Стратегия сдержанности
П. Палажченко
Стратегия сдержанности
В начале 1990-х годов в российской элите преобладало убеждение, что прекращение существования Советского Союза не изменит существенным образом положения России в мировой системе координат и, соответственно, не потребует больших изменений во внешнеполитическом поведении России. Предполагалось, что Россия сможет быть на мировой арене «улучшенным вариантом» СССР, с тем же или почти тем же весом и влиянием, но обращенным «во благо», а значит нам будут прислушиваться, с нами будут считаться и т.п. Действительность опровергла эти ожидания. В настоящее время в элите формируется понимание необходимости долгосрочной стратегической сдержанности во внешней политике России. Иногда это выражается открыто, но чаще существует в «неартикулированном» виде. В высказываниях российских руководителей, в частности президента, это сочетается с некоторыми формулами «национальной гордости» («мы не стоим с протянутой рукой, ни у кого ничего не просим, в друзья не набиваемся»), но это не меняет дела.
Что бы ни говорилось, по сути нынешняя российская внешняя политика продолжает начатую Горбачевым и продолженную (с зигзагами) при Ельцине линию на приведение внешней политики страны в соответствие с ее возможностями. Это является наиболее верным свидетельством того, что стратегия внешнеполитической сдержанности де-факто принята руководством и осуществляется в меру мастерства российской дипломатии. Однако «неартикулированность» этой линии создает впечатление, что она не осмыслена и ее как бы стесняются. Поэтому представляется важным вопрос о том, на каких основаниях может строиться стратегия сдержанности.
Могут ли исторические параллели (российские и нероссийские) послужить подспорьем для формулирования и обоснования такой стратегии? Попытка воспользоваться исторической параллелью была сделана при Е.Примакове, поднявшем на щит канцлера Горчакова и его формулу «Россия сосредоточивается». Однако сегодня такая формула звучит скорее угрожающе, как олицетворяющая стремление к историческому реваншу. Данная параллель плохо работает еще и потому, что непосредственные результаты политики Горчакова были минимальны (как известно, Россия вернула себе право иметь в Черном море флот, но проход через проливы все равно контролировался Турцией).
Другая возможная параллель – с политикой Германии и Японии в послевоенный период. Однако и она не подходит, так как эти страны были побеждены в реальной (а не метафорической «холодной») войне и их внешняя политика по существу контролировалась одной из держав-победителей. К тому же сдержанность Японии во внешней политике сохраняется и по сей день, тогда как Германия после объединения активизировалась (и в основном, вопреки некоторым прогнозам, довольно благоприятно для России), что делает возможную параллель еще более сомнительной.
Может быть, моделью стратегической сдержанности для России может послужить Китай? Эта страна в последние два десятилетия проводит политику, соразмерную своим возможностям (в отличие от многих наших экспертов она их не преувеличивает), однако не всегда заявляет об этом, сохраняя некоторую двусмысленность. В последнее время в неофициальных разговорах китайцы сообщают, что руководство изыскивает возможности активизации на внешнеполитическом направлении, но тут же добавляют, что «делать это надо осторожно». Все же китайская политика очень специфична и в ней на долгие годы будет сохраняться понятный, но по сути глубоко дестабилизирующий подтекст – стремление вернуть Тайвань. Так что и эта параллель не подходит.
Как представляется, обоснование стратегической сдержанности надо искать не в исторических параллелях и не в аналогиях с другими странами. Анализ тенденций последнего времени позволяет предположить, что «внешнеполитический активизм» старого типа уходит в прошлое вместе с эпохой, условно названной индустриальной. Такой активизм, ориентированный на создание «сфер влияния» и предполагающий готовность и способность применить военную силу, не давал практически на всем протяжении ХХ века тех результатов, которые ожидались сторонниками «наступательной» внешней политики. Более того, результат нередко был противоположен ожиданиям, причем с болезненными долгосрочными последствиями (Вьетнам для США и Китая, Афганистан для СССР). Можно сказать, что борьба за сферы влияния оказалась столь же непродуктивной, что и территориальные захваты, от которых отказались раньше (разные страны в разное время). Могут возразить, что здесь имеются исключения: применение силы Соединенными Штатами в Гренаде и Панаме, военные акции Танзании в Уганде и Вьетнама в Камбодже и, возможно, кампания НАТО в Косово и две войны США против Ирака. За недостатком места для подробного анализа каждого случая ограничимся констатацией того, что число их невелико, они как правило спровоцированы и результаты их неоднозначны (что касается нынешней кампании США в Ираке, то избежать негативного для США баланса будет, на мой взгляд, крайне трудно).
Остается активизм, связанный с несиловой мощью (по определению Дж. Ная, soft power). Речь идет об использовании различных инструментов политического, экономического и культурного влияния странами, обладающими привлекательностью для других. Однако для этого надо прежде всего иметь такую привлекательность и чем с меньшим нажимом она «проецируется», тем лучше. Или, иными словами, для «пропаганды успехов» нужны сами успехи, а если они есть, то и пропаганда не нужна. Успешным примером использования механизма «несилового воздействия» можно считать политику Евросоюза, требующего от стран, которые стремятся к вступлению в ЕС, соблюдения определенных условий. Правда, этот механизм иногда дает сбои (как недавно в случае с Кипром) или по определенным причинам не применятся (как в связи с проблемой положения русскоязычного населения Латвии), но сути это не меняет. Однако вновь надо подчеркнуть: у европейцев есть прежде всего привлекательная для других модель, а механизм влияния – дело подчиненное.
Еще одним аргументом в пользу внешнеполитической сдержанности является то, что в современном обществе государство (пользуясь принятой на Западе терминологией, «правительство») может сделать на внешнеполитической арене меньше, чем прежде. Здесь уместна параллель с экономикой, где государство все более признаëт ограниченность своих возможностей прямого влияния и пользуется (как правило, осторожно) косвенными инструментами. Правда, в экономической сфере такие инструменты (налогово-бюджетные, монетарные) известны и опробованы, а во внешней политике их, возможно, еще предстоит разработать.
Для России внешнеполитическая сдержанность диктуется не только общими для всех факторами, но и неудачным опытом внешнеполитического активизма последнего десятилетия. Это относится особенно к инициативам военных (марш-бросок десантников в Приштину, овеянный славой и мифами и ничего не давший, помощь сепаратистам в Абхазии, которую еще долго придется расхлебывать). В последнее время к числу сторонников инициативной «многоподъездной дипломатии» добавились, кажется, функционеры партии «Единая Россия», решившие установить особые отношения с республиканской партией США – затея бессмысленная, если наша очередная «партия начальства» не имеет будущего, и крайне вредная, если она его имеет. Более традиционные проявления активизма – например, действия, направленные против расширения НАТО или выхода США из Договора по ПРО, а также претензии, выдвинутые в связи с вступлением ряда стран в ЕС – оказались мало продуктивными. Хорошо хотя бы, что Россия не стала поднимать шум по поводу размещения небольших американских баз в среднеазиатских республиках бывшего СССР.
Стратегическая сдержанность в России во внешней политике должна иметь в своей основе прежде всего строгое следование международному праву. Центр тяжести дипломатических усилий необходимо перенести в многостороннюю сферу. Многосторонняя дипломатия в ООН и других международных организациях, установление тесных отношений на рабочем уровне с органами ЕС и НАТО, реальное наполнение недавно созданных организация (в частности, Шанхайской Организации Сотрудничества) может дать как непосредственные результаты, так и – в еще большей степени – долгосрочный эффект. Следует отказаться от попыток обозначения фаворитов и «нежелательных» в странах «ближнего зарубежья», от любого вмешательства в политическую борьбу в этих странах, не говоря уже о силовых мерах. Следует законодательно или президентским указом запретить мероприятия, подобные недавнему происшествию в Катаре. Надо отказаться от «разыгрывания карт» и попыток перехитрить партнера. Перестать кивать на то, что «так делают американцы» – пусть делают, нередко себе в ущерб. Любые внешнеполитические акции и инициативы (например, по поддержке соотечественников за рубежом) необходимо проверять на соответствие принципу «не навреди». Лучшего лозунга для нашей внешней политики придумать не удастся.
