А.А.Галкин

В последнее время на нас обрушился поток пессимистических оценок перспектив демократии в России. Они прозвучали и в ходе нынешней дискуссии. К этим оценкам можно отнестись по-разному. Я, например, оцениваю их с изрядной долей скептицизма. Однако полностью игнорировать подобные оценки тоже неверно. Когда пессимизм приобретает такие масштабы и поражает значимую часть общества – значит у него есть, пусть не адекватно воспринимаемые, но, тем не менее, объективные истоки.

Первостепенное место среди этих истоков, как мне кажется, занимает повсеместно фиксируемое отчуждение значительной части российского общества, как от власти, так и от отождествлявшихся с нею демократических ценностей. Степень этого отчуждения не следует преувеличивать. В целом оно проявляется как тенденция. В разных социальных группах ее сила не одинакова. Различаются также формы проявления. Тем не менее, не учитывая этой тенденции, невозможно правильно оценить происходящее.

Чтобы понять, как зародилось и прогрессировало отчуждение, следует вспомнить недавнюю историю
Политическая система, сложившаяся в России в 90-е гг., и опирающийся на нее режим, возникли в результате отторжения обществом прежнего общественно-политического устройства, растерявшего кредит доверия, полученный в 1917 году. Политический капитал, оказавшийся в распоряжении новых властных институтов и возглавившей их элиты, вначале был значительным. Об этом свидетельствовали, в частности, результаты голосования в поддержку первого президента России в 1990 г.

Однако полученный политический капитал был по своей сути заемным. И из этого следовало многое. Очевидно, прежде всего, то, что для его сохранения и приумножения нужно было руководствоваться не только своими представлениями о «должном» и «полезном», но учитывать настроения и чаяния основной части общества, идти навстречу ее интересам.

На практике же приобретенный политический капитал был воспринят новыми правителями как “карт-бланш” на проведение серии волюнтаристских общественных экспериментов в духе модных неолиберальных теорий, далеких от российских реалий. Тяжесть последствий таких экспериментов усугубило поведение элиты, оказавшейся не на уровне задач, требовавших безотлагательного решения.

Список повсеместно признаваемых ныне прегрешений и ошибок, повисших тяжким грузом на власти, - прямой результат ее исходных позиций. Вместо обещанной идиллической картины процветающей рыночной экономики российские граждане узрели жуткую реальность бесконтрольного расхищения государственного имущества, созданного трудом многих поколений, группой супербогачей-олигархов и узкой прослойкой государственной бюрократии.

Экономика страны не обрела качеств современного хозяйства. Получился некий мутант, соединяющий олигархический капитал, остатки государственного социализма, зачатки корпоративизма, рыночных структур, обширный массив примитивного предпринимательства, опутанный паутиной теневых и криминально-мафиозных отношений. Одновременной произошел обвал социальной сферы, худо-бедно, но защищавшей граждан от материальных бедствий и лишений. Общество столкнулось с вопиющим социальным неравенством. Индивид оказался одиноким и беззащитным перед ликом дикого рынка и бездушной бюрократии.

Разумеется, разрушительные итоги проведенных экспериментов не могли не сказаться на состоянии политического капитала, находившегося в распоряжении власти.

Первоначально этот капитал реализовался в форме двух установок. Первую образовывали иллюзорные расчеты на немедленные позитивные последствия принятия страной вестернизованной системы ценностей и основанного на ней общественного устройства. Вторую - иррациональная вера в харизматического лидера, способного осуществить необходимые для этого преобразования, которым казался многим первый президент России Б.Н. Ельцин.
Последующий печальный опыт вызвал размывание обеих установок. Однако происходило оно крайне неравномерно. Наиболее быстро размывалась репутация лидера, чему способствовали некоторые его личные качества и манера поведения. Через три-четыре года после установления нового режима популярность президента приблизилась к нулевой отметке. Гораздо устойчивее оказалось доверие к вестернизованным ценностям. Оно тоже выдыхалось, но значительно медленнее, чем репутация Ельцина.

Коррективы в этот процесс внес приход к власти В.В. Путина. Хотя он был выдвинут на президентский пост и активно поддержан Б.Н. Ельциным, общество в своем большинстве восприняло его как антипода предшественника. Немалую роль в этом сыграл правильно выстроенный имидж. Недовольство ельцинским правлением сублимировалось в сознании миллионов российских граждан в категорическое неприятие внешнего облика и манеры поведения прежнего президента. Поэтому ожидаемая смена политики, осознанно или интуитивно, ассоциировалась со сменой типа лидера. Между тем человеческий имидж Путина в полной мере отвечал массовым ожиданиям. Вместо деградирующего старца - человек в расцвете сил. Вместо сибаритствующего любителя возлияний - деятельный трудяга, умеющий соблюсти меру. Вместо мало сведущего импровизатора - знающий и компетентный администратор, за которого, во всяком случае, не стыдно.

Все это, наряду со многим другим, обусловило необычайную устойчивость политического кредита, полученного В.Путиным от общества. Несмотря на сложное положение, в котором продолжает находиться страна, уровень доверия к нему на протяжении первых лет правления не только не понижался, но становился даже выше. Вместе с тем продолжала слабеть приверженность общества к вестернизованным ценностям. Углублялось недовольство засильем неправедного богатства и бесконтрольностью бюрократии, курсом на демонтаж созданной прежде социальной инфраструктуры. Соответственно, ослабевала и поддержка демократических форм правления.
В результате возникла своеобразная, парадоксальная ситуация. С одной стороны – устойчивое доверие к главе государственной власти. С другой - растущее отчуждение граждан от ответственных за результаты проводимой политики административных и политических институтов, начиная с правительства федерации. С одной стороны – стремление к порядку и стабильности, и, соответственно, готовность поддержать многие жесткие меры власти, с другой - нежелание расстаться со ставшими привычными демократическими процедурами – свободой печати, передвижения, зарубежных поездок и т.д. С одной стороны - готовность до поры до времени терпеть проводившуюся до сих пор политику, с другой – настойчивое ожидание от президента изменения этой политики в сторону существенной большей социальности и справедливости и т.д. Эта парадоксальная противоречивость в какой-то мере проявилась во время выборов в Государственную думу.

Теперь перед правящей элитой, и, прежде всего, перед президентом стоит крайне сложная задача: как совместить столь противоречивые установки, утвердившиеся в обществе, не подорвав при этом своего политического кредита. Игнорировать их в угоду приближенных к власти олигархических и бюрократических кланов или же частично идти навстречу тем или иным общественным установкам. Скорее всего, на протяжении следующего четырехлетнего правления В. Путина это будет решаться в результате межклановых компромиссов. Поэтому нам придется еще не раз быть свидетелями разнообразных кульбитов, российского варианта политических качелей.

Сами по себе политические качели – вещь не столь уж и страшная. Они хорошо знакомы и западным обществам, опирающимся на глубокие демократические традиции. Однако российские политические качели отличаются существенным своеобразием. Если они начинают движение, то оно приобретает такой размах, что выворачивают нутро наизнанку, а то и делают полный круг со всеми вытекающими из этого последствиями. Поэтому, гладя на происходящее, следовало бы не кликушествовать и не рвать на себе волосы, чем занимаются сейчас некоторые политически озабоченные деятели, а всерьез задуматься о том, как и в какой степени можно умерить потенциальную амплитуду размаха «качелей».

Теоретически рассуждая, огромную роль смогла бы сыграть в этом деле интеллигенция, и, прежде всего, ее творческие верхи. В России всегда не только «поэт был больше, чем поэт», но и интеллектуал - больше, чем интеллектуал: он был интеллигент.

Беда, однако, состоит в том, что путь к этой роли для значительной части верхушки российских интеллектуалов перекрыт. Вернее, она перекрыла его себе сама, оторвавшись о российской действительности в такой степени, что существует ныне в «ином пространстве».

Я не очень жалую наше телевидение. Но предвыборные страсти побудили меня то и дело включать «ящик». Меня потрясло многое. Но, прежде всего, мягко говоря, странные взгляды многих из тех, кого я привык уважать как писателей, публицистов, художников, режиссеров и т.д.

Их рассуждения, претендующие на оценку ситуации в стране, чаще всего сводились, по сути дела, к тому, что им – добрым, умным, хорошим – к сожалению, достался плохой народ - примитивный, отсталый, инертный, упрямый, ленивый, не привыкший к самостоятельным решениям, не способный адаптироваться к меняющимся условиям. И что делать с таким народом - неизвестно. По мнению одних, следует подождать лет 50 или 100. Быть может за эти годы этот народ изменится к лучшему. По мнению других - время его не излечит. Надо действовать, не обращая на него внимания. А если будет сопротивляться, то помахать кнутом. Только так можно будет привести страну к тому, что принято именовать то ли цивилизованным состоянием, то ли демократическим обществом.

Конечно, каждый вправе думать, как ему заблагорассудится. Но статус интеллигента все-таки кое к чему обязывает.
Господин Ламбсдорфф говорил здесь, что есть только одна демократия – это власть народа и от имени народа. И другой демократии быть не может. И я с ним полностью согласен. А когда люди, занятые умственным трудом и добившиеся в своем деле значимых результатов, вместо того, чтобы отстаивать общественное благо, интересы народа, высокомерно отводят ему место на задворках, мня себя вершителями судеб, они теряют моральное право именовать себя и интеллигентами, и демократами. И это не чье-нибудь постороннее решение, а выбор, который они делают сами.