В.Б.Кувалдин

Я хочу сказать только об одной теме, связанной с горбачевской внешней политикой, тем более, что мою задачу очень облегчил Александр Александрович Бессмертных своим выступлением. Я хотел бы вернуться к блистательному докладу Анатолия Сергеевича Черняева.

Мне кажется, что Анатолий Сергеевич с рыцарским искусством защитил послужной список и Михаила Сергеевича, и свой собственный; здесь я не берусь ничего оспаривать, тем более что я во многом с ним согласен. Но есть фундаментальный вопрос, который сразу возник на нашем первом заседании «Горбачевских чтений» (слава Богу, что Ольга Михайловна Здравомыслова и ее Центр взяли на себя инициативу – дело в высшей степени нужное). Это вопрос об отношении к горбачевскому наследию вообще и, в частности, в сфере внешней политики. Конечно, его можно представить как забальзамированный объект, который требует молчаливого поклонения. Это возможная линия поведения. Но, как мне представляется, не самая перспективная.

Полагаю, что это живое, политически актуальное наследие. Позвольте проиллюстрировать эту мысль на двух примерах. Первое. Эту тему здесь поднял Александр Александрович, и я лишь присоединяюсь к ему. Это, конечно, вопрос об отношении к ядерному оружию, вообще к оружию массового уничтожения. Когда была выдвинута горбачевская программа ликвидации ядерного оружия, то, мне кажется, даже многие его искренние сторонники и, возможно, значительная часть его внешнеполитической команды отнеслась к этому, как если не пропагандистскому документу, то скорей романтической мечте.

А дальнейшее развитие событий показало, что это была в высшей степени актуальная политическая программа. Потому что ядерное оружие – это некий оборотень, который может вернуться, причем в гораздо более страшной форме. Наше поколение жило с мыслью, что нет ничего хуже, чем ядерное противостояние, реальная перспектива ядерного конфликта между Соединенными Штатами и Советским Союзом. И действительно, это была ужасная перспектива. Мы не придавали особого значения тому факту, что это были два мощных, развитых государства с твердым и устойчивым политическим руководством. У них были совершенно разные системы, но политическое руководство и там, и здесь чувствовало себя достаточно уверенно.

Мы считали само собой разумеющимся то, что ядерное оружие и там, и здесь находится под очень жестким политическим контролем. А сейчас в индо-пакистанком конфликте мы столкнулись с совсем другой ситуацией. У обеих сторон есть ядерное оружие. И ещё есть Индостанский полуостров, где почти полтора миллиарда населения – одна из самых бедных и конфликтных зон в современном мире. Регион, который по масштабу проблем уступает только черной Африке, южнее Сахары. Страны со слабыми и во многом не сформированными обществами. Государства с нестабильным политическим руководством, причем и на той, и на другой стороне. Руководством, которое может заиграться с этими ядерно-стратегическими играми. Хотя, я уверен, что и Ваджаи, и Мушараф готовы сделать все, чтобы избежать конфликта. Тем не менее, в отличие от советского и американского руководства, они не контролируют полностью ситуацию. Регион, где ядерный порог ниже, считается, что конфликт не выйдет за рамки Индостанского полуострова.

Я хотел бы напомнить еще одно обстоятельство. В этой части света кровь льётся рекой. Одна межобщинная резня 48-го года стоила много жизней (никто этих бедолаг толком не считал), около миллиона человек. Было две войны – в 65-м и 71-м году. Конечно, можно сказать, и, к сожалению, это будет правда, что там люди живут и умирают, как трава. Там человеческие жизни никто не считает в отличие от Европы и Соединенных Штатов, и даже в какой-то степени Советского Союза. Тем не менее количество может перейти в качество: когда в Руанде число убитых подошло к миллиону, то все-таки вспомнили об основном праве человека на жизнь и стали говорить о геноциде.
Поэтому и нынешний конфликт на Индостанском полуострове требует пристального внимания.

Это означает, что те проблемы, которые в свое время ставила горбачевская внешняя политика, не только возвращаются, но возвращаются в гораздо более острой, драматичной форме. Кстати говоря, мне трудно понять с некоторых пор, почему все-таки американцы не спешат расставаться с ядерным оружием. Это было объяснимо тогда, когда еще пока существовал Советский Союз и пока не закончилась «холодная война». В то время у нас был подавляющий перевес в обычных вооружениях и обычных вооруженных силах в Европе. Тогда это было понятно, был очевидный резон. Но в 90-е годы, когда Соединенные Штаты по всем критериям национальной мощи обогнали своих конкурентов, когда они вырвались на целый корпус вперед в создании высокоточного оружия, как раз ликвидация оружия массового поражения была бы, как мне кажется, полностью в национальных интересах Соединенных Штатов.

То есть, суть метаморфозы, происшедшей за последние 10-15 лет, очень проста. Исторически ядерное оружие было оружием сильных, оружием лидеров. Сейчас оно, так же, как и другие виды оружия массового уничтожения, становится оружием слабых. Я уж не говорю о том, что оно расползается, как напомнил Александр Александрович. Появились два новых члена ядерного клуба. Практически нет сомнений, что ядерное оружие есть у Израиля. А на подходе целая десятка претендентов. И это создает абсолютно новые уравнения в мировой политике. Это не уравнение из двух величин. Когда число активных игроков на ядерном поле выходит, скажем, за цифру десять, то управлять процессом, даже контролировать становится невозможно. Это первое.

И второе, почему мне представляется очень актуальной проблема горбачевского наследия. Я хотел бы вернуться к интереснейшему пассажу, который прозвучал у Анатолия Сергеевича. Он бросил его походя, и, похоже, он не был замечен на фоне того, что прозвучало дальше.

Но прежде, позвольте, я здесь скажу об одной интересной гипотезе, которую тот же Анатолий Сергеевич высказал, когда мы брали у него интервью в рамках нашего совместного проекта с Гуверовским Университетом. Он дал нам очень содержательное интервью и, в частности, одна из его идей звучала так: а может быть, мы немного поторопились с другими реформами. Может быть, надо было начинать с внешней политики, распутывать ее узлы, развязывать себе руки, а остальное выстраивать потом, в какой-то определенной очередности.

Я считаю, что идея интересная и соблазнительная. Хотя пока не готов под ней подписаться по одной простой причине. И здесь я сошлюсь на один пассаж из сегодняшнего выступления Анатолия Сергеевича. У него он прозвучал так: несмотря на горбачевские реформы, деградация общества все равно произошла, поскольку она была заложена в недрах советской системы. Я считаю, что здесь много правильного и справедливого. В то же время мне кажется, что сама проблема масштабнее и сложнее. Представим, что действительно мы бы смогли осуществить все основные задумки горбачевской внешней политики. Представим, что действительно открылись новые возможности, в первую очередь связанные с перспективой конверсии нашего ВПК, поскольку именно здесь был заложен наш потенциал в области высоких технологий.

Пойдем еще дальше и представим, что мы могли бы избежать национальной катастрофы 1991 года… Не заиграйся наши фундаменталисты с радикальными демократами, глядишь, удалось бы сохранить Советский Союз. Означает ли это, что после реализации горбачевского курса в нашей внешней политике у нас открылся широкий простор для деятельности на мировой арене? С некоторых пор у меня на этот счет появились серьезные сомнения. Они связаны со следующим. К 85-му году полным ходом шла реализация масштабного проекта создания нового мирового порядка, связанная в первую очередь с деятельностью, конечно, неоконсервативных сил. Тогда их воспринимали по-другому. Мы в видели другие аспекты их деятельности. Фронтальное наступление на левых. Обострение идеологического противоборства. Но для нас оставалось в тени (и я боюсь, что продолжалось до 91-го года), пожалуй, самое главное: неоконсерваторы сумели сформулировать и претворить в жизнь конструктивный ответ капитализма на глубокий структурный кризис 70-х годов.

И этим ответом стало создание нового миропорядка, что потом получило наименование глобализации, которая не ограничивается взаимозависимостью и взаимообусловленностью. А идёт гораздо дальше– к созданию транснациональных структур. В этой новой структуре мировых связей, гораздо более жесткой, гораздо более плотно сбитой Советский Союз с его историческим отставанием, с его экономикой, политикой, идеологией, даже при успешном осуществлении горбачевской реформации, которая требовала усилий не одного поколения… И здесь бы перед ним встали огромные проблемы, которые не снимаются тем фактом, что жизненно необходимые реформы закончились трагедией, может быть, оптимистической, но тем не менее трагедией, национальной трагедией. И не все можно объяснить тем, что Советский Союз исчез, а Россия по своему потенциалу сильно ему уступает.
Мне кажется, что если мы вернемся к этому комплексу проблем, понимая горбачевскую внешнюю политику как живое, актуальное наследие, то встает целый ряд очень трудных вопросов, которые политически весьма актуальны и сегодня.