечным. В том смысле, что перестройка подготовила последующий этап. То, что произошло в 92-м году, не могло произойти раньше, в 85-м. Где тогда был Гайдар и кем он тогда был? В редколлегии «Правды» или «Коммуниста»? Перестройка выдвинула на авансцену общественно-политической жизни Ельцина, Собчака, Чубайса, Гайдара и многих других, кто со временем стали ее критиками и отрицателями. То есть здесь присутствуют и связь, и отрицание.
     Отрицание смысла перестройки выразилось в том, что произошла смена реформаторской парадигмы. Мы, я думаю, вправе рассматривать перестройку как социал-демократический проект. В этом была суть того, к чему стремились архитекторы перестройки, хотя первоначально, на первых этапах, они, по понятным причинам, еще не воспринимали ее или, во всяком случае, не могли позиционировать таким образом. Но так это было по сути дела. И в конечном итоге это проявилось и стало очевидным, когда обсуждалось и принималось программное заявление XXVIII съезда и когда разрабатывался проект новой Программы партии, уже вполне социал-демократический по своей направленности и содержанию.
     Кстати, не могу согласиться с тем, что проектное мышление «не создает истории», что история – это только стихийный процесс. Да, стихийное начало всегда преобладало, но со временем стала возрастать и роль субъективного фактора. Неверно противопоставлять одно другому. Разве 95 тезисов Лютера не послужили первотолчком к началу эпохи Реформации? Разве Петр I ничего не изменил в судьбах России? Разве «Апрельские тезисы» Ленина не внесли новый элемент в развитие России? И Путин вносит, как ранее внес Горбачев, инициировав перестройку. Да, результаты оказались не такими, как предполагалось. Но общество, политическая система изменились. С приходом к власти Ельцина реформы получили иное содержание, но многое из наследия перестройки сохранилось. Образовался довольно сложный, гротескный социальный «коктейль», в котором перемешались черты разных этапов трансформации России. К сожалению, команда Ельцина социал-демократической модели предпочла курс на внедрение капитализма по американской модели. С расчетом на то, что «свободный рынок» сам решит все проблемы, если убрать государство из экономики и сократить его участие в социальной сфере. Навязанный обществу праволиберальный проект открыл путь дикому капитализму и привел к регрессу, о котором здесь говорилось.

Перестройка и «катастройка»

Остроумов Г.С. (Горбачев-Фонд).

     Прежде всего, я хотел бы выразить большое удовлетворение тем, что мы сегодня встретились с авторами учебников. Думаю, то, что они делают, заслуживает большого уважения, потому что писать правду истории в современных условиях нелегко. Это требует и интеллектуального, и гражданского мужества. Мне кажется, что все присутствующие авторы в этом смысле производят в целом приличное впечатление.
     Я не могу согласиться только с одним тезисом, который здесь прозвучал. Если я правильно понял, здесь прозвучала идея единого трансформационного потока от Горбачева до Ельцина и до Путина даже. С этим никак не могу согласиться, потому что перестройку понимаю как глубокое социально-демократическое обновление российского общества и государства. Я согласен с Александром Борисовичем Вебером, что перестройка объективно, особенно с учетом внесения кардинальных изменений в Программу партии, сыграла и еще будет играть свою роль обновления российского общества и российского государства на социал-демократическом векторе развития. А это значит – преодоление отчуждения граждан, общества от собственности, власти, культуры. Это и было содержанием перестройки.
     Это важно не только для того, чтобы отделить горбачевскую перестройку от ельцинской «катастройки», но это еще более важно, может быть, для того, чтобы понять, что сейчас происходит, по какому вектору мы движемся при президенте Путине. Ельцинский период это вовсе не продолжение, будто бы лишь более решительное, горбачевской демократизации, – это поворот к дикому, грабительскому капитализму, отвечающему интересам узкой верхушки олигархических и бюрократических кланов, поставивших большинство населения на грань бедности и нищеты, на уровень бесправного «быдла». Если бы это был поворот к современному капитализму, то это еще куда ни шло. Но это поворот к «дикому капитализму», который давно уже преодолен развитыми странами Запада и Востока. Это поворот назад, вспять. Если продолжится эта ельцинская линия (она пока, как я понимаю, все-таки продолжается, просто в относительно благообразном виде), – то мы будем все дальше и дальше уходить от современного государства, от современного общества, и тогда совсем беда.
     Или президент Путин сумеет переломить инерцию ельцинского беспредела и решится повернуть Россию на путь продвижения к современному государству и обществу, необходимым компонентом которых является демократизация, реально существующие правовые, демократические институты. Показателем вектора движения уже в ближайшее время может стать двадцатилетие начала перестройки: будут ее охаивать, значит мы продолжаем путь вспять, будут делать из нее разумные уроки, значит мы чему-то учимся и есть надежда…

Что это было?

Журавлев В.В. (д.и.н., профессор, заведующий кафедрой новейшей истории России Московского государственного областного университета, руководитель авторского коллектива – лауреата Государственной премии РФ 2004 года).

      Сначала о самом термине «перестройка». Считаю более корректным употребление его в кавычках в силу того, что традиционно и условно обозначаемое им явление по сути своей в принципе не соответствует точному смыслу того, что мы вкладываем в данное понятие. Ибо «перестроить» в русском языке (о чем свидетельствуют академические словари) означает внести изменения в систему, не ломая ее.
     Развернувшаяся в ходе настоящего обсуждения дискуссия, выявившая, в частности, несходство взглядов на обсуждаемую проблему маститых специалистов по широкому кругу проблем методологии и истории «перестройки», – лишний раз убеждает, насколько сложно оценить место в истории того или иного ее поворотного, «судьбоносного» (по излюбленной терминологии М.С.Горбачева) события, находясь в зоне его притяжения, в том числе нравственно-психологического. Невольно вспоминается в этой связи крылатое суждение современного французского историка А.Демюрже, который свой анализ кризисных явлений во французском обществе рубежа XIV и XV веков сопроводил многозначительным умозаключением: «Средние века умерли, но сами еще не знали об этом». В еще большей степени, к сожалению (или же, напротив, к счастью), и нам не дано предугадать, что в идеях и исторической практике «перестройки» кануло в Лету, а что еще проявит себя в недалеком или же самом отдаленном будущем.
     Осознание этого факта не следует, на мой взгляд, трактовать как констатацию нашего интеллектуального и исследовательского бессилия. В нем – методологическая установка на длительность и поэтапность познания сути  такого рода явлений или процессов с «инвентаризацией» на каждом этапе того, что в наших суждениях о них выдержало испытание последующим ходом событий, а что оказалось иллюзорным. Принципиальная неприемлемость заявок на одномоментное воссоздание «всей правды истории», столь популярных на закате «перестройки» в среде псевдодемократически настроенных псевдоисториков, сегодня, к счастью, все последовательнее утверждается не только на уровне истории познающей, но и истории, популяризирующей последние достижения науки.
     Убежден, что учить молодое поколение историзму мышления, столь необходимому для реальной, практической ориентации в наши сложные времена смены всех и всяческих ориентиров, значит, прежде всего, отталкиваться от постулата относительности наших знаний о прошлом. В особенности, если речь идет о недалеком прошлом. Но эту относительность важно воспринимать и трактовать не как отказ от познания правды истории, а как установку на перманентность, активность и самостоятельность такого познания с подключением пусть скромного, но личного, собственного потенциала жизненного опыта как непременной составляющей опыта исторического. Именно такого рода соображениями руководствовался коллектив школьного учебника по отечественной истории ХХ столетия (Волобуев О.В., Журавлев В.В., Ненароков А.П., Степанищев А.Т. История России. ХХ век. Учебник для 9 класса. 3-е издание. Рекомендовано Министерством образования РФ. – М.: Дрофа, 2004), специальная глава которого посвящена процессам «перестройки» и краха советской общественной системы (1985-1991).
Глава открывается кратким текстом, призванным ввести учащегося в курс проблем, с которыми ему предстоит ознакомиться, а также заранее нацелить его на самостоятельное осмысление этих проблем:
     «Через год с небольшим после того, как к руководству страной пришли новые, энергичные люди со стремлением осуществить масштабный реформаторский эксперимент на просторах СССР – огромной державы, с пространствами, раскинувшимися на 11 часовых поясов, где проживало много более сотни больших и малых народов, говорящих на разных языках и поклоняющихся разным богам – случилось чрезвычайное происшествие мирового масштаба. 26 апреля 1986 г. в 02 часа 23 мин. 50 сек. на Чернобыльской атомной электростанции (Украина) произошла самая крупная за всю историю ядерной энергетики авария. Взорвался четвертый блок. Радиационное заражение распространилось на значительные территории Украины, Белоруссии, России и даже перешагнуло границы СССР.
     Что это было – дурное предзнаменование? Скорее – предостережение всем, в том числе и политикам, о том, насколько опасно «проведение экспериментов, программа которых составлялась чрезвычайно небрежно и неаккуратно». Слова эти принадлежат академику В.А.Легасову – высокоталантливому молодому ученому в области физической химии и остро ранимому человеку, посланному в Чернобыль, чтобы руководить работами по ликвидации последствий аварии. Перед тем, как добровольно уйти из жизни в 1988 г., ученый оставил свои записи о виденном и пережитом в эти драматические дни. Главное, на что он обратил внимание, заключалось в следующем: «Чернобыльская авария – это апофеоз, вершина всего того неправильного ведения хозяйства, которое осуществлялось в нашей стране в течение многих десятков лет».
     275-миллионному народу великой страны оставалось надеяться, что у его новых лидеров достанет политической мудрости, взвешенности и профессионализма в том, чтобы начатый ими колоссальный социальный эксперимент не вышел из-под контроля разума, а был доведен до желаемого результата в четком рабочем ритме хорошо отлаженного реактора».
Ключевое в данной вводке понятие «социальный эксперимент» ориентирует на восприятие последующих событий с позиций оценки происходившего в 1985-1991 гг. именно как эксперимента, характерной чертой которого является решение спонтанно наплывающих проблем методом проб и ошибок – методом «небрежным и неаккуратным», по классификации Легасова, не только для испытаний технического плана, но и для не до конца продуманных взрывоопасных политических действий.
     Подводя итоги рассмотрению периода «перестройки», авторы не склонны навязывать однозначных выводов и решений. Констатировав, что вопреки внешней ясности и открытости деклараций политических деятелей по поводу их «истинных намерений» и существа провозглашаемых целей, за гласностью, полной открытостью в обществе в плане оценок результатов и последствий воплощения этих целей в жизнь, «перестройка» была и остается одним из самых «загадочных», неоднозначно трактуемых периодов отечественной истории.
     И далее учащимся предлагается набор самых популярных из этих трактовок: «Что это было на самом деле? Неумелое реформирование социализма, окончившееся развалом страны и политическим крахом реформаторов? Или же тщательно продуманная и виртуозно совершенная акция, направленная на демонтаж системы на радикально-либеральных началах?
     …Вопросы, вопросы, вопросы… Они еще не скоро получат обстоятельные, убедительные ответы».
     И далее учащимся предлагается вместе со своим учителем поразмышлять в ходе соответствующего урока о месте «перестройки» в исторических судьбах нашей страны. Учитывая, что ее проблемы по сей день являются полем идеологических схваток и политической борьбы, вряд ли целесообразно втягивать себя при этом  в такого рода бесплодные дискуссии. Что было бы самым важным в этой обстановке? Не зацикливаясь на уровне своих личных идеологических и политических пристрастий, извлечь из опыта «перестройки» одинаково полезные для всех уроки, которые могут пригодиться как в настоящем, так и в будущем.
     В итоге на обсуждение выносятся два таких урока. Во-первых, о необходимости обществу в целом учиться, «как проводить крупные радикальные, «судьбоносные» преобразования без потрясений всего общественного организма, без жертв, распада государственности, крупных социальных откатов». И, во-вторых, «учиться различать слова и дела своих лидеров, их благие намерения и объективные результаты действий. Ибо «перестройка» хотя и стала историей, в которой ничего изменить, «переиграть» уже нельзя, но далеко не завершила исторического пути России».
     Полагаю, что следование в ходе образовательного процесса принципу относительности, предварительности нашего знания о прошлом открывает несравненно бóльшие возможности для выявления элементов позитивного знания и формирования адекватного потребностям и вызовам времени мировоззрения и историзма мышления подрастающего поколения, чем утверждение ложной убежденности в том, что нам уже открылась «правда истории» во всем ее блеске и непогрешимости.

Была ли альтернатива?

Загладин Н.В.

      Я хотел бы поблагодарить всех участников за внимание к рассмотренным сюжетам, поскольку для меня, как автора учебника, было очень интересно услышать обмен мнениями, дискуссию, которая здесь возникла по связанным с перестройкой проблемам. Это, конечно, поможет и в дальнейшем работе.
     Из этой дискуссии я бы выделил три особо важных момента.
     Во-первых, очень важно разобраться в понятийном аппарате периода перестройки, это задача, которая встает перед современной исторической наукой. Очень часто термины и категории, которые мы используем, в том числе и в учебниках, не корректны в научном отношении. Это относится, например, к термину «тоталитаризм». К тоталитарным государствам относят столь разные страны, со столь разной историей, столь разными идеологиями, что, конечно, этот термин не является строго научным. Я, кстати, в своих учебниках по истории Отечества стараюсь этот термин использовать как можно меньше, и только в 11-м классе привожу его как дискуссионный.
      Во-вторых необходимо задуматься о том, как последующие поколения будут рассматривать перестройку. Действительно, кто-то может воспринимать ее и так как нечто произвольно осуществленное, приведшее к распаду СССР, гибели великой державы, проигрышу «холодной войны» и породившее ельцинские реальности. Однако отвечая на воззрения сторонников подобной позиции, наверное, надо исходить из всего комплекса факторов. Здесь, может быть, в какой-то мере, недоработка историков, исторической науки, а может быть, и продукт нехватки определенных документов. Ведь очень часто упускается из виду такая проблема: а была ли альтернатива перестройке, строго говоря?
     Например, с моей точки зрения, к моменту начала перестройки Советский Союз находился уже в фазе наступающего кризиса. Его истощила «холодная война» и экономически, и морально. Ведь общество находилось в состоянии перманентной мобилизации по сути дела с первых пятилеток, т.е. с конца двадцатых годов. Если НЭП считать небольшой разрядкой, передышкой, то дальше последовало несколько десятилетий непрерывного мобилизационного развития.
Общество напоминало марафонца, которому до финиша далеко, а он уже готов упасть и умереть. Может быть, несколько лет оно еще могло продержаться. Здесь как раз не хватает точных данных относительно экономического положения страны, хотя достаточно фактов, которые говорят о том, что шла инфляция, падал уровень жизни, падал уровень производства, падала производительность труда. То есть все было на грани крушения.
     И вопрос: какие альтернативы были в этом положении? Признать себя побежденными в «холодной войне» – это абсурдно. Перед кем признаваться? «Холодная война» – это объективное состояние международных отношений, характеризующееся конфликтом, биополярностью. То есть просто признать себя побежденным – это было абсолютно бессмысленно и невозможно.
     В прошлом, когда отсутствовало оружие массового поражения, держава, находящаяся в положении СССР, скорее всего, пошла бы на развязывание «горячей войны». Советский Союз еще находился на пике наращивания военной мощи, дальше уже явно начинался спад. Но в ядерную эпоху и такой выход, очевидно, был не реалистичен и гибелен для всего человечества.
С этой точки зрения, единственным выходом (причем, я бы сказал, гениально найденным) была перестройка. То есть не капитуляция в «холодной войне» и не победа Соединенных Штатов, а совместная с ними реструктуризация международных отношений. Но при этом, очевидно, нельзя было выйти из «холодной войны», не став в какой-то мере частью нового формирующегося или начавшегося формироваться мирового цивилизационного пространства, о чем здесь уже говорилось.
     С этой точки зрения, принятие социал-демократической модели развития было единственно приемлемым и в какой-то мере совместимым с идеологическими стандартами в той ситуации. Но то, что произошло потом… Ведь естественно, когда общество стало выходить из состояния мобилизованности на борьбу с внешним противником, оно обратило взгляд на себя. Когда этот несчастный, истощенный марафонец посмотрел, что у него почти все внутренние органы уже атрофировались: гражданской экономики нет, про межнациональные противоречия забыли (хотя они существовали, но в условиях конфронтации не проявлялись), то, естественно, этот марафонец, можно сказать, упал и рухнул. Но дело тут не в перестройке. А дело в том, что ей не было альтернативы.
     То, что говорит Вадим Андреевич Медведев, что можно было избежать ошибок, или не допустить такого количества ошибок и каким-то образом попытаться сохранить СССР, может быть, и верно, но тут возникает еще один ракурс или третий момент, на который я хотел бы обратить внимание. Это проблема лидерства.
     Дело в том, что в моих учебниках с учетом того, что в нашей истории большую роль всегда играл фактор личности, лидера или ведущих политиков, специально выделяются биографические фрагменты или сюжеты. Даются биографии тех или иных лидеров, описание их основных деяний, если это не вошло в основной текст учебника.
     Что здесь обращает на себя внимание? Разные модели формирования лидерства в демократических странах и в СССР. Ведь теория формирования лидерства, которой мы руководствуемся, заимствована из опыта стран демократии. Она предполагает, что если есть какие-то группы интересов, яркие личности, то происходит определенное совмещение и потом уже, так сказать, «царя делает окружение» с которым он взаимодействует.
     С Горбачевым была совершенно иная ситуация. Бесспорно, что в обществе, в том числе и в аппарате руководства обществом, были люди, готовые к творческому поиску, понимающие необходимость альтернатив и т.д. Но ведь не они Горбачева выдвигали как своего лидера. Система выборов Генерального секретаря ЦК как раз не предполагала, что выдвигается реформатор. Она предполагала, что выдвигается человек, который, как и Леонид Ильич до этого, и Константин Устинович, будет олицетворять систему и направлять дальше ее развитие в русле старой парадигмы. Никто не избирал того, кто эту парадигму будет менять. Коль скоро уж такой человек оказался на первом посту, то здесь все зависело от него. Он, естественно, стал искать окружение, соответствующее его взглядам.
     И ранее, очевидно, были соответствующие контакты. Мемуары многих здесь присутствующих я читал. Поэтому более или менее представляю себе ситуацию. Позже Горбачев стал трансформироваться в демократического лидера, стремился опереться на массы. И действительно, какое-то время, если вспомнить историю, он был кумиром толпы. Его идеи вызывали бурный восторг, даже если массы в них особо не вникали. Уже потом была утрачена поддержка масс. Горбачев мог остановить процесс распада СССР, но в этом случае он должен был перестать быть лидером демократической ориентации.
     Если мы посмотрим на развитие модели (я говорю именно о моделях лидерства) поведения Ельцина, то возникнет прямо противоположная картина. Он выдвинулся как демократический лидер, потому что на него сделала ставку определенная команда. Он опирался на настроения масс, в частности, их нетерпение, слепую веру, что скорейший переход к рыночной экономике решит все насущные проблемы. Все это создало ему харизму как человека, который может чего-то быстро осуществить.
     А что сделал он? Он начал себя вести как типичный авторитарный лидер советской или даже досоветской эпохи. То есть он начал менять свое окружение, выбрасывал одних, назначал других. «Царь Борис». То есть его эволюция была антидемократична.
     Сравнение этих двух моделей лидерства позволяет говорить о том, что этап Ельцина был шагом назад от демократии. А то, что признается за ошибки Горбачева, это, скорее, противоречие положения лидера, который стремился развиваться в направлении демократии, эволюционировал сам и как человек, очевидно, эволюционировал, но не мог навести порядок в старом понимании слова, не перечеркнув эти черты в себе. Прибегнув к силе, он возможно, решил бы многие проблемы, но это был бы уже совершенно другой лидер и другая модель развития. Наверняка это привело бы и к концу нового политического мышления на международной арене. Этот фактор тоже надо учитывать, как и то, что ситуация в стране уже изменилась. Общество стало другим, что и показал провал ГКЧП.
     Так что, с моей точки зрения, не перестройку надо винить в развале СССР, а объективные процессы, вызванные ситуацией, в которой началась перестройка. А это было бы абсурдно. Перестройка может рассматриваться как единственно приемлемый выход из той ситуации, потому что любая другая альтернатива была бы еще хуже и катастрофичнее. С этой точки зрения никаких упреков в адрес инициаторов перестройки, видимо, быть не должно, особенно в учебниках, предназначенных для школьников.

Надо было объяснять

Данилов А.А.

     Результат нашей сегодняшней встречи для меня очевиден – я знаю теперь, каким образом буду дорабатывать наш раздел по «перестройке» в учебнике, в его последующих изданиях. За это большое спасибо организаторам.
     Пару тезисов в дополнение к прозвучавшему.
     Первое. Мне думается, что, когда говорим о «перестройке», мы, в самом деле, не должны забывать о том, что сказал В.Д.Соловей – М.С.Горбачев, проводя реформы, я думаю, первым из российских реформаторов последних трех веков, да и всей нашей истории апеллировал к народу, к самым широким слоям людей, которые принимали участие в этих процессах.
     Второй вопрос, довольно мучительный для каждого из нас, но в сотни раз мучительнее для самих реформаторов: почему же, если все так хорошо начиналось, все так печально закончилось? Ответы на этот вопрос у каждого будут, наверное, своими. Мне кажется, очень важным упущением было то, что населению слабо разъясняли суть происходящего.
     Реформаторы недоучли это тогда, как недоучитывают и сейчас уже другие люди. В частности, недоучли роль системы образования и подготовленности людей к тому, чтобы воспринять все те идеи, которые были предложены инициаторами перестройки. А ведь это очень важно. В качестве примера могу привести документ эпохи, на который ссылался Б.Ф.Славин – программная платформа перед последним съездом партии – «К гуманному, демократическому социализму». Очень хорошие мысли, но для кого эти мысли заложены в том виде, в котором они были опубликованы и изданы? Для научных работников, для людей, которые могут, в общем-то, подискутировать где-то в каком-то кругу. Большинство же людей этого не понимали. Потому и называли его часто «К туманному, демагогическому социализму», потому что ничего никто понять толком не мог, и нужно было объяснять, разъяснять даже тем, кто мог бы дальше потом идти и разъяснять. Это то, что, в общем-то, тоже имело место и это тоже нужно иметь в виду.
     Третье. Когда мы говорим о политике нового мышления как о политике, в том числе, компромиссов, ненасильственного, не силового решения вопросов, – это все, конечно, правильно. Это одна из основных позиций самой идеологии и программы политического мышления.
     Но в этой связи возникает вопрос: на каком этапе и когда заканчивается компромисс и начинается прямая уступка тем нашим собеседникам или переговорщикам, которые с нами этот диалог ведут? Они всегда, не только в годы «перестройки» были последовательны в отстаивании своих национальных интересов. Есть воспоминания, которые на меня произвели колоссальные впечатление, наших американских партнеров по переговорному процессу, которые описывают, каким образом они выработали тактику поведения на переговорах с Э.А.Шеварднадзе. И эта тактика давала результат – наши компромиссы оборачивались часто уступками, которые и имели в виду американские коллеги.
     Повторю лишь то, о чем уже говорил – конечно, легко говорить об этом сегодня, спустя многие годы, в тиши академических кабинетов и рассуждать о том, кто чего не сделал. Намного сложнее было действовать в конкретных условиях того стремительного времени и добиваться того, что уже вошло в мировую историю.
     Еще раз большое спасибо за то, что такое мероприятие было организовано, и с удовольствием приму участие во всех последующих.

«Коридор возможностей»

Барсенков А.С.

     Многие прозвучавшие на нашем «круглом столе» идеи были очень интересны и будут полезны для дальнейшей разработки темы. Однако даже в ходе нашего обсуждения не удалось избежать оценочных моментов из категории «виноват – не виноват», которые я считаю ошибочными применительно к педагогической практике. В отношении ошибок, видимо, более корректными будут суждения А.С.Черняева и В.А.Медведева как непосредственны участников тех событий. Наша же задача – понять и изложить историческую логику происходивших процессов, показать и проанализировать «коридор возможностей», в рамках которого действовали ведущие персонажи той бурной эпохи.
     Стоит заметить, что среди публикаций по перестройке по-прежнему доминируют работы мемуарного плана. Поэтому я хотел бы привлечь внимание коллег к желательности усилить исследовательский акцент при освещении перестроечных сюжетов, и здесь можно немало сделать даже в рамках подготовки кандидатских диссертаций. В целом же, полагаю, наше обсуждение в какой-то степени продвинет учебный процесс и в средней, и в высшей школе.

Логинов В.Т. Валерий Васильевич Журавлев считает, что рано еще делать окончательные выводы. Боюсь, что поздно. Ибо стереотипы, порожденные избыточной «политизацией», вбиваемые в головы уже не одного поколения нашими СМИ, вполне могут стать прочным элементом массового сознания и напрочь закрыть дорогу к пониманию и недавней истории, и происходящего сегодня.
     Я думаю, что позднее, когда стенограмму нашего «круглого стола» опубликуют, будет интересно прочитать ее глазами исследователя. Со школьных лет нам объясняли – и это было правильно, – что нельзя периодизировать историю народа и страны по ее правителям. Хотя именно в истории России это довольно часто совпадало. Но когда я говорил об очевидном рубеже, отделяющем Перестройку Горбачева от периода так называемой «ельцинщины», я имел в виду не только смену лиц.
     Нынешний кризис, переживаемый Россией, это не итог Перестройки, а результат ее поражения. Все признаки такого поражения налицо. Это и расчленение единой страны. И полная смена правящей элиты. И толпы предателей, перебежчиков и дезертиров. И массовое обращение в «иную веру». А главное, как мне кажется, это радикальные перемены формационного (забытое слово!) плана.
     Так, к величайшему несчастью, разрешился кризис, вызревавший на протяжении десятилетий. И надо задуматься над тем, что эта трагедия могла приобрести еще более катастрофический характер для всего мира, если бы за годы перестройки не произошли принципиальные перемены в системе международных отношений. Ибо разрешение кризиса могло приобрести иные – «ядерные формы», любой исход которых поставил бы под угрозу само существование человечества.
     1991 год – это год «распада» СССР. А это событие не уездного и даже не российского, а мирового значения. Ибо с так называемым «распадом» Союза рухнул прежний миропорядок, прежний биполярный мир. Значение этого события – и для России и для мировой истории – мы еще до сих пор не осознали полностью. Поэтому, как мне кажется, разговор о том, что Перестройка это лишь один из этапов процесса модернизации России, уводит нас от проблем глобальных к проблемам «губернского» масштаба.
     Второй вопрос, который затронул здесь Валерий Дмитриевич Соловей, о роли «теории», различных «проектов», «планов» и т.п. Сегодня достаточно распространены представления об истории как о процесса реализации – разработанной политической элитой – той или иной модели «социалистической утопии» или, на худой конец, «межсистемной трансформации». Такие представления достаточно наивны.
     На одном из съездов Советов в 1918 году молодой «левый коммунист», делегат из провинции, под всеобщий хохот заявил: «Наша Россия непобедима по своей пространственности и квадратности». И он был прав в том смысле, что гигантская страна с ее экономической многоукладностью и многоконфессиональностью была способна перемолоть любые «теории» и «задумки» даже очень умных людей.
     В наше время отношение к народу как в «быдлу» уже перестало быть признаком неинтеллигентности. Любое упоминание о роли народных масс в истории воспринимается со снисходительной иронией. А вот мудрейший человек Питирим Сорокин, будучи уже в эмиграции, писал, что важнейшим условием успешности любой реформы является прежде всего ее соответствие «базовым инстинктам» народа, его менталитету, его представлениям о добре и зле, о желаемой цели. Может быть это и объясняет причину провала так называемых «реформ» 90-х годов.
     Если говорить о смысле Перестройки и ее отличии от последующего периода, то необходимо проследить это хотя бы на двух вопросах, которые и составляют смысл любой революции или контрреволюции. Это вопрос о власти и вопрос о собственности.
     Возьмите вопрос о собственности. Перестройка: повышение эффективности различных форм общенародной собственности для повышения жизненного уровня населения. Постперестройка: криминальный раздел общественной собственности, ее концентрация в руках кучки олигархов и погружение в бедность основной массы населения.
     То же самое и с вопросом о власти. Перестройка: вовлечение граждан в управление и контроль за производством, регионами, государством; Съезд народных депутатов как первое в истории России Учредительное собрание. Постперестройка: отстранение населения от управления и контроля за производством, манипулирование электоратом с помощью политтехнологов, законосовещательная Дума как символ «управляемой демократии». Иными словами, 1991 год повернул Россию к ретроградному процессу.
     И еще: об «эволюции без жертв и насилия», упомянутой В.А.Медведевым. То, что поражение Перестройки приняло относительно «цивилизованный» характер (не считая морального террора и хамства), не должно вести к умолчанию о цене ельцинских «реформ». Почти ежегодная убыль в миллион человек, ядро которой составляют не пенсионеры, а люди вполне трудового возраста, в конечном счете, вполне сопоставимо с жертвами гражданской войны 1917-1921 годов.