Митрохин Н.А. (Международный Мемориал)
Митрохин Н.А. (Международный Мемориал). Я хотел бы сказать следующее. Перестройка никак не повлияла на мое решение стать историком. Историком бы я стал в любом случае – начались бы реформы или нет. У меня и дед кандидат исторических наук, и отец вполне продвинутый человек по части гуманитарного сознания, просвещавший меня по части истории. Собственно, принципиальное решение было мною принято еще как раз в год начала перестройки – в 1985-м. Вопрос в том, каким бы историком я стал?
Я довольно рано принял участие в перестройке. Я с 15 лет примкнул к радикально-демократическим кругам, к Демократическому союзу, и к 17 годам уже имел пару административных судов, несколько арестов за распространение самиздата.
Главное, наверное, что мне дало это время – это чувство или понимание того, что есть общество. Здесь сегодня неоднократно заявлялось, что в России нет гражданского общества. В тот момент его нет или потом. Оно есть всегда. Вопрос – как оно выражает, насколько оно себя организационно строит, насколько оно влияет на принятие реальных политических решений. Но оно есть всегда.
Что мне дала перестройка? Интерес к тому, что два человека три человека соединяются, и вместе делают что-то ради общего интереса, выражения некоторых общих интересов. Отсюда, наверное, то противопоставление официальной или общепринятой российской истории, исторической традиции, которая принята, и о которой один из предыдущих выступающих сказал: должна быть правильная история, цельная историческая концепция, которая в российской исторической науке, понимается одним образом: был царь Иван Грозный. Царь Иван Грозный сделал «раз-два-три-четыре-пять»; движение «раз» было хорошее, движение «два» было плохое, движение «три» было, скорее, хорошее.
То понимание, к которому я пришел: да, был царь Иван Грозный, но помимо царя Ивана Грозного было еще много разных персонажей вокруг, которые рукой этого царя и водили или реализовывали его решения. У нас очень большой вопрос: насколько решение царя Ивана Грозного «номер пять» было реализовано? Насколько жизнь всей огромной страны или там маленькой деревни зависела от этого решения, от подписанного очередного указа?
Как это ни странно, когда «железный занавес» окончательно обрушился и реально до нас дошли и книги, и ученые - произошло это все-таки уже в девяностые годы в массовом порядке, - оказалось, что, собственно, это примерно те же вопросы, которые последние 70 лет и волнуют западную историографию: общество важнее, чем его формальный руководитель.
Не знаю, можно ли это назвать методом, но, наверное, таким было формирование моего метода на данный момент.
Зверева Г.И. Кажется, участники круглого стола занимают довольно странную позицию: они не хотят открываться. Но, может быть, чуть-чуть открылся Николай. В чем я усматриваю такую странность? Они заняли внешнюю позицию – позицию критики: делается не то, пишется не то. На это можно сказать так: напишите лучше, скажите точнее, чем то, что делалось или то, что делается. Вы же профессионалы, и уже профессионалы состоявшиеся. Но почему-то почти никто не сказал: я вижу трудности, например, в том, чтобы сделать корректный выбор; я вижу трудность в том, чтобы выбрать язык, базовое понятие, например, для определения современной истории. Никто пока этого не сказал. Это мое такое личное впечатление.
