В.А.Никонов

Для меня большая честь, большое удовольствие выступить перед столь представительной аудиторией по столь интересной и, как мы выяснили, абсолютно необъятной теме.

Я далек от катастрофизма двух последних ораторов. Я не считаю, что Россия находится в историческом тупике. Кстати, последняя книга Фонда Карнеги, её заключительная глава, которую написал Эндрю Качинс, говорит о том, что у России блестящая перспектива...

Я не считаю, что все демографические прогнозы правильны, потому что Организация Объединенных Наций свои демографические прогнозы пересматривает каждый год, причем они отличаются там на сотни миллионов человек. Я не думаю, что падение численности населения по сравнению с прогнозами, которые были раньше, объясняется какими-то революционными вещами, просто резко упала рождаемость в развитых странах, в категорию которых переходит все большее количество стран и, в первую очередь, Китай.

Но сегодня у нас тема, как я понял, другая – перестройка как опыт преодоления тоталитаризма. Естественно, у меня тут же возник соблазн сравнить наш опыт преодоления тоталитаризма с другими опытами преодоления тоталитаризма. Хотя, сознаю, что любые аналогии хромают и что наиболее выдающиеся и наиболее успешные опыты преодоления тоталитаризма несравнимы с нашей перестройкой. Я имею в виду посттоталитарную трансформацию Германии, Японии, Италии, в которых ситуация была совершенно иной. Там трансформация шла после проигранной войны. Ясно, что к 85-му году «холодную войну» мы не проиграли.

Все те трансформации проходили в условиях оккупации и с оккупационным режимом, а он снимал очень многие вопросы, с которыми сталкивался Михаил Сергеевич Горбачев. Это, прежде всего, скажем, недовольство шахтеров, это проблема политической оппозиции, коммунистов, которые просто были загнаны в те места, откуда они не могли серьезно мешать проведению экономических реформ.

Посттоталитарные реформы в тех странах проводились консолидированной элитой, которая выступала более-менее как единое целое, чего в России не было. Вернее, это было в начале перестройки, затем пошла последовательная деконсолидация элит.

И, конечно же, все другие опыты преодоления тоталитаризма происходили не в России, которую, как известно, «аршином общим не измеришь». Поэтому в качестве аналогии (с чем можно сравнить нашу перестройку?) я позволю себе взять опыт посттоталитарной или поставторитарной трансформации 1917-го года – это и был первый и единственный "дух" перестройки.

Я понимаю всю некорректность сравнения этих опытов, но, во всяком случае, они происходили в одной стране, с одним и тем же народом. Можно, конечно, говорить, что царский режим не был тотаритарным, то также можно говорить и о том, что постбрежневский режим уже не был тоталитарным. Я, например, хорошо помню, как, будучи секретарем комитета комсомола исторического факультета МГУ, в 80-м году участвовал в проведении конкурса дискотек, который был посвящен 110-й годовщине со дня рождения Владимира Ильича Ленина (это вряд ли говорит о режиме как о сильно тоталитарном.

Что было общего и что было отличного в этих двух "перестройках" кроме того, что и тот, и другой опыт привели, в общем-то, к дезинтеграции государства. Прежде всего – это благородство помыслов (в этом, я думаю, сомнений нет ни у кого и никаких). Это – опора на российскую интеллектуальную традицию. В первом случае – на либерально-социалистическую традицию. В случае с Михаилом Сергеевичем – на шестидесятничество.

Правда, выяснилось, что эта интеллектуальная традиция оказалась исключительно непрактичной. Она, скорее, дезориентировала и вооружала аргументами идеалистического толка – типа всеобщей любви, братства, общечеловеческих ценностей, идеальной демократии, о которой, вообще-то, можно прочесть только в книжках для детей о демократии, которые издавались и издаются на Западе, и в тех же книжках для неразвитых государств, которые тоже издаются на Западе. Тогда, в 80-е годы было очевидное невнимание к вопросу легитимизации посттоталитарной или поставторитарной власти. Так Временное правительство, как будто ему была отведена вечность, тянуло с Учредительным собранием.

Михаил Сергеевич Горбачев так и не получил общенародной легитимации, хотя такая возможность была. Это привело и в одном, и в другом случае к ситуации двоевластия, которая, в одном случае закончилась крахом Временного правительства, а в другом - развалом Советского Союза.

Была очевидна недооценка исключительно важного в России национального фактора. Либералы в 1917 г. очень удивились, когда в условиях демократической России вдруг отдельные нации, народы бывшей Российской империи, теперь свободной страны, вдруг начали требовать себе самостийности и независимости (прежде всего финны, затем это начали делать украинцы, причем в то время без всякого Чернобыля).

Наконец, и в 1917 г., и в 80-е годы были очень сильные надежды в отношении Запада, в отношении того, как Запад нам поможет. Кстати, на Западе тоже были исключительные надежды на демократическую трансформацию России и в 17-м году (после февральской революции), и во время перестройки.

Тем не менее, Горбачеву посттоталитарная трансформация удалась гораздо лучше, чем его предшественникам. Она оказалась переходом не от авторитаризма к авторитаризму или не от авторитаризма к тоталитаризму, а все-таки от авторитаризма, скорее, к демократии. Это было гораздо более постепенная и продуманная кампания по посттоталитарной трансформации, в отличие от 17-го года, когда государство рухнуло в одночасье усилиями того же Временного правительства и усилиями тех же самых Советов. Потребовалось гораздо меньше жертв. Жертвы были, и мы все это помним, но они несопоставимы с теми жертвами, которые были принесены тогда. Гораздо меньшими были экономические потери.

В результате мы получили гораздо более либеральный режим, который не только не находится в полной международной изоляции, но, напротив, является активным участником процессов создания глобального мира.
Могут возразить, что тогда все закончилось восстановлением страны, а в 80-е годы - нет. Я думаю, что надо делать поправку на историю. Прежде всего, вначале ХХ века Евразия не созрела еще к тому, чтобы на ее территории создались национальные государства, то есть пошел тот процесс, который развивался в Европе, начиная с XVIII, XIX вв.. Теперь это, безусловно, произошло. Евразия созрела, создались национальные государства.

Я считаю, что одной из величайших заслуг перестройки было то, что возникла не только Россия как национальное государство, но и более двух десятков других национальных государств, которые имеют шанс развиваться на демократической основе. Я думаю, что именно за это мы, в первую очередь, должны быть признательны Михаилу Сергеевичу Горбачеву.