Павел Палажченко: Перестройка сделала мир лучше

СОФИЯ ШЕВАРДНАДЗЕ, Russia Today: Павел Палажченко, большое спасибо за то, что вы сегодня с нами. Нам очень приятно.

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО, ведущий переводчик советского и постсоветского периода, дипломат: Спасибо.

Зачитаю цитату из вашей книги. «Именно это занятие - вдыхать воздух иностранного и своего родного языка, пробираться через тернии слов и, отыскав правильное, почувствовать его текстуру, его размер, а затем и нити, соединяющие два языка, всегда было моим любым занятием». Вы больше лингвист, чем дипломат?

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Да, это так, это всегда было моим любимым делом. Я занимался в жизни многим: был дипломатом, многие годы работал в МИДе, писал книги, был журналистом, работал в «Горбачёв-Фонде» кем-то вроде советника Горбачёва после его президентства. Но всё же должен сказать, счастливее всего я был в роли лингвиста. Это моя профессия и моё призвание.

О вас говорят как о человеке живейшего ума и удивительной непредвзятости. Были ли вы психологически готовы как переводчик доносить те сигналы колоссальной важности, которые Горбачёв в годы своего руководства направлял миру.

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Откровенно говоря, да. Думаю, я был готов. Я не хвастаюсь. Помню: когда почти 27 лет назад меня впервые попросили переводить Горбачёва, хотя в то время он был главой Советского Союза, генеральным секретарём ЦК - какой-то заоблачной фигурой - помню, мне не было страшно. Я был психологически готов. Частично – потому что, конечно, все чувствовали и ждали, что Горбачёв – это что-то новое, что его не нужно бояться. Но ещё потому, как мне кажется, что в то время я любил свою работу, я наслаждался ей. И это было частью моей любви к работе лингвиста.

Как вы воспринимали мир на тот момент? Каково было стоять рядом с человеком, который переворачивал всё вверх дном?

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Я очень поддерживал перемены, перестройку. Поначалу, первые пару лет, я, честно говоря, беспокоился, что всё это будет носить лишь косметический характер, что это не получит достаточной поддержки ни в правящей элите СССР, ни в народе. Но потом, конечно же, из-за некоторых решений, принятых Горбачёвым, процесс набрал обороты и, что ещё важнее, сам стал движущей силой, перестал зависеть только от Горбачёва или от Горбачёва и его сторонников. Так что чувствовалось: да, перемены необходимы, да, перемены возможны. Но были, конечно же, и сомнения.

Вы также сказали, что переводчики занимают в аппарате в некотором роде независимую позицию, иногда больше работая на себя, чем на правительственных чиновников. Каков, по-вашему, главный принцип отношений переводчика со своим подопечным? Доверие?

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Разумеется, доверие. Суть в том, что тебе должна доверять не только твоя, но и другая сторона. Думаю, молодым переводчикам необходимо это понять. Ты не нейтрален, ты, несомненно, являешься частью процесса достижения взаимопонимания. И ты должен сделать всё, что можешь сделать, в каком-то смысле - для обеих сторон. Конечно, в то же время ты являешься официальным лицом, сотрудником МИДа, об этом тоже необходимо помнить.

Похоже, что Горбачёв доверял вам различные функции. Перевод – само собой, а не приходилось ли вам иногда быть его психологом или советником?

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Нет, не сказал бы… Но для переводчика, для дипломата, да для кого угодно важно понимать, что ты работаешь с человеком. Никто не совершенен. Нужно делать скидку на особенности человеческого характера. Это касается и того, кого ты переводишь, Горбачёва, но и другой стороны тоже. Потому что они тоже люди. И переводчик, по моему мнению, может быть положительным фактором.

Помню, например, как после визита Рейгана в Москву в 1988 году… визит был практически окончен, и Горбачёв и Рейган должны были посетить концерт в Большом театре. И, должен сказать, службы безопасности США немного перестарались. Они стали обыскивать едва ли не каждого, кто входил в театр. В результате концерт начался с опозданием почти на час, что немало расстроило Горбачёва и Раису. И они задумались, а стоит ли вообще идти на тот концерт, и нужен ли им вообще тот последний ужин, который был намечен после концерта.

И, честно говоря, я выступил тогда не как психолог, но я сказал: понимаете, определенный человек или группа людей приняла такое необдуманное решение, давайте не будем на этом акцентировать внимание и омрачать из-за этого столь важное событие, прекрасный саммит. Возможно, это помогло, потому что все успокоились, и визит завершился на хорошей ноте.

Расскажите подробнее о понимании и непонимании. Ведь вы говорите с Горбачёвым, а потом говорите с другими на их языке. Очевидно, вы чуть лучше понимаете их менталитет, их мышление. Вы когда-нибудь советовали ему, как найти подход к тому или иному человеку? С какими высокопоставленными фигурами легче договориться? Кроме Рейгана.

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Конечно, с некоторыми высокопоставленными лицами легче найти общий язык, чем с другими. Но не забывайте, мы с Горбачёвым по-человечески стали близки уже после его президентства. А в то время я занимал государственную должность и не входил в круг его приближенных. Поэтому я никогда не осмеливался давать какие-либо советы по личным вопросам. Позже – конечно. Мы знакомы уже 27 лет, так что позже да, мы обсуждали тех, с кем он работал. Разных людей. Не только американцев и иностранцев, но и русских. Но это было уже позднее.

Хорошо. Я понимаю, что лично для вас каждая встреча Горбачёва, проходившая при вашем участии, была беспрецедентным событием и имела поворотное значение. Но можете ли вы выделить какую-то одну из них?

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Быть может, вы удивитесь. Можно многое назвать, Рейкьявик например. Но для меня это не Рейкьявик и не Вашингтон - это встреча, которая прошла в Хельсинки после начала агрессии Саддама Хусейна против Кувейта. В моем представлении, это даже более выдающееся событие, чем встреча Горбачёва с Бушем на Мальте. Хельсинкская встреча даже в большей степени, чем мальтийская, ознаменовала завершение холодной войны.

Это был первый случай, когда речь шла не о динамике конфронтации, противостояния двух великих держав, а о динамике их сотрудничества. Это было сотрудничество для пресечения агрессии, и это действительно сработало. Обе страны показали, что способны на это, могут делать нужные шаги, идти на компромисс, добиваться, чтобы это сотрудничество приносило плоды. Так что для меня это было необычайно важное событие.

На той встрече присутствовал Эдуард Шеварднадзе, и я помню – это касается не Горбачёва, но все же: я помню, как во время встречи Шеварднадзе и Бейкера в Иркутске поступила новость о вторжении Саддама Хусейна в Кувейт. Помню, как об этом объявил помощник Бейкера, и это было полной неожиданностью. На обсуждение этого не стали тратить много времени, но договорились о дальнейших контактах. И контакты впоследствии привели к этой, как я считаю, по-настоящему исторической и, возможно, недооцененной встрече Горбачёва и Буша в Хельсинки.

Вы сказали, что проработали с ним двадцать семь лет. Как за это время изменилось ваше восприятие событий? Ему теперь исполнилось восемьдесят лет: как вы оцените то влияние, которое он оказал на Россию и мир?

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Ну, я думаю... Я в те годы с ним работал, поскольку верил в то, что он делает. Я работал в МИДе, и если бы я, скажем, захотел получить назначение куда-то за рубеж – сейчас-то что об этом говорить – но в 1987-м, в 1988-м я мог бы перевестись куда-нибудь за границу. Я этого не делал. Я работал с ним, потому что верил в то, что он и его сторонники делают, чтобы изменить страну. А потом выяснилось, что это изменит не только нашу страну, но и весь мир.

И это понимание, это мнение, думаю, во многом у меня осталось, оно получило подтверждение последующими событиями. Честно говоря, я всегда верил, что легко не будет – ни нашей стране, ни остальному миру. Что это будет не праздник, на котором все веселятся и говорят, как всё хорошо. Да, у меня были разочарования, связанные со многими вещами в этой стране и в мире, но я всё же считаю, что практически любой непредвзятый человек согласится с тем, что сейчас дела в мире обстоят лучше, чем 30 лет назад.

Для вас Михаил Горбачёв – заслуживает звания «человек XX века»?

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Да, определённо. Я не слишком-то верю в эти конкурсы, состязания. Разумеется, некоторые люди его поколения и предыдущих поколений оказали на XX век большое положительное влияние. И говоря о «человеке XX века», нужно искать тех, кто внёс положительный вклад. И он определённо входит в первую тройку, первую пятёрку личностей, каждая из которых действительно сделала мир лучше.

Его нежные отношения с покойной ныне супругой Раисой были, пожалуй, так же знамениты, как и он сам. Вы бы могли сказать, что на мир он смотрел, как романтик?

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Ну… нет. Не думаю, что на мир он смотрел романтически. Но он был одним из счастливейших людей. Они были действительно идеальной парой. Не то чтобы всё всегда было идеально и гладко, но такую взаимную преданность и любовь редко увидишь. И я был тому свидетелем и восхищался этим.

Господин Палажченко, большое спасибо за интервью.

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО: Вам спасибо.
 

ИНОТВ, 30.03.2011