Л.И.Сараскина

Тот факт, что сегодня, спустя 15-17 лет от начала перестройки, мы имеем возможность прямо, в лицо, высказывать Михаилу Сергеевичу Горбачеву не только слова благодарности за перемены в нашей стране, не только комплименты как выдающемуся государственному деятелю, но и серьезные упреки, критические замечания, – свидетельство состоявшейся в нашей стране демократизации. Ведь Горбачев мог бы вести себя совершенно иначе “забронзоветь”, никого не подпускать к себе с какой бы то ни было критикой, окружить себя только комплиментщиками, и уж во всяком случае, не устраивать таких семинаров, где можно услышать вещи нелицеприятные.

Поэтому в моем опыте “случай Горбачева” единственный случай, когда крупный государственный деятель, лидер страны, сделавший что-то крупное, серьезное, спустя годы был открыт критике по поводу собственной своей деятельности и ее результатов.

Для меня это факт несомненный, при всей моей критической настроенности к тому, что, собственно, случилось в нашей стране за эти годы.

Хотя демократические перемены в нашей стране – факт очевидный и, надеюсь, неотменимый, мне все чаще кажется, что наше перестроечное сообщество, то есть мы, активисты гласности (я и себя причисляю к этому кругу), были интеллектуально и морально не готовы к тому, чтобы публично обсуждать те серьезные проблемы, которые стояли тогда на повестке дня.

Почему не готовы? Мы очень долго сидели, так сказать, в глубокой политической щели и помалкивали; закрытость общественной жизни и отсутствие любой возможности выразить себя публично создали эффект парового котла. Но потом, когда наступила “благословенная гласность”, а вместе с ней нахлынуло половодье политических чувств, многие из нас, из тех, кто тогда искренне и горячо высказывался по главным и ключевым проблемам времени, оказались людьми наивными и несведущими. Мы говорили как бы “вообще”, исходя из соображений общегуманитарного порядка.

Сегодня мне даже кажется, что из таких вот наивных и мало компетентных глашатаев перестройки была сделана дымовая завеса. Пока так называемые “прорабы перестройки”, перестройщики и демократы создавали новый общественный агитпроп (или скажу грубо, “сотрясали воздух”), в стране делалось что-то совершенно другое – обратное и противному тому, что декларировалось публично, в прессе, в обществе.

У меня лично есть чувство стыда за свое участие в некоторых дискуссии.

Я помню одну из дискуссий 1988 года, которая проходила в “Веке ХХ и мире”, замечательном перестроечном журнале, по теме “Место армии в обществе”. Были и другие круглые столы о проблемах армии.

Мы, активисты гласности и представители общества, доказывали собеседникам генералам и старшим офицерам, что армия нам вообще не нужна. Мы риторически вопрошали: ну кто на нас нападет, кому мы нужны? Ведь теперь – мы не империя зла, а демократическая страна. Мы открыты всему миру. Мы никому не угрожаем, это раньше мы были волки, но теперь мы вполне мирные овцы. И раз мы никому не угрожаем, кто же на нас теперь может поднять руку?

Мы с пеной у рта доказывали генералам и военным специалистам, что все зло в военно-промышленном комплексе, который пожирает все соки страны. Мы призывали обратить все усилия на развитие внутреннего потенциала, на развития экономики и благосостояния людей. Нам надо перестать быть Верхней Вольтой с ракетами, говорили мы. Потому нужно немедленно разоружиться, даже в одностороннем порядке. Нужна конверсия, нужно переводить все наше вооружение на мирные рельсы и вместо ракет делать кастрюли. Причем, говоря это, мы были совершенно искренними. С нашей стороны – людей невоенных, нечиновных и не занимающих никакого серьезного положения в государственной иерархии – это было искреннее, честное убеждение.

Мы сами сдали все, что имели. Мы доказывали Западу, что не хотим больше быть пугалом и вести себя как мировой жандарм. И мы стали дымовой завесой для тех, кто под шумок распродавал все направо и налево, кто вооружил Чечню, кто обескровил промышленность и пустил страну по миру. Михаил Сергеевич Горбачев написал книгу “Общечеловеческое мышление для России и для всего мира”, но мир не воспользовался этой моделью, и преподал нам тяжелый урок – кулачного права, насилия сильных и беспомощности слабых. Кто силен, тот и прав вот как, оказывается, устроен тот мир, на который мы хотели равняться и которому хотели подражать. Как только мы стали слабыми, нас задвинули на периферию мира, как страну, с которой не надо считаться. А потом была Югославия, теперь вот Ирак… И мы, призывавшие военных разоружаться, теперь должны кусать локти, вспоминая былую военную мощь СССР и его политическое влияние в мире. И что характерно: пока активисты гласности мечтали о стране без армии и без оружия, какие-то крутые дяди приватизировали промышленность не в пользу демократии, а в пользу своего кармана, под шумок становясь миллионерами и миллиардерами.

Мне кажется, что каждый из тех, кто был прорабом перестройки и активистом гласности, должен, хотя бы самим себе, отдать отчет обо всех последствиях этой косной стихии – некомпетентности, близорукости и бесшабашности. Та самая перестроечная общественность, которая была, что называется, демобилизована и призвана в гласность и демократию, чаще всего не ведала, что творила. Но политики-то как раз знали, что делали. И на них за все ими содеянное по развалу промышленной и военной мощи страны лежит тяжелая вина.

Эта некомпетентность, безответственность и необыкновенная легкость в мыслях, которая стала тогда всеобщим политическим поветрием, имела и свои плюсы, и свои минусы, конечно. Плюс – в открытом обсуждении проблем. Минус – в безграмотности и безответственности, с тяжелым результатом: ведь общество не преодолело тоталитаризм, а лишь привыкло, как школьник, кричать и шуметь на большой перемене. Такое у меня ощущение.
Мы вышли из тоталитаризма “имени товарища Сталина”. Мы худо-бедно осознали, что Сталин и сталинизм – это абсолютное зло. Но тоталитаризм – это не фамилия и не усы того или иного вождя. Это способ мышления, это ментальность, это установка поступать согласно той самой ленинско-сталинской политической целесообразности и собственной политической выгоды. Это стремление быть мировым жандармом всегда и везде, если позволяет кулак, и если нет отпора. И вот сегодня “либерализм” стремится повсеместно оправдать такую политическую целесообразность. Потому мне кажется, что мы живем в стране, где торжествует “либеральный террор”.

Опыт сопротивления либеральному террору – это один из самых тяжелых гражданских опытов, и я это очень хорошо знаю, ощутила на себе. Напомню, что либеральный террор – это то, что погубило Россию XIX века. Это то, что привело к крушению государства и к революции 1917 года. Это – такое состояние общества, когда государство тотально не уважается и когда лозунг “поражения своему правительству” главенствует, как он главенствовал при большевиках, рвавшихся к власти. Это когда в интеллигентном обществе иначе, чем “проклятый режим”, говорить о своей стране неприлично, иначе прослывешь реакционером, красно-коричневым и т. п.

Так что давайте не заговаривать себе зубы именем Сталина. Давайте не бахвалится, как мы отважно и либерально преодолели тоталитаризм. Давайте видеть проявления тоталитаризма не только в прошлом нашей страны, а в своем сознании и в современном мире.