Кожокин Е.М.

Кожокин Е.М., директор Российского института стратегических исследований.
     Я постараюсь двигаться по тем вопросам, которые предложили организаторы нашего «круглого стола». Начну с рассмотрения основных параметров международного контекста.
     Мне кажется, что, вне всякого сомнения, рассматривая основные параметры, прежде всего нужно говорить о той стране, которая в значительной степени в настоящее время моделирует международные отношения, моделирует их подчас удачно, исходя из своих целей. Подчас она создает проблемы не только себе, но и всем, кто в той или иной степени зависит от Соединенных Штатов.
     Сейчас о стратегии Соединенных Штатов говорить достаточно просто, так как, наверное, за последние двадцать, может быть, даже и более лет, во главе Соединенных Штатов не стояло, пожалуй, никогда столь стратегически четкой ориентированной команды. И надо сказать, что их ориентация даже не претерпела, с моей точки зрения, кардинальных изменений даже под влиянием 11 сентября.
     Курс на обеспечение мирового лидерства был задан, и стратегия заключалась не в том, чтобы просто продолжать и осуществлять мировое лидерство, а в том, чтобы создать долговременного плана гарантии для того, чтобы не было никаких возможностей у кого-либо из игроков на международной сцене поставить под сомнение или ослабить позиции мирового лидера. В этом плане было абсолютно логично то, что команда Буша взяла курс на создание глобальной ПРО. Мы обычно обращаем внимание на феномены, если они обсуждаются, и мы их оспариваем. Мы о ПРО очень много говорили, чтобы американцы отказались от договора по ПРО. А после того, как все произошло, этот вопрос о ПРО выпал из поля зрения аналитиков.
     На самом деле, мы видим, как планы по созданию ПРО осуществляются. Я думаю, эти планы будут двигаться в большей или меньшей степени по тому графику, который намечен. В этом плане не будет каких-либо изменений, даже если в следующем году президентом Соединенных Штатов будет Кэрри, а не Буш, так как система ПРО, во-первых, позволяет уменьшить значение ракетно-ядерного потенциала России и фактически свести на нет ракетно-ядерный потенциал КНР. То есть, рассматривая перспективу нашей страны, к сожалению, нужно исходить из того, что тот очень серьезный капитал, который нам достался от Советского Союза, в ближайшие двадцать лет будет минимизирован.
     Второе. В плане чисто военно-технического развития Соединенные Штаты не только создали совершенно исключительно по своим возможностям высокоточное оружие, достигли исключительных успехов в создании средств ведения технической разведки, исключительных средств коммуникации, но они и продемонстрировали всему миру, что такое война нового поколения, продемонстрировали прежде всего в Афганистане и Ираке.
     В отличие от многих наших военных экспертов, которые обращают внимание прежде всего на то, что не получилось в Афганистане и Ираке, я считаю, что именно с точки зрения сугубо военной это был новый тип войны – исключительно эффективной и исключительно успешной. Надо сказать, что в настоящее время ни одна из стран мира региональную войну такого типа осуществлять не может. Ее могут делать только Соединенные Штаты, подключая некоторых своих союзников. Притом союзники здесь выполняют сугубо вспомогательную роль, так как разрыв даже со странами НАТО, такими, как Великобритания, Франция и Германия, достаточно велик и продолжает увеличиваться.
     Наконец, в плане успехов реализации стратегии США по обеспечению мирового лидерства нужно назвать и расширение НАТО. Несмотря на инцидент, связанный с позицией ряда стран НАТО перед началом войны против Ирака, НАТО остается управляемой структурой, а расширение привело к тому, что количество абсолютно лояльных членов НАТО в альянсе увеличилось.
     Надо сказать, что интересам США по большому счету отвечало и расширение Европейского Союза, так как Соединенные Штаты заинтересованы в том, чтобы Европейский Союз существовал, развивался и оставался неэффективным, особенно в плане внешней оборонной политики. Путем расширения ЕС это достигается, так как расширенный ЕС – конечно, структура гораздо менее эффективная, чем ЕС не расширенный.
     Я бы не преувеличивал сложности ЕС, но, тем не менее, мне кажется, для того, чтобы нам лучше понимать нашего важнейшего торгового партнера, нужно обратить внимание, что целый ряд структурных преобразований, которые необходимы и Франции, и Германии, в этих странах не осуществляется. Тем самым экономика становится менее эффективной. А сейчас им предстоит внутри довольно серьезная борьба по вопросу о перераспределении целого ряда субсидий, в частности, очень важных для сохранения внутреннего баланса в ЕС, касающихся сельского хозяйства.
     И в этом плане ЕС, именно учитывая его имеющиеся сложности, становится партнером все более сложным, так как он пытается компенсировать свои внутренние сложности за счет нас.
     Два слова о Китае (учитывая, что есть очень профессиональный доклад Михеева, скажу только два слова). Мы обращаем внимание на экономическое развитие Китая, но этому экономическому развитию сопутствует очень серьезное реформирование вооруженных сил Китая, наращивание чисто технического потенциала вооруженных сил Китая. И хотя разрыв в чисто военном плане между Россией и Китаем сохраняется, но этот разрыв сокращается.
     Для того чтобы спрогнозировать, как будет вести себя Китай, нужно, конечно, держать в поле зрения ту задачу, которая является общенациональной для китайцев, - это решение проблемы Тайваня. Китай, пока не решит проблему Тайваня, - это как бы одна строна. После того, как он ее решит, - а я думаю, что рано или поздно он эту проблему решит, - это будет несколько иная страна с несколько иной стратегией, в том числе и внешнеполитической.
     Теперь о самой сложной части вопросов, касающихся нас. Мне представляется, что сейчас для специалистов по внешней политике период не очень интересный с точки зрения анализа внешней политики России. Как раз очень четко и точно сформулирован пятый вопрос: «Каков диапазон внешнеполитических стратегий и средств имеется у современной России?». Мне кажется, этот вопрос в какой-то степени перекрывает предыдущий.
     Дело в том, что, с моей точки зрения, этот диапазон исключительно мал. У нас исключительно маленькое поле для маневров. Очень легко, допустим, критиковать внешнюю политику, которая осуществляется сейчас. Но как только начинают предлагать альтернативы…мы видим, что политика во многом не удовлетворяет граждан и в том числе людей, которые осуществляют эту внешнюю политику. Но альтернативы оказываются хуже.
     Мне представляется, сейчас дело не в альтернативах внешней политике, а дело в целом в потенциале страны.
     Здесь поставлен очень деликатный вопрос об основных субъектах российской внешней политики. Так как мы – страна монархическая по своей политической культуре в значительной степени, то мы только в ситуации кризисов обсуждаем деликатные вопросы нашего внутреннего устройства. А когда ситуация не кризисная, то деликатные вопросы мы предпочитаем не обсуждать.
     Конечно, если говорить об основных субъектах российской внешней политики, вне всякого сомнения, у нас существует огромный разрыв между основным внешнеполитическим игроком – это президент: и как институт, и как человек – и всеми остальными ведомствами и институциями, которые имеют отношение к осуществлению внешней политики. К президенту сходятся все основные информационные потоки, касающиеся внешней политики, международной ситуации. Он имеет прямой доступ ко всем основным игрокам на мировой арене. У него полная возможность довести свою точку зрения по любому ключевому вопросу. На него замкнуты все ведомства, которые занимаются, и плюс у него есть лично его аппарат управления внешней политики – в администрации президента.
     В то же время такая гигантская ответственность президента и то, что от него, я не скажу, что только общество, сколько люди, которые находятся внутри аппарата, который осуществляет внешнюю политику,…как только возникает сложная ключевая проблема, я очень часто вижу, что эта проблема президентского уровня. Мне кажется, довольно часто осуществляется ошибка, что президенту делегируются те вопросы, которые нужно решать на более низком уровне и не подключать наш основной капитал основного игрока, который у нас есть во внешней политике.
     Мы, кстати говоря, могли это наблюдать и ранее, когда в периоды кризиса видели, что, допустим, тот же Китай, который занимал аналогичную позицию с нами, но свое неприятие тех или иных действий Соединенных Штатов формулировал на уровне представителя спикера от Министерства иностранных дел, не поднимая выше. Мы по тому же самому вопросу задействуем почти всегда президента, чтобы высказать позицию неприятия.
     У нас редко практикуется, когда по ключевому и сложному вопросу назначается человек, занимающий высокую должность и который полностью отвечает за решение этого вопроса, чтобы под него подтягивались и люди, и информационные потоки. Был пример, к сожалению, неудачный – миссия Козака, который занимался проблемой урегулирования Приднестровья. Мне кажется, одна из причин, почему очень хорошо проработанные предложения в итоге привели к тому, к чему они привели… Для нас эта практика, скажем так, все-таки является эпизодической, неотработанной, и поэтому под человека, который выполнял для нас очень существенную роль, были подтянуты недостаточные силы и средства. И далеко не все ведомства работали для того, что предлагал Козак, - было бы воспринято. Вне всякого сомнения, если бы это было воспринято, была бы конкретная, очень значимая для нас победа не в Приднестровье, а в целом в СНГ.
     Очень коротко про МИД. У МИДа имеются на сегодняшний день очень профессиональные кадры – дипломаты мирового уровня. Но в целом тенденция в кадровом отношении – мне кажется, не усиление МИДа. Потому что очень много как раз именно высокопрофессиональных людей относятся к старшим возрастам. Сейчас часть из них сами уходят – приходят время. В то же время их затрагивают сокращения. Я считаю, что мы не можем себе позволить сокращения такого рода, которые у нас идут, то есть процентные сокращения. Потому что в результате процентных сокращений очень часто мы теряем (в данном случае это касается не только МИДа) самых профессиональных людей, которые могли бы еще работать пять, а иногда и более лет. МИД остается хронически недофинансированным.
     И, наконец, мне кажется, то, что идет еще от времен Ельцина и Корзырева, - на МИД возложена задача координации всей внешней политики. Мне кажется, это не задача МИДа. С МИДом нужно согласовывать, вне всякого сомнения, любые внешнеполитические акции. Но координировать – это не задача ведомства, даже самого профессионального в области внешней политики. Это сугубо политическая задача, а не ведомственная задача.
     Очень важный инструмент и нашей, в том числе и внешней, политики – это Совет Безопасности. Но у нас Совет Безопасности – очень неустойчивая структура. При каждом новом секретаре безопасности мы получаем новый Совет Безопасности. У нас был Совет Безопасности Рыбкина – это был один Совет Безопасности. Был Рушайло – это совсем другой Совет Безопасности. Сейчас у нас третий, не третий, на самом деле, четвертый, пятый Совет Безопасности.
     Опускаю вопрос о приоритетах, потому что считаю, что у нас очень узкий диапазон для маневра. И тут вопрос по приоритетам может оказаться просто вопросом, который не актуален, так как приоритеты достаточно не определены, в наших официальных документах они, так или иначе, останутся приблизительно теми же самыми.
     Последнее. Нужно напоследок, к сожалению, бросить камень в собственный огород. Вопрос: как можно оценить интеллектуальное обеспечение в современной российской внешней политике? Наверное, как посредственное. Потому что у нас деградировала специализация. Подавляющее большинство людей (я не беру из МИДа или из каких-то других ведомств, а тех, кто у нас в центрах, свободные аналитики) выступают по всем вопросам. И на чем специализируется тот или иной аналитик – невозможно определить. У нас все универсалы.
     По внешнеполитическому экспертному сообществу, конечно, нанесен удар, его очень высокой коммерциализации. И анализируя выступление того или иного аналитика или конкретный текст, пытаешься понять, на какой грант эта работа сделана, чей этот грант. Так как эти гранты достаточно часто определяют направление исследований и мышление аналитиков.
     К тому же у нас сохраняется очень большой разрыв между теми, кто осуществляет внешнюю политику, и теми, кто ее анализирует и комментирует. Попытки МИДа сократить этот разрыв, вне всякого сомнения, значимы. Но здесь есть некоторые давно сложившиеся традиции. И эти традиции преодолевать пока не очень удается. А традиции связаны именно с таким разрывом.
     В целом я закончу свое выступление на сугубо оптимистической ноте. Внешняя политика у нас отвечает возможностям нашего государства и нашей страны. И если мы хотим действительно иметь более эффективную, более успешную внешнюю политику, то надо менять не внешнюю политику, нужно менять что-то иное.
Кувалдин В.Б. Благодарю Вас, Евгений Михайлович. Напомню, что Евгений Михайлович – директор Российского института стратегических исследований. Предоставляю слово второму докладчику – Андрею Владимировичу Федорову, который является директором политических программ Совета по внешней и оборонной политике.