В.А.Медведев

В годы перестройки в составе партийного руководства мне привелось заниматься разными вопросами: экономикой (по своей профессии), идеологической сферой. В качестве секретаря ЦК КПСС по взаимоотношениям с социалистическими странами принимал непосредственное участие и в международной деятельности. Естественно, не был в стороне и от выработки и обсуждения общих подходов, новой системы приоритетов и ценностей внешней политики страны.

Хотелось бы прежде всего подчеркнуть, что новое мышление родилось не вдруг, как внезапное озарение. В кругах интеллектуальной элиты страны зрели настроения в пользу перемен. Более того, они вылились и в несколько очень важных актов в области внешней политики – таких, как первые шаги в ограничении стратегических вооружений, как хельсинкский акт и некоторые другие. И всё же это была лишь корректировка традиционной внешней политики, которая не затрагивала ее глубоких основ, вытекающих из противостояния двух блоков и двух мировых систем. Идеологические догмы прочно сидели в сознании партийно-государственного аппарата, партии, да и широких слоев населения.

Март 85-го года открыл шлагбаум для проявления новых идей, но путь им предстояло пройти непростой – полный преград и препятствий. В этой связи я хотел бы напомнить о том, что одной из первых кадровых перемен, которые произошли вначале перестройки, было перемещение Андрея Андреевича Громыко на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В дальнейшем этот шаг многими комментировался в том духе, что это была плата Громыко за его активную позицию на мартовском Пленуме при выдвижении Горбачева на пост Генерального секретаря.

Не буду спорить против этого, но (субъективно или объективно) этот шаг решал и другую задачу: он создал предпосылки для коренных перемен во внешней политике. Вряд ли Андрей Андреевич стал бы сопротивляться проведению новых идей, но и инициатором их он быть не мог. Это был человек другой эпохи, носитель другой идеологии, другой внешнеполитической стратегии. В период Брежнева она полностью держалась в его руках. Это была одна из главных опор брежневского режима – наряду с Минобороны и ВПК во главе с Устиновым, и КГБ во главе с Андроповым. Туда никто не имел права вторгаться, кроме самого генерального секретаря, – ни правительство, ни секретари и отделы ЦК.

Откровенно говоря, у меня в ту пору сложилось представление, что Андрей Андреевич, заняв высший государственной власти, расчитывал не выпускать из своих рук и внешнеполитическую деятельность, продолжать её курирование с учетом того, что ни генсек, ни новый руководитель МИДа не обладают опытом дипломатической деятельности. Но это оказалось иллюзией. Внешнеполитическая сфера с самого начала была твердо взята в руки Генерального секретаря. В этом сыграло свою роль и неожиданное для всех назначение Шеварднадзе руководителем МИДа.

Я не могу не сказать и о том, что сам Горбачев (Михаил Сергеевич может поправить меня, если я ошибаюсь) и все те, кто его окружали и вместе с ним искали новые подходы, в том числе к проблемам международных отношений, не были тогда свободны от старых идеологических догм и представлений.

Я хорошо помню, как рождались и горячо обсуждались идеи, которые легли в основу нового политического мышления: о целостности мира и взаимозависимости стран, о приоритете общечеловеческих ценностей, о деидеологизации межгосударственных отношений и перевода их на почву национальных интересов страны с учетом национальных интересов других стран, о нахождении необходимых и возможных соглашений на этой основе. Спорили до хрипоты, до тех пор, пока Михаил Сергеевич не напоминал кто здесь решает вопрос, и вносил окончательный вердикт по основным выводам.

Так, шаг за шагом и формировалось новое политическое мышление. И на этой основе началась выработка конкретных внешнеполитических инициатив и решений. Это - и заявление Генерального секретаря в январе 86-го года, содержащее программу и страстный призыв к ядерному разоружению и движению к безъядерному миру. Это – и придание мощного импульса советско-американскому диалогу, который положил начало реальному сокращению ракетно-ядерного оружия, освобождению Европы от ракет средней и меньшей дальности. Это – и отказ от доктрины Брежнева в отношениях с социалистическими странами. Это – и решение о прекращении афганской авантюры. Это – и нормализация отношений с Китаем. Это – и поворот нашей политики на Корейском полуострове, связанный с признанием Республики Корея. Это – и изменение отношения к странам «третьего мира», прекращение рассматривать их, как разменную монету в борьбе двух блоков и двух систем. Это и курс на преодоление локальных конфликтов и т.д.

Новое политическое мышление, мне думается, сложилось в основных своих чертах к 89-90-му году. Но именно в это время начинаются критические накаты на политику Горбачева не только по внутренним аспектам перестройки, но и по внешнеполитическим проблемам. Они шли как со стороны радикально-либеральной оппозиции, так и особенно со стороны коммунистического фундаментализма. Первое время на Горбачева, наверное, не все решались поднимать голос, и основные удары пришлись по Шеварднадзе. Он начал очень сильно нервничать. Но одновременно, это, дало повод для того, чтобы Эдуард Амвросиевич стал представлять, что он – чуть ли не главный архитектор советской внешней политики и ревниво воспринимать любые, не исходящие от него внешнеполитические шаги, будь то Ближний Восток или восстановление дипломатических отношений с Южной Кореей. И отсюда его срыв и скандальное заявление об отставке прямо на заседании Верховного Совета.
Сегодня в нашей дискуссии поднимался вопрос о судьбе Варшавского Договора. Сама постановка вопроса «не поспешили ли мы с его роспуском» - странная. Ведь это произошло после того, как совершились «бархатные революции» в странах Восточной Европы (правда не везде они были «бархатными»). Пакт вообще уже превратился в нечто такое, что не только не играло никакой положительной роли, но и служило источником раздражения у наших соседей.

Судьба горбачевского внешнеполитического наследия неоднозначна. Несмотря на все стремление ельцинской администрации противопоставить себя перестройке и Горбачеву, игнорировать новое политическое мышление было невозможно. Сохранилась приверженность России линии на ядерное разоружение и налаживание нормальных отношений с западными государствами, которые стали очень часто, к месту и не к месту, обозначаться «партнерскими». Несмотря на все усилия, в 90-е годы не удалось выстроить и альтернативную линию внешней политики, если не считать так называемой козыревщины – попыток приспособления к политике сильных мира сего и прежде всего США, воскресить идеологизацию внешней политики, но с обратным знаком. Она привела к крупным просчётам и ошибкам во взаимоотношениях со странами СНГ, Центральной и Юго-Восточной Европы и в других регионах мира.

У меня, я думаю и у многих, вызывает чувство глубокой горечи ослабление позиций России в мире в 90-е годы, действенности ее внешней политики, неспособности оказать существенное влияние на многие процессы на международной арене, неоднократные факты унижения национального достоинства страны.
Конечно, общий фон, как здесь уже подчеркивалось, возник в результате распада Советского Союза. Посмотрите на карту. Раньше контуры Советского Союза были одним из национальных символов, а теперь географический силуэт России очень редко удается видеть, да и смотреть на него не очень-то приятно. Россия отодвинута с Запада на Восток, с Юга на Север. На Западе остался только Калининградский анклав с абсолютно неясной и, по всей видимости, с очень трудной судьбой, на Юге – Северо-Кавказский и Прикаспийский протуберанец, соединенный с основным российским массивом 400-километровым перешейком между Луганской областью Украины и Западным Казахстаном. И этот анклав тоже находится далеко не в благополучном состоянии. Россия никогда не знала таких границ, это вообще вопрос очень сложный с точки зрения исторической перспективы.

Считаю, что нынешняя, послеельцинская администрация более активно и последовательно следует исходным положениям, которые лежали в истоках нового политического мышления и внешнеполитического курса перестройки, поправляет ошибки во внешней политике, допущенные в 90-е годы, исходя из национальных интересов России. Это относится и к сотрудничеству с Западом, и к шагам, предпринятым по совместной борьбе с международным терроризмом. Это относится и к нашей политике в отношении ближайших соседей в Центральной и Юго-Восточной Европе, на Корейском полуострове, на Ближнем и Среднем Востоке и, конечно же, к взаимоотношениям с новыми государствами, возникшими на территории Советского Союза.

Но в этой связи не могу поделиться недоумением в связи с недавним демаршем Президента России в отношении Белоруссии - выведением на публичную трибуну проблем и противоречий, возникших в ходе переговорного процесса о создании союза двух наших государств. Предложения Белоруссии по этому вопросу нас не устраивают. Хорошо. А что предлагается взамен? Идея прямого вхождения Белоруссии в состав России. Как это понять? Это же даже отход от той модели, на которой строился Советский Союз и которую мы критиковали за авторитаризм и хотели реформировать, что, правда, сделать не удалось. Теперь предлагается Белоруссии входить напрямую в состав России. Как это будет воспринято в Белоруссии? Как это будет понято на Украине и в других республиках? И как это вообще выглядит с точки зрения перспективы наших отношений с нашими бывшими братскими республиками.

Хочется надеяться, что этот эпизод не превратится в длительную размолвку. И дело тут вовсе не в Лукашенко, сегодня он Президент, а завтра не будет им, а Белоруссия была и остаётся как нашим ближайшим соседом и важным звеном в системе наших международных отношений и геополитических интересов.
В заключение хочу высказать уверенность в том, что воздействие горбачевского нового мышления и его идей на российскую внешнюю политику будут усиливаться, и наша внешняя политика от этого только выиграет.