Ю.С.Пивоваров

Уважаемые коллеги, уважаемый Михаил Сергеевич, уважаемый граф Ламбсдорф!

Название наших сегодняшних горбачевских чтений «Становление демократии в современной России: от Горбачева до Путина». Я бы поставил вопросительный знак после «становления демократии». Мне кажется, это было бы уместно и более содержательно.

Я не буду анализировать выборы в Думу или современную политическую ситуацию, я хочу поговорить о том, о чем коротко сказал Владимир Петрович Лукин, о фундаментальном, глубинном измерении современности, то есть я постараюсь выступать не как политолог, а как историк. Я предлагаю посмотреть на эти 18 или 15 лет, которые прошли и которые идут, в контексте большого исторического времени. Конечно, современникам это трудно сделать, особенно трудно, Михаил Сергеевич, в Вашем присутствии, потому что это все равно, что говорить о реформах Столыпина в присутствии Столыпина. Но, тем не менее, я попытаюсь.

Если бы меня спросили – что изменилось в твоей стране? Я бы ответил так – изменилось все и ничего не изменилось. Что изменилось? Мы имеем правовое государство, о котором говорил граф Ламбсдорф, оно «прописано» в нашей Конституции. Мы имеем разделение властей, выборы, рыночную экономику. Мы имеем реальные деньги. Мы имеем открытость – можно ездить, куда хочешь, при условии, если есть деньги. Да, Россия совершенно изменилась. Никогда она не была такой свободной, такой внешне либерально-демократической. Никогда – ни в эпоху «великих реформ» Александра II, ни в ту эпоху, когда, господин граф, Ваш дед был министром иностранных дел.

Вместе с тем мы имеем все то, что должно иметь нормальное общество – безработицу, нищету и т.д. В этом отношении все изменилось, поскольку этого не было в советские времена. Но и все одновременно сохранилось.
Что же конкретно? Сохранилось, прежде всего, то, что я называю сам для себя «автократическая политическая культура или самодержавная политическая культура» – кому как угодно. Это, в общем, одно и тоже.
Что же это за политическая культура? Она характеризуется, прежде всего, властецентричностью. Предельной ценностью в России является власть. Когда-то Павел I сказал, что в России только тот что-то значит, с кем он разговаривает и только то время, пока он разговаривает. У меня совершенно случайно оказалась с собой выписка из Константина Петровича Победоносцева: «Ибо ничто в России не делается без правящей руки, без надзирающего глаза, без хозяина. Вся тайна русского порядка – наверху в лице верховной власти». Я утверждаю, что все это сохранилось.

Что еще сохранилось? По-прежнему не разделены власть и собственность. Профессор Лукин и господин Ламбсдорф говорили о том, что мы – часть европейской цивилизации. Хотелось бы. Но основа этой цивилизации – разделенность власти и собственности. Принципиально. В России этого нет. И, безусловно, за конфликтом власти и Ходорковского стоит именно эта проблема. Власть, которая поняла, что можно остаться без собственности, и собственность, которая хочет стать властью. Они еще не научились жить по отдельности, сотрудничать, не антагонистически конкурировать.

Безусловно, «теневая экономика», о которой мы говорим, выросла из советского времени. Я недавно был в Германии, и там прочел одну американскую книгу, где утверждают (я не экономист), что еще в советские времена, то есть в те времена, Михаил Сергеевич, когда Вы пришли на пост Генерального секретаря, в России 25 процентов экономики находилось в тени. Не знаю, но так пишут американцы.

Горбачев М.С. Правильно, они нас цитируют.

Пивоваров Ю.С. Я думаю, что сейчас, наверное, больше. Причем, «теневая экономика» не есть ни в каком смысле «рыночная». Это такая экономика, которая находится вне зоны права, вне зоны нормальных социальных отношений. Далее, российская экономика чудовищным образом «монополизирована». В ней бал правят монополии. Но так было всегда, и при советской власти тоже.

Что еще не изменилось? Социальная ткань России пронизана насилием. Насилие у нас основа отношения личности к личности. Личность не защищена нигде, и прежде всего на производстве. Может быть, сейчас человек на производстве, в коллективе менее защищен, чем это было в советские времена. Ни о каких профсоюзах и речи нет. Насилие и презрение к человеку – все это остается основой российской социальности.

Сохранилось и то, что я называю «передельным типом социальности». Я утверждаю, что российское общество имеет «передельный характер». Что это значит? Может быть, термин не очень удачный, поскольку он носит, так сказать, конкретно-исторический характер. Помните: передельная русская община XVIII и XIX веков, с которой боролся Столыпин, и которую ему не удалось победить. Мы говорим с восхищением «столыпинские реформы», а в 17-м и 18-м году эта передельная община пожрала всех этих русских фермеров, которые выделились из общины. И никакие большевики, никакие белые в этом участия не принимали. Русская деревня (это основная масса российского населения) в 17-м и 18-м году «проголосовала» за общину. В этом, кстати, суть русской революции. Когда русская деревня была разгромлена и началась урбанизация (в России до революции согласно новейшим исследованиям к «настоящим» – в социопсихологическом, ментальном смысле – горожанам относилось всего 3 процента от всего населения), «передельный» тип ментальности «переселился» в город. Я полагаю, что во многом он сохраняется и сегодня. И все эти приватизации, национализации и многое другое во многом связаны и являются следствием этой «передельной» ментальности.

Теперь о другом. Впервые за последние столетия Россия попала в ситуацию, когда резко сокращаются ее ресурсы. Пять веков наша страна (с того момента, как она стала независимой, вышла «из-под» татар в политическом и «из-под» Византии в религиозном отношении) пространственно расширялась, и, тем самым, наращивала свои ресурсы. Всё, этот процесс закончился. Численность населения сокращается. Вчера началась сессия Академии наук, и один из историков сказал, что, по новейшим данным ЦСУ, прогноз на 2025 год для Российской Федерации таков: оптимистический сценарий – примерно 120 миллионов человек, пессимистический – 85 миллионов. Далее, не сомневаюсь, пойдет процесс сокращения территории, а значит и природных ресурсов. Но даже при этом пространство страны останется огромным, и мы – с таким падением численности населения – не сможем его контролировать. Почему я об этом заговорил? Властецентричная, передельная культура и социальность России всегда опирались на огромные ресурсы, которые были у России. Победа её в войнах – это использование всевозможных природных ресурсов. Например, такой, совершенно поразивший меня исторический факт. В 1612 году, когда Кузьма Минин собирал ополчение, чтобы выбить поляков из Москвы, он продал часть населения Нижнего Новгорода в рабство. И на эти деньги сформировал для князя Пожарского ополчение. То есть Россия всегда использовала свои природные ресурсы. Когда-то это были люди. До одной десятой населения в средние века Россия продавала в рабство. Потом пришли природные ресурсы в прямом смысле слова, но их становится меньше и они становятся менее доступны. Это ставит под вопросы властецентричную и передельную российскую цивилизацию.

Следующее наблюдение.

Россия по-прежнему мечется между двумя социальными моделями. Эти социальные модели были разработаны в свое время ныне уже почти забытыми мыслителями и революционерами – Павлом Пестелем и Никитой Муравьевым.

Павел Пестель предложил для России идею «гарантийного деспотизма». Это предполагало деспотический и жестко централизованный порядок, якобинско-большевистскую диктатуру, которая предоставляет большие социальные гарантии населению – как это в реальности было в советские времена. Такой строй можно назвать «равенством всеобщего бесправия». Никита же Муравьев предложил «безгарантийную свободу» – либеральный, демократический, с гарантиями прав человека, федералистский порядок. Но никаких социальных гарантий. То есть «свобода всеобщего неравенства». Так было, к примеру, в 90-е годы.

Кстати, в Германии равенство и свобода преодолели это противоречие (в общем и целом, конечно). И это во многом связано с мыслителем и политиком, именем которого назван Фонд наших друзей, – Фридрихом Науманном. Он был одним из теоретиков социального либерализма. Ему удалось соединить либеральное начало и социальное начало. То же самое потом произошло и в Социал-демократической партии Германии. А в России – нет. Она по-прежнему, повторю, мечется между двумя этими моделями – «гарантийным деспотизмом» и «безгарантийной свободой».

Я вижу, как Россия в эти 15 лет, идя действительно вперед, обретает одновременно черты своего прошлого, причем самые характерные черты. Например, Конституция 12 декабря 1993 года, десятилетие которой мы только что праздновали, является «римейком» Конституции 23 апреля 1906 года (ее октроировал (даровал) Николай II за три дня до открытия первой Думы). Крайне схожие схемы. Различие по сути лишь в одном – сегодня выборный президент, тогда наследственная монархия. Но как мы знаем, Лилия Шевцова назвала наш строй «выборной монархией». И она права. Во всяком случае переход власти от первого президента ко второму носил полунаследственный характер. Причем, никто не писал Конституцию 1993 года под конституцию 1906 года. Здесь «дышит почва и судьба».

Или, например, тема «Партия власти». Историк и политолог Ирина Глебова в конце 90-х годов нашла в архивах письмо генерала Д.Ф.Трепова Николаю II. Это письмо было написано в конце сентября 1905 года в преддверии открытия Думы. Трепов предлагает государю создать «партию власти»: доминирующую в парламенте фракцию, к которой вне Думы подтянут губернаторов, газеты, журналы, буржуазию. В общем, поставить под контроль и заставить служить себе, престолу, все социально значимые силы. Кстати, господин граф, Ваш дед, может быть, и знал генерала Трепова – человека, который предложил идею «партии власти». Хотя у нас принято считать, что все это придумали околокремлевские политтехнологи 90-х годов.

То же самое касается федерализма. Господин граф Ламбсдорф говорил, что демократия предполагает и федерализм. Но наш федерализм «внешне» какой-то девиантный. Субъекты федерации соединяются между собой через Центр, заключая договоры с Центром. Однако это не «девиантность», а глубинная русская традиция. Она формировалась столетиями и столетиями же Россия не была унитарным государством, как это почему-то принято считать.

Принципиально не изменилась и административная система. Что я имею в виду? Все ту же властецентричность; Власть располагается над обществом, над разделением властей. Согласно нашей Конституции, президент выше системы разделения властей. И так было «всегда» (и по Конституции 23 апреля 1906 года). Далее. – У нас фактически двойная система управления: есть министерства, и есть всемогущая Администрация Президента. И так в русской истории было всегда. Был Государев двор и приказы. Были министерства и Собственная Его Императорского Величества канцелярия. Было правительство и был ЦК КПСС. Сейчас все это сохраняется. И всегда в этой связке правительство было у нас «техническое», т.е. играло второстепенную роль. Это связано с тем, что в России разделение властей не субстанционально, как на Западе, но – функционально.

И еще я хочу сказать: в России реформы, как правило, ведут к упрощению социальной ткани. Петр I приступает к реформам ради модернизации России. И всю ту сложность, которая вызревала столетиями в Московской Руси, он ликвидирует и как бы заново лепит Россию. То же самое можно сказать и о реформах 90-х годов. Советская «сложность» была сметена ими. И на смену пришло не гражданское общество, которое мы так страстно желали иметь. Пришел криминально-асоциальный мир. Его, кстати, необходимо изучить и понять. Но ясно одно, гражданское общество из этого мира не вырастет.

Вот мои основные тезисы. Я вижу, что многое изменилось, многое остается прежним. Фундаментальные ценности, мне кажется, остались все-таки в основном прежними.

Способна ли Россия к демократии или неспособна? Не знаю. Сколько уже раз в нашей истории казалось, что демократия в России возможна! Я когда-то занимался темой «Политическая культура». Концепцию «political culture» сформулировал в 50-е годы американский политолог Габриэл Алмонд. В начале 80-х он полагал, что Россия вот-вот войдет в разряд стран, обладающих наиболее совершенным типом политической культуры – «гражданской культуры» (как в США и Великобритании). Надо только добавить ко всем советским достижениям гласность и открытость.

Пришел Михаил Сергеевич, и все это Россия получила. Но в начале 90-х годов Алмонд сказал: моя концепция полностью провалилась. Русские получили гласность, русские получили свободу, но страна откатилась в политико-культурном отношении далеко назад.

Так же было, кстати говоря, и в 17-м году, когда либеральные партии взяли власть в свои руки. Так было много раз в русской истории, когда казалось, что вот-вот демократия близка, и русский народ, как и все остальные, способен к открытому обществу, к демократии и т.д. Но он показывает, что не способен.

Лилия Шевцова называет наш режим «гибридным», переходным. Т.е. имеется старое, имеется новое. Я думаю, что это принципиально неправильный подход. Дело не в старом и в новом, а дело в том, что Россия на протяжении многих столетий постоянно демонстрирует сочетание того, что можно было бы обозначить и старым, и новым, и переходным. И всегда можно было русский режим назвать переходным. И он всегда остается таким. Все меняется – и все сохраняется.

В этом зале сейчас находился Алексис Берелович – известный французский ученый. Мы с ним недавно говорили, и я сказал, что в России ничего не меняется. На что он ответил: «Тогда я уеду из этой страны, потому что здесь тогда нечего делать». Но нам-то все равно никуда не уехать – надо здесь работать. Надеюсь, мои пессимистические размышления имеют некоторое отношение к тому, что у нас происходит. А коли так, то и их, наверное, следует учитывать тем, кто здесь живет и работает.

Благодарю за внимание.