Жизнь и реформы. Книга 1

Часть II. В Кремле

Книга 2

Глава 14. Политическая реформа

Выборы
Авангард откатывается в арьергард
Рождение парламента
Новшества
Два классика: Леонов и Сахаров
Партия в раздумьях
Первые баталии в Верховном Совете
Шахтеры и большая политика
Советы

Выборы

     Если попытаться коротко охарактеризовать смысл политической реформы, как она была задумана и проведена, то можно сказать, что это — передача власти из рук монопольно владевшей ею коммунистической партии в руки тех, кому она должна была принадлежать по Конституции, — Советам через свободные выборы народных депутатов. И вполне понятно, что успех или неудача реформы, особенно на ранних ее этапах, всецело зависели от отношения к ней самой КПСС, которая, по существу, должна была добровольно расстаться с собственной диктатурой. Это была дьявольски сложная политическая операция, болезненная и особенно тяжелая, можно сказать, со «смертельным исходом» для слоя партийной номенклатуры. «Отречение от престола» грозило ей постепенной утратой привилегий, которыми она пользовалась, переходом из разряда сильных мира сего в разряд обычных граждан.
     Вполне понятно, что партийно-государственная бюрократия должна была встретить это нововведение в штыки. А поскольку в то время в ее распоряжении все еще оставались основные рычаги власти, было только два средства обеспечить успех реформы. Организовать мощное давление на партийно-государственную бюрократию со стороны большинства общества, решительно настроенного на радикальные перемены. А с другой стороны, ослабить сопротивление верхушечного слоя тактическими маневрами, отсекая наиболее консервативную его часть, втягивая в преобразование людей, способных мыслить по-новому. Без политического маневрирования могущественная бюрократия, формировавшаяся в рамках тоталитарной системы, никогда не позволила бы отобрать у себя власть.
     Я хочу привлечь внимание читателей к этому обстоятельству, потому что именно оно было предметом частой и безжалостной критики по моему адресу со стороны демократов. Да и не только демократов, но и ближайшего моего окружения. Уж как меня ни укоряли, что я якобы остаюсь в глубине души партократом, не могу вырвать из сердца привязанности к людям из партноменклатуры, среди которых провел многие годы своей сознательной жизни, не в состоянии избавиться от присущих им стереотипов мышления. Сам я это оцениваю по-другому. Причина недостаточно быстрых кадровых решений в ряде случаев кроется в моем стремлении избежать «открытого бунта на корабле», который мог привести к поражению политической реформы уже на ранних ее этапах.
     Пожалуй, вся эта материя нагляднее всего обнаруживалась в эпизоде с так называемой партийной сотней. И тогда, и сейчас я убежден в правильности того, что на 100 мест от КПСС были выдвинуты ровно 100 кандидатов. Нельзя было допустить, чтобы оказались забаллотированными некоторые члены тогдашнего партийного руководства. Это сразу перевело бы их в стан скрытых или открытых противников преобразований, могло серьезно осложнить обстановку. Не меньшие негативные последствия имело бы неизбрание в депутаты включенных в список для голосования Чингиза Айтматова, Святослава Федорова и других представителей творческой интеллигенции, активно поддерживавших перестройку.
     Наша оценка показала, что, если бы в кандидатский список были внесены, скажем, 103-105 фамилий, наибольшее число «черных шаров» получили бы Лигачев, Ульянов и Яковлев. Будь список увеличен на 10 кандидатов, не прошло бы большинство членов Политбюро — Слюньков, Никонов, Медведев, Зайков, Примаков, а вместе с ними известные писатели — Чингиз Айтматов, Даниил Гранин. А дальше имели шансы остаться за бортом и Генеральный секретарь с Председателем Совета Министров СССР.
     Кстати, каждому из них не стоило большого труда подобрать себе место, где ему было обеспечено доброжелательное отношение избирателей. Но это шло бы вразрез с замыслом, согласно которому партию как общественную организацию должны были представлять те самые 100 депутатов, избранные по партийному списку. Признаюсь, вначале и я сам колебался — как поступить? Но по размышлении пришел к выводу, что генсек должен идти в парламент не в личном качестве, а именно как руководитель партии.
     И еще. Процедура выборов на январском Пленуме ЦК (1989 г.) не исключала возможности отвести или забаллотировать того или иного кандидата. Так что демократические принципы вовсе не были в данном случае попраны.
     Раз уж речь пошла о «красной сотне», как ехидно окрестили ее в некоторых демократических изданиях, не могу обойти вопроса о прямом представительстве общественных организаций в парламенте, тем более что он долгое время был притчей во языцех. Критика, порой резкая, на этот счет шла оттого, что наши оппоненты не давали себе труда по-настоящему подумать над мотивами этого решения. Я же считал тогда его необходимым и остаюсь при этом мнении сейчас.
     Разумеется, с точки зрения формальной «корпоративное представительство» по заранее выделенным квотам небезупречно. Депутатские мандаты в данном случае не проходят апробации народного волеизъявления. Но следует иметь в виду, что таким образом получила свои мандаты лишь сравнительно небольшая часть депутатского корпуса. Да и метод этот с самого начала задумывалось использовать в разовом порядке. Позднее соответствующая формула была откорректирована в Конституции.
     Так что о каких-либо нарушениях демократических принципов говорить не приходится. Зато какие важные задачи удалось решить таким способом. Ведь надо отдавать себе отчет, что при том уровне политической культуры и всесилии номенклатурных кадров, которые существовали в то время, многие активные сторонники перестройки, особенно из числа научной и творческой интеллигенции, имели мало шансов быть избранными. Значит, парламенту нового созыва грозило оказаться не впереди, а позади быстро прогрессирующих политических воззрений общества, стать не тягачом, а тормозом реформ. Прямое представительство общественных организаций позволило ввести в депутатский корпус сравнительно небольшую, но чрезвычайно важную для становления будущего парламента группу влиятельных демократических деятелей, прошедших через списки профсоюзов, комсомола, женских организаций, творческих союзов и научных ассоциаций. Для наглядности приведу один пример. Едва ли нужно говорить о том, какую роль сыграл на съездах народных депутатов академик Сахаров. А избран он был от научных ассоциаций. Там же получили депутатские мандаты некоторые другие видные ученые, не прошедшие по основному списку Академии наук.
     Помимо этого главного обстоятельства квоты для общественных организаций имели и другой важный смысл. В условиях, когда мы еще не подступали даже к формированию многопартийной системы, эта мера позволяла до некоторой степени «структурировать» будущий парламент. Конечно, депутатские группы общественных организаций не могли заменить партийные фракции, но на первых порах с ними связывались голос, настроение, воля того или иного социального слоя. Ну а с формированием Межрегиональной группы начали образовываться и зародыши будущих партий, вступающих в соперничество с КПСС.
     Уже ход избирательной кампании показал, что мы оказались в совершенно незнакомой обстановке. Шла жесткая борьба за средства массовой информации, в особенности — за время в телевизионных программах. Развернулась острая, временами выходящая за грань приличия полемика в печати, на встречах с избирателями. Наружу выплыло и много горького, и много ранее неизвестного. У некоторых членов руководства все это вызывало раздражение и тревогу, панические настроения. Я же радовался, что нам удалось разбудить общество, сделать то, чего мы добивались все предшествующие годы перестройки, — включить народ в политику. Свободные выборы открыли много новых интересных людей, прояснили позиции социальных слоев, о которых, оказалось, у нас были весьма превратные представления.
     Парадокс заключался в том, что среди депутатов оказалось 85 процентов членов КПСС (в старом составе Верховного Совета — примерно половина), а ее верхний, руководящий слой воспринял итоги выборов как поражение партии. То обстоятельство, что избиратели «посмели» отдать предпочтение «кому-то», забаллотировав таких деятелей, как, скажем, первый секретарь Ленинградского обкома, кандидат в члены Политбюро Ю. Соловьев, привело некоторых в состояние шока, воспринималось как конец света. Правящая элита настолько «приросла» к руководящим креслам, так была самоуверенна, что не допускала отрицательного для себя исхода голосования.
     По завершении выборов мы собрались на заседание Политбюро (28 марта 1989 г.). Настроение у большинства было угнетенное, в воздухе висело — провал. Я оценил выборы как крупнейший шаг в осуществлении политической реформы, которую мы предопределили своими решениями. Через выборы общество выходит на новый уровень, устраняется разрыв между конституционными нормами и политической практикой. Власть приобретает в полной мере легитимный характер — это само по себе огромное достижение.
     Говоря все это, я чувствовал, что далеко не все мои коллеги согласны с такой оценкой. Некоторые были настолько «заведены», что не могли себя сдержать по ходу моего выступления. В спокойном тоне я сделал замечание: «Если кому-то тяжело здесь находиться, можно и выйти». Не скажу, чтобы наступила гробовая тишина, но собрание сразу успокоилось. Партийная дисциплина взяла свое, хотя многие сидели хмурые.
Я продолжил свой анализ, отметив, что выборы прошли для партии успешней, с меньшими потерями там, где люди ощутили реальные плоды перестройки. На Северном Кавказе, Ставрополье, в центральночерноземных областях до 90 процентов голосовавших поддержали кандидатов, выдвинутых местными партийными органами. Сказалось и отношение к лидерам. Тем, кто пользуется уважением за внимание к нуждам людей, нетерпимость к негативным явлениям, избрание было обеспечено.
     Общая же картина непростая. По итогам выборов мы должны оценить деятельность партийных и хозяйственных кадров. Особенно в Москве и Ленинграде, где мы столкнулись с неудовлетворенностью населения тем, как идет перестройка, решаются жизненные проблемы. Это серьезный сигнал для правительства и ЦК, не говоря уже о горкомах и райкомах.
     Мы не имеем права отвергать с порога критику, которая раздавалась по адресу руководства в ходе избирательной кампании. Она ведь во многом справедлива. Тяжелое положение в экономике в немалой мере вызвано огромными расходами, которых требует ликвидация последствий аварии Чернобыльской АЭС, землетрясения в Армении, затеянной не нами авантюры в Афганистане. А также и тем, что мы не сумели выбрать оптимальную экономическую политику, усугубили ситуацию на рынке, в финансовой сфере и только теперь начали во всем этом разбираться.
     У людей плохое настроение не из-за происков «Огонька», «Московских новостей» или Ельцина. Многое могло бы выглядеть по-другому, если бы партийные и властные структуры на деле перестраивались, были ближе к людям, внимательней к их нуждам. На всех направлениях мы отстали, народ нас опережает, партии приходится оправдываться только тем, что она все начала.
     Положение партии тогда не было безнадежным. Были и возможности, и запас времени, чтобы преодолеть психологический шок от расставания с незыблемой монополией власти. Добиться поддержки народа уже не ссылками на Октябрьскую революцию и Отечественную войну, а эффективной политикой, гарантирующей демократию, гражданские права, высокий уровень и качество жизни. Я верил, что такое преображение КПСС возможно. А как были настроены мои товарищи по партийному руководству, что их больше заботило?
     «РЫЖКОВ. В Москве не из-за дефицита мяса Ельцину отдали 90 процентов голосов — мясо в столице есть. Мы получили страшное наследство, но и сами допустили ошибки. Ничто не потеряно, у нас сильная партия, сильное государство... Обращаю внимание членов Политбюро, что газеты ЦК выступают против ЦК.
     ВОРОТНИКОВ. Не дать поколебаться тем из актива, кто не избран, чтобы они не почувствовали, что к ним изменилось отношение. Закон о выборах требует исправления. На местах также возмущены поведением средств массовой информации, которые формируют негативное отношение к партийным кадрам. Не прошли 14 командующих военными округами.
     ЩЕРБИЦКИЙ. Рассмотреть в партийном порядке тех членов КПСС, кто в ходе избирательной кампании занимал антипартийные позиции.
     ШЕВАРДНАДЗЕ. Надо приветствовать всех избранных. От прошлого отмежевываться. Без этого не спасти авторитет партии. Выборы проходили на переходном этапе. Народ еще не получил материальных плодов перестройки, а то, что завоевано в области других ценностей, воспринимается неоднозначно. Мы не сумели использовать то, что завоевано в ходе перестройки, в частности достижения во внешней политике. Беспокоят выборы в республиках.
     ЛИГАЧЕВ. Мы допустили серьезный политический просчет. Я имею в виду Прибалтику, там выбрали не тех. Перестройка вызвала противоречивую реакцию в обществе, отсюда голосование против партийных, хозяйственных и военных работников. Главная причина в том, какую позицию занимали средства массовой информации в отношении истории партии, партийной работы. Негативную позицию накапливали в сознании людей. Это очень опасно. Мы должны помнить, что в Венгрии и Чехословакии в 1968 году все начиналось со средств массовой информации... СМИ концентрируют критику на злоупотреблениях, на взятках. Это правильно. Но заодно шельмуют всех руководящих работников. Дисциплина в партии сейчас хуже, чем в беспартийной среде.
     МЕДВЕДЕВ. Многое пустили на самотек. Секретари обкомов и райкомов боролись между собой за депутатские места. Преобладает критический настрой не в отношении перестройки вообще, а того, как она идет. Мы раскритиковали все в прошлом, но не преодолели элементов командно-административной системы. Не может быть такого, чтобы пресса думала одно, а народ другое. В Венгрии, Чехословакии был общий кризис, оттуда взялись и оппозиционные журналы. Хотя, согласен, пресса не должна поддаваться нездоровому настроению. С ней нужно работать.
     СОЛОВЬЕВ. В Ленинграде все семь партийных руководителей, представители административных и военных кругов не прошли. Есть у нас противники, и мы их недооценили. Они работали по месту жительства, а мы лишь внутри коллектива. Не только некоторые средства массовой информации, но даже «Правда» и «Известия» нанесли удары по партийным руководителям, вели дело тенденциозно. Партию так измазали с головы до ног, причем все ее поколения, что это не могло не сказаться на настроениях избирателей. Избирательная кампания показала, что идет борьба за власть.
     ЧЕБРИКОВ. Тех, кто потерпел поражение, сохранить и поддержать. В Армении пикеты были у избирательных участков, составлялись черные списки. Прибалты разъезжали по всей стране, агитировали против партийных кандидатов, аж до Якутска добрались.
     ЗАЙКОВ. МГК и райкомы оказались в опале. Кто выступал в поддержку партийной платформы, сразу проигрывал. Значит, по существу, настроение было против власти. Райкомы не могут работать. Надо потребовать от средств массовой информации прекратить дискриминацию партаппарата. Имели место посягательства на флаг, на гимн. Появились трехцветные флаги. Коммунисты требуют съезда КПСС.
     ПУГО. Нападок на партию много. Есть опасность, что итоги выборов начнут изображать как поражение КПСС. Надо не допустить, чтобы такая оценка стала гулять. Партийные организации не растут, идет отток из партии. Муссируется тема многопартийной системы. В Прибалтике народные фронты добились всего, чего хотели. Предстоит националистический август.
     ЯКОВЛЕВ. Ни о каком поражении речи идти не может и не должно. 84 процента избирателей пришли голосовать, и избрано 85 процентов коммунистов. Это референдум за перестройку. Немножко мы испугались. На самом деле советский народ проголосовал против застоя и командно-административной системы, против бесхозяйственности и разгильдяйства. Выборы — демонстрация верности демократическому социализму и доказательство того, что в условиях однопартийной системы возможна демократия. Есть и враждебные силы. Не думаю, что голосование было против партии как таковой. У нас эмоциональное отношение к прессе. Меня больше беспокоит другое — когда газета по десять раз пишет об одном и том же, но никакой реакции со стороны партийных и других органов не следует.
     РАЗУМОВСКИЙ. 30 секретарей обкомов и горкомов не прошли. В двухстах с лишним округах предстоят новые выборы.
     СЛЮНЬКОВ. Идут нормальные процессы. Есть потери, тревога за партию. Мы дали возможность изображать дело так, что она виновата во всем. Средства массовой информации мало показывают положительного, что сделано в ходе перестройки. А перед выборами была задержана выдача зарплаты. С товарами особенно плохо было в эти дни.
     МИРОНЕНКО. Нельзя политику обижаться на свой народ. Многие партийные комитеты оказались просто не готовы работать широким фронтом. Сказалась привычка командовать через орготделы, остались методы прямого руководства комсомольскими организациями со стороны райкомов.
     ЛУКЬЯНОВ. Пятая часть секретарей партийных организаций не прошла. Замечен резкий рост уравнительных настроений. На этой волне паразитируют демагоги плюс идет массированная атака СМИ на партийное руководство, а теперь разговоры, что ЦК, мол, бросил партийные организации на произвол судьбы, отдал секретарей парткомов, обкомов на съедение демагогам. Существенно, что большинство военных голосовало против партийных секретарей. Надо поддержать тех, кто не прошел.
     МАСЛЮКОВ. Надо настраивать людей на то, что неизбежны инфляция, рост цен, трудности с продовольствием, замораживание зарплаты. Чтобы оздоровить финансовую систему, нужны драконовские меры. И товары, хотя бы на 50 миллиардов. Машиностроение и оборонка на 40 процентов увеличили производство товаров для народа. Надо через год-полтора по отдельным видам решить эту проблему, и так обещать народу».
     Думаю, этих выдержек достаточно, чтобы получить представление о настроениях тогдашнего руководства. Уже определились в его составе левое и правое крыло, хотя до прямой полемики и открытого разрыва еще далеко. Одни видят в выборах победу демократии, другие — поражение партии. У первых преобладает стремление двигать реформы вперед, у других все сильнее дает о себе знать ностальгия по прежним порядкам. Для одних критические выступления прессы — нормальное проявление гласности и повод для размышлений о допускаемых ошибках, для других — нетерпимое своеволие, клеветническая кампания антипартийных и антисоветских элементов.
Из своего заключительного слова приведу лишь одну выдержку: «Партия нарастила свой авторитет через политику перестройки не угрозой и страхами, а тем, что она пошла открыто к народу и сама вызвала критику на себя. Теперь надо завоевывать авторитет на другом этапе — когда решаются практические дела, и никаким «затыканием рта» его не завоюешь. Выборы показали, что перестройка нуждается в защите. Но защитить перестройку можно лишь ее углублением и развитием. Главное сейчас — практическое дело. Нельзя зацикливаться на самоанализе, предаваться «самоедству». Мы должны дать почувствовать людям, что реагируем на болевые моменты критики с их стороны и готовы действовать уверенно, спокойно. С этим идти и на съезд».

Авангард откатывается в арьергард

     Все чаще звучала мысль, что выборы отразили новые реальности, КПСС отстает от жизни, а партийная номенклатура становится тормозом реформ.
     Действительно, в своих поездках я все больше чувствовал, что управленческие и партийные структуры нажимают на тормоза. Перемены воспринимали как угрозу быть оттесненными от власти и делали все, что могли, чтобы этому помешать. В этом и был просчет: надо было менять стиль, делать дело, быть ближе к людям. А они продолжали править, отсиживаться в кабинетах. Копить злобу, поскольку мною было сказано в открытую на всю страну (а уж на закрытых встречах тем более): те, кто не хочет перестраиваться, идти в ногу с жизнью, останутся на обочине. Выборы показали, «по ком звонит колокол».
     Признаюсь, я тяжело переживал то, что обнаружившееся «недомогание» партии перешло в неизлечимую болезнь. Будучи зачинщиком перестройки, видя главное дело жизни в демократизации нашего общества, я в то же время как Генеральный секретарь КПСС был обязан и искренне хотел, чтобы партия возглавила этот процесс, не становилась в оппозицию к нему. Казалось бы, для этого было сделано немало.
     После XXVII съезда трижды сменился состав райкомов и горкомов, практически полностью обновились советские органы. После январского Пленума ЦК 1987 года произошла смена первых секретарей на альтернативных выборах, многие «старожилы» ушли на пенсию. Но у руля становилась вторая, третья или даже четвертая «команда», а дело шло по старинке. Так сильна была закваска. Так прочно вбивались в головы догмы марксизма в упрощенной сталинской интерпретации.
     Выборы выявили, что авторитет КПСС упал сразу же, как только ее перестали бояться, поверили, что господство партии больше не подкрепляется насилием. С этого момента люди оказывали доверие коммунистам уже не как представителям могущественной властной структуры, а как личностям. Хороший ты человек, порядочен, умеешь работать — поддержим. Партийная масса стала отделяться от партийной бюрократии. И вот поразительный результат: в распоряжении местного начальства практически все газеты, радио, телевидение, транспорт, армия агитаторов, кабинеты, дома культуры... а оно сплошь и рядом терпит поражение от вчера еще никому не известных людей.
     Я рассказал о почти единодушном мнении членов Политбюро — не делать оргвыводов из неудачи партийных руководителей на выборах. Но партийное товарищество или человеколюбие не могут долго противиться суровым жизненным реалиям. Приговор избирателей для многих оказался окончательным и не подлежащим обжалованию в ЦК. Даже при том, что Москва не требовала немедленной отставки провалившихся на выборах партработников, они вынуждены были один за другим уходить сами — по требованию коммунистов, под давлением общественности, из чувства самосохранения.
     Встал вопрос и о серьезном обновлении состава Центрального Комитета. После XXVII съезда прошло не так много времени, но многие члены ЦК оказались уже вне активной деятельности, перешли на пенсию (из 303 членов ЦК — 84 пенсионера, из 157 кандидатов в члены ЦК — 27). С другой стороны, на руководящие должности было выдвинуто много людей, не входивших в высший орган КПСС.
     Разумно было обновить состав ЦК за счет кандидатов, а также кооптации. Сначала я провел беседу с бывшими членами Политбюро (остававшимися в ЦК), потом встретился со всеми членами ЦК, вышедшими на пенсию. Изложил им ситуацию и деликатно, в форме совета, подвел к пониманию того, что нужно дать дорогу вновь пришедшим партийным руководителям и активистам. Должен сказать, «старики» встретили это с достоинством, никто не сетовал. Они и сами отдавали себе отчет, что пора уходить на покой. К тому же мы вовсе не хотели лишать этих людей, много поработавших на страну, участия в делах. Предполагалось включить некоторых в состав созданных при ЦК комиссий, привлекать других для совета, чтобы использовать богатый жизненный опыт и поддержать морально.
     В общей сложности ушло 100 с лишним человек, и это позволило перевести в члены ЦК большую группу кандидатов. А вот с кооптацией ничего не получилось. Лигачев и другие стали убеждать меня, что она неприемлема, в условиях развивающейся демократии надо строго соблюдать принципы, это будет отрицательно воспринято коммунистами и т.д. Признаюсь, у меня к тому же не было уверенности, что мы сумеем сделать правильный выбор — начнутся споры в Политбюро, каждый постарается продвинуть своих фаворитов.
     Короче, решили отказаться от кооптации, и это, конечно, была ошибка. Тогда ведь и можно, и нужно было ввести в состав ЦК принципиальных сторонников курса на углубление реформ, сделав таким образом решительный шаг к перестройке самой партии. Во всяком случае, резко изменилось бы соотношение прогрессивных и консервативных сил в высшем партийном органе, иной была бы атмосфера на пленумах.
     Обсуждалась перед Пленумом и целесообразность коллективной отставки Политбюро с последующим избранием нового руководства. Рыжков не то что выступил с таким предложением, а просто предупредил, что этот вопрос может быть поднят и Генеральному секретарю надо быть готовым. Я считал, что сейчас не время для рискованных экспериментов. При тогдашнем составе ЦК было бы наверняка избрано более консервативное Политбюро. В нем не было бы Яковлева, Медведева, наверное, Шеварднадзе, не исключено, и генсека.
Пленум состоялся 25 апреля.
     Речь об отставке Политбюро на Пленуме не заходила, а вот тревожные настроения партноменклатуры выразились в полной мере. Прямой или косвенной темой выступлений были, разумеется, прошедшие выборы. У одних просто прозвучало разочарование их итогами для партии и себя лично. Другие говорили об этом в явно обвинительном тоне по адресу руководства, которое «довело до такого безобразия» своими экспериментами с демократией. Самым резким было, пожалуй, выступление Александра-Мельникова — заведующего строительным отделом ЦК. У меня было о нем мнение как о человеке думающем и волевом, склонном к нововведениям. Может быть, эти оценки и были верны в общепринятой тогда системе координат, но они, увы, утратили силу в радикально изменившихся обстоятельствах.
     Ведь и немало других партийных руководителей выглядели отчаянными новаторами в 70-е годы. Поэтому Брежнев и Капитонов предпочитали «засылать» их подальше от Москвы, а с приходом Андропова и Горбачева этих «возмутителей спокойствия» начали призывать в руководство партией. Но постепенно стало обнаруживаться, что их новаторство носит, так сказать, внутрисистемный характер, не смеет выйти за установленные пределы и поставить здравый смысл выше догмы.
     Честно скажу, я слушал Мельникова с удивлением и досадой — как раз потому, что не ожидал от него такой, позволю себе грубоватое выражение, твердолобости. Правда, он еще не набрался духа обвинить меня и моих соратников в предательстве — в этом наши фундаменталисты будут упражняться несколько позднее. Но прозрачно обвинил руководство в том, что оно ведет партию к краху, поскольку изолировано от народа и занято прожектерством, не знает, чем живет страна, что делается на местах. Это прямо перекликалось с тем, что говорил Лигачев на Политбюро, — думаю, что и выступление Мельникова было подготовлено не без участия Егора Кузьмича. Позднее он этим занимался (в духе худших старых традиций) основательно, чтобы организовать критику генсека «снизу».
     Перед Пленумом, на Политбюро, было решено дать более подробную, чем обычно, информацию о его работе. А тут мне пришло в голову, что как раз сейчас надо довести до общества полный «расклад сил» в партийном руководстве: пусть люди знают, кто есть кто. Это не было внезапным импульсом, я давно склонялся приподнять завесу секретности, отделявшую власть от народа. В данном же случае позиция ретроградов в ЦК меня подтолкнула внести предложение о полной публикации дискуссии на Пленуме.
     Послышались голоса одобрения, но было заметно, что большинство встретили это без восторга. Не только потому, что агрессивно выступавшим секретарям не очень хотелось попасть «на язык» демократической прессе. Для многих это было равнозначно отказу от одной из наиболее важных привилегий партийной верхушки. Но и выступить против никто не посмел. Была, правда, внесена поправка: опубликовать с комментарием. Нет, возразил я, без всяких комментариев, пусть люди сами думают, да и пресса откомментирует. Мой расчет оправдался: в обществе увидели реальную картину положения вещей в ЦК КПСС и в какой обстанбвке приходится работать генсеку.
     Как водится, итоги Пленума обсуждались на заседании Политбюро. Все оценили их положительно, хотя было очевидно, что определившиеся в составе руководства группировки вкладывают в свое одобрение неоднозначный, если не полярный смысл. Лигачев предложил даже организовать в партии кампанию по обсуждению итогов Пленума, явно рассчитывая приструнить сторонников «демократической платформы», укрепить дисциплину, под которой прежде всего понималось безусловное послушание партийным лидерам и аппарату. А вот Шеварднадзе, выражая удовлетворение «состоявшимся на Пленуме прямым разговором», добавил, что ушел с него с чувством серьезной озабоченности. «У нас не сформировались кадры новой формации. Настроение партийного актива настораживает, его надо менять. Мы не услышали серьезной, продуктивной программы действий. Не было конструктивных планов, кроме одного-двух выступавших. Все валили на центр, на перестройку. Неформалы опережают кадры, они ведут конкретную работу со школьниками, студенчеством, даже с националистами. Идет реальная политическая борьба, а наши работают с картонными активистами. Общество настроено радикально. Надо спорить, доказывать, или придется сажать. Вот требуют исключать тех, кто выступил как-то не так, а это же тысячи людей!..»
     Выступил с пространным заключением и я. Предстояло ведь с этим составом руководства готовить XXVIII съезд, а это требовало если не «благостного» идейного единства (такого не было никогда, тем более теперь), то, по крайней мере, согласия о программе действий на ближайший период. Я и постарался ее сформулировать в общих чертах, исходя из того, что уже было продумано в плане подготовки к Первому съезду народных депутатов. И подчеркнул, что для партии сейчас главное — помогать решению практических проблем, овладеть новыми методами, «идти в народ», на митинги, не отсиживаться в кабинетах, учиться работать в условиях демократии.
     «Перешагнув» через Пленум, надо было двигаться дальше, готовиться к незаурядному событию в жизни страны — Первому съезду народных депутатов после первых свободных выборов. Спустя два дня после Политбюро, 27 апреля, я собрал «узкий круг», чтобы еще раз продумать все детали. Тут ведь дело не сводилось к написанию речей, нужно было выступить с концепцией формирования новой власти. И не просто заготовить проект закона, который будет, как в прежние времена, без всяких «выкрутас» единодушно проголосован «дисциплинированными депутатами». Мы уже знали, что с самого начала придется столкнуться с напористой оппозицией, которая воодушевлена своим несомненным успехом на выборах и будет рваться в бой. А как поведет себя основная масса депутатов — полной ясности не было.
     Уж не помню, кто первым об этом сказал, но все поддержали: отныне съезды народных депутатов, а не съезды КПСС становятся главными политическими форумами, определяющими жизнь страны. Это был крутой поворот, настоящая смена вех, за которой должна последовать постепенная замена старых институтов власти, да и ее символики.

Рождение парламента

     25 мая 1989 года. 10 часов утра. Кремлевский Дворец съездов заполнен до предела. Сцена, как всегда, украшена огромным панно с портретом Ленина. Множество знакомых лиц в партере, в ложах для дипломатов и журналистов. Жужжат телекамеры, все рутинно и привычно. Новшество: члены Политбюро сидят среди других народных избранников. А те из них, что остались без мандатов, — среди гостей, как простые смертные. И открывает съезд не Генеральный секретарь ЦК КПСС или Председатель Президиума Верховного Совета, а председатель Центральной избирательной комиссии по выборам народных депутатов В.П.Орлов.
     Но все же пока еще мало что изменилось.
     Это впечатление закрепляет вступительная речь Орлова. Председатель Центризбиркома говорит о новых явлениях старым слогом. Звучат стандартные «возвышенные» выражения: «Широкая, невиданная доселе гласность», «Бурный рост политической активности трудящихся», «Перестройка стала общенародным делом, советские люди высказались за ее дальнейшее углубление», «Выборы стали шагом принципиального значения, продвинули наше общество по пути, намеченному XXVII съездом партии и XIX Всесоюзной конференцией КПСС», «Народ видит в партии Ленина силу, способную сплотить советское общество», «Более мощного общенародного референдума в пользу Коммунистической партии, ее курса на обновление у нас еще не было».
     Сидя в первом ряду, я слышу сзади, где расположились депутаты от Москвы, шорохи, перешептывание, люди явно начинают раздражаться, не такого начала ожидали от открытия съезда. Корю себя за то, что не придал значения этой немаловажной детали. Но особенно задумываться над всем этим не пришлось. Едва только объявлено открытие Съезда народных депутатов, как течение его пошло уже не по заготовленному сценарию. Первое незапланированное выступление: на трибуне врач из Риги В.Ф.Толпежников, и зал встает, чтобы почтить память погибших в Тбилиси. Эмоциональная сцена сразу переводит стрелки политического времени в новое измерение. Теперь уже все отдают себе отчет, что наш государственный корабль, долгие годы пришвартованный к одному и тому же причалу, тронулся в неизведанное плавание.
     А курс ему прокладывали не только «лоцманы» со Старой площади и Кремля. Это выявилось уже при обсуждении повестки дня. Оппозиция устами своего лидера Сахарова потребовала сменить порядок обсуждения названных в ней вопросов: сначала отчетный доклад Председателя Президиума Верховного Совета, обсуждение ситуации в стране, а потом уже выбор нового главы государства и состава Верховного Совета.
     Вот что сказал тогда Андрей Дмитриевич: «Я неоднократно в своих выступлениях выражал поддержку кандидатуре Михаила Сергеевича Горбачева. Этой позиции придерживаюсь и сейчас, поскольку не вижу другого человека, который мог бы руководить нашей страной. Но это я не вижу в данный момент. Моя поддержка носит условный характер. Я считаю, что необходимо обсуждение, необходим доклад кандидатов, потому что мы должны иметь в виду альтернативный принцип всех выборов на данном съезде, в том числе и выборов Председателя Верховного Совета СССР. Я говорю слово «кандидатов», хотя считаю вполне возможным, что других кандидатов не будет. Михаил Сергеевич Горбачев, который был родоначальником перестройки, с чьим именем связано начало процесса перестройки и руководства страной на протяжении четырех лет, должен сказать о том, что произошло в нашей стране за эти четыре года. Он должен сказать и о достижениях и об ошибках, сказать об этом самокритично. И от этого тоже будет зависеть наша позиция».
     Бросается в глаза известная противоречивость: с одной стороны, Сахаров признает, что других кандидатов в этой обстановке может и не быть, а с другой — настаивает на том, чтобы сначала выслушать мой отчет и дать ему оценку. В первый момент мне подумалось, что это продиктовано стремлением с самого начала ввести работу законодательного органа в русло твердой демократической процедуры. Но, поразмыслив над позицией наших радикалов, я пришел к выводу, что здесь гораздо существенней другой мотив — навязать свою программу действий.
Догадываюсь, что, пребывая в состоянии эйфории после первого своего большого успеха на выборах, основатели демократического движения, еще недавно ходившие в прорабах перестройки, были раздосадованы, а в некотором роде и оскорблены тем, что я не откликнулся на их призывы. Должно быть, они рассуждали примерно так: «Хватило его на первый рывок, и только». Во всяком случае, мне этого отказа не простили, и очень скоро я почувствовал это по остроте и неприличию нападок на себя по всякому поводу и без повода.
     А между тем дело было, конечно, не в ограниченности моей программы или приписываемой мне личной нерешительности как политика. Идя на самые крутые преобразования, я ни на минуту не допускал, что в их результате, упрощенно говоря, на смену господства «красных» придет господство «белых». Весь смысл реформ виделся мне как раз в том, чтобы покончить с самим принципом классовой диктатуры, окончательно закрыть семидесятилетний раскол нашего общества. Вырвать корни глубокого гражданского конфликта, создать конституционные механизмы, при которых отношения между социальными слоями и людьми выясняются не с помощью мордобоя и кровопролития, а через политику.
     Кроме того, нельзя забывать, что я был Генеральным секретарем ЦК Коммунистической партии. Миллионы людей доверили мне этот пост, и было бы непорядочно, нечестно, даже, если хотите, преступно перебежать в другой лагерь. И тогда, в качестве Председателя Верховного Совета, и позднее, будучи уже президентом, я считал делом принципа продвигать реформы не путем насилия одной части общества над другой, а путем консенсуса. На худой конец, приемлемого для основных политических и социальных сил компромисса.
     Стихийное «партийное структурирование» съезда началось задолго до его начала, практически сразу же после выборов. С одной стороны, сгруппировались радикально настроенные депутаты от интеллигенции, главным образом московской и ленинградской. Организационным зародышем этой фракции стал «Мемориал», позднее она назвала себя Межрегиональной депутатской группой, а затем из нее выросла «Дем-россия». Признанным вождем этой партии на первых порах был А.Д.Сахаров, а главным идеологом Г.Х.Попов. И если в первые дни работы съезда межрегионалы на вопросы дотошных журналистов отвечали о своих программных целях уклончиво, то вскоре, если мне помнится, Попов публично признал, что они рассматривают себя в качестве оппозиции. Правда, при этом не декларировали, по отношению к кому конкретно. Но гадать не приходилось, поскольку КПСС оставалась правящей партией.
     Парадокс состоял в том, что значительная часть депутатов, вошедших в Межрегиональную группу или тянувшихся к ней, ходивших на ее заседания, не оформляя официального своего членства, состояли в КПСС. За исключением Сахарова, членами партии были практически все лидеры межрегионалов: Попов, Афанасьев и другие. Так что разделение на правящее большинство и оппозицию в парламенте произошло на очень «размытой» основе, и это доставило массу неудобств. Це-ковский аппарат, да и большинство членов руководства не сразу осознали, что нам придется действовать в совершенно новых обстоятельствах, нужно переучиваться, решительно отказываясь от прежних правил игры. Некоторые исходили все еще из традиционного представления о «блоке коммунистов и беспартийных». Рассуждали так: среди депутатов в процентном отношении подавляющее большинство членов КПСС. Раз так, достаточно установить строгую партийную дисциплину для проведения любых решений Центрального Комитета. И отделы, недолго думая, предложили собрать съехавшихся в Москву депутатов, тщательно проинструктировать и напомнить, что их партийный долг — голосовать по указаниям ЦК.
     Не тут-то было. Еще до того, как депутаты выехали в Москву, обнаружилась неудача попыток инструктировать их в республиканских ЦК и обкомах партии. Члены КПСС, избранные в противоборстве с «официальными кандидатами», попросту не откликались на приглашение местного партийного начальства «сверить часы» перед съездом. Более успешными были аналогичные мероприятия на союзном уровне. 3 мая в Моссовете я встретился с депутатами от Москвы. Со мной были Зайков, Лигачев, Воротников, Яковлев, Медведев. Задавали множество вопросов самого различного толка.
     Но вот попытка собрать партийную фракцию КПСС оказалась явно неудачной. Надо признать, что ущербным был изначально сам замысел. Ведь если бы мы параллельно с заседанием съезда созывали партийную фракцию, работа высшего государственного органа приобрела бы чисто формальный характер, свелась к утверждению директив, вырабатываемых ЦК и Политбюро.
     Поэтому я начал «спускать на тормозах» эту затею. Правда, тогда не исключали, что позднее можно будет организовать нечто вроде клуба депутатов-коммунистов. Такие попытки предпринимались, однако и из этого ничего путного не получилось. Все дело было в том, что партия наша никогда не была в полной мере коллективом единомышленников. При первом же веянии свободы, принесенным перестройкой, в ней громко, иной раз даже воинственно заявили о себе различные, в том числе полярные, политические течения.
     Но стержнем борьбы, развернувшейся на съезде, стало не противостояние «послушно-агрессивного большинства» (так окрестил четыре пятых депутатов Ю. Афанасьев) с демократическим меньшинством во главе с «межрегионалами».
     Сахарову на его предложение по повестке дня ответил депутат Е.Н.Мешалкин из Новосибирска, директор Научно-исследовательского института патологии и кровообращения. Сославшись на то, что сам академик и его соратники не видят альтернативы кандидатуре Горбачева, предложил сначала провести выборы Председателя Верховного Совета, а затем слушать его доклад. Приступили к обсуждению кандидатов на этот пост, и сразу же на первый план выдвинулся вопрос о возможности совмещения постов Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Верховного Совета СССР. Сейчас эта тема может показаться неактуальной. Тогда это было более чем серьезно. Страна едва избавилась от тоталитарного режима, и буквально все, за исключением закоренелых сталинистов, боялись, чтобы не произошло новой концентрации власти в одних руках. Многие не без основания говорили, что, зная Горбачева, не ждут от него сюрпризов для молодой демократии, которую сам он пестует. Но лучше все-таки застраховаться, мало ли кто может прийти к руководству завтра.
     Короче, В. А. Логунов, бывший тогда заместителем главного редактора газеты «Московская правда», предложил, чтобы я сложил с себя обязанности генсека. При этом сослался на то, что в ходе предвыборной кампании было много публикаций и писем граждан в пользу такого решения. Ему возразил В.П.Хмель — строитель из Ангарска, предложивший «голосовать за Михаила Сергеевича Горбачева и за совмещение постов Генерального секретаря и Председателя Верховного Совета». Дальше последовало много коротких выступлений, в которых наряду с поддержкой политики перестройки и похвалой в мой адрес были и критические замечания, советы, пожелания. Много потом судачили о выступлении Чингиза Айтматова. Некоторые его собратья из творческой интеллигенции усмотрели в его речи чуть ли не попытку возродить печально памятную традицию восхваления начальства. Не думаю, чтобы это было справедливо. Кажется, у Маяковского я вычитал фразу: «так боялись прослыть подхалимами, что крыли начальство матом». Вот и у нас, настолько опротивело всем воспевание достоинств Брежнева, что вошло в хороший тон поругивать лидера. Я, впрочем, старался не обращать на это внимания.
Все же позволю себе привести одну выдержку из выступления Айтматова и, честное слово, совсем не потому, чтобы польстить таким образом самому себе. Просто мне кажется, что он с его писательским даром сумел найти точные слова для характеристики того, что у нас произошло. Напомнив, что Верховный Совет с первых дней своего существования оказался у нас «под непосильным прессом авторитарных режимов, низведших роль высшего законодательного органа к формальному придатку партаппарата», он сказал далее:
     «Но вот пришел человек и растревожил спящее царство. Пришел он не откуда-нибудь со стороны, а возник в недрах самой этой системы, возможно, как шанс выживания через обновление, ибо с точки зрения исторического состояния застойный период, подобно снежному кому, все больше накапливал в себе разрушительную силу инерции и консерватизма, опасную как для самого общества изнутри, так и для окружающего внешнего мира. Этот человек волею судеб пришел к руководству как нельзя вовремя. Конечно, следуя по стопам предшественников, он мог и не утруждать себя, мог спокойно восседать торжественно в президиумах, зачитывать с трибун писанные секретарями тексты, и все катилось бы по накатанной дорожке. Но он отважился, казалось бы, на невозможное — на революцию умов при сохранении социалистического устройства общества... Он отважился вступить на путь социального обновления и стоит на нем на крутом ветру перестройки».
     В отношении «крутого ветра» Айтматов был куда как прозорлив. Впрочем, тогда были еще только первые дуновения. Выдвижение мое прошло гладко, все проголосовали «за», было лишь четверо воздержавшихся. Не обнаружилось и сколько-нибудь серьезных соперников. Самовыдвижение А.М.Оболенского не было принято всерьез большинством депутатов. Он, скорее всего, заручился обещанием «межрегионалов» отдать за него свои голоса. И надо сказать, весь этот эпизод не делает чести оппозиции. Можно было бы понять, если бы она выдвинула в конкуренты Сахарова или Ельцина, на худой конец, популярных тогда Попова и Афанасьева, все-таки эти деятели были известны. Но голосовать за избрание на высший пост в государстве абсолютно никому не известного человека было крайней безответственностью, делом в общем-то постыдным.
     А оппозиция не решилась в тот момент оспаривать пост председателя, поскольку подобная попытка была заведомо проигрышной. Поэтому и Ельцин, кандидатура которого была названа Бурбулисом, взял самоотвод. Его, кстати, настойчиво просил об этом депутат А.Крайко.
     Правда, выступление Ельцина было двусмысленным. Он напомнил о решениях XIX партийной конференции о совмещении должностей и майском Пленуме ЦК, который рекомендовал Горбачева на пост Председателя Верховного Совета. Сказал и о том, что сам воздержался при голосовании моей кандидатуры, дав понять, что будет выполнять решения Пленума, «поскольку он за перестройку». А в заключение сообщил, что со вчерашнего дня он безработный и мог бы, «работая серьезно и признавая перестройку, согласиться на какое-то предложение».
Итоги голосования объявил председатель счетной комиссии академик Ю.А.Осипьян: за Горбачева — 2123 бюллетеня, против — 87. Таким образом, я был избран Председателем Верховного Совета 95,6 процента голосов, принявших участие в голосовании.
     Сердечно поблагодарив съезд, я вернулся к себе в кабинет на Старой площади, где уже ждали помощники, чтобы договориться о докладе. Были, естественно, поздравления, но думали, что сколько-нибудь существенного изменения в моем государственном статусе не произошло. Ну, был Председателем Президиума, стал «просто» председателем. Сам я хорошо понимал значение свершившегося.
     Не принесли особых неожиданностей выборы Верховного Совета. В целом на тот момент они были оптимальными. В составе ВС оказалось немало людей, ставших профессиональными парламентариями, сумевших наладить законодательную работу. С этой точки зрения союзный Верховный Совет намного превосходил российский. Во всяком случае, именно этот состав заложил традиции нового парламентаризма у нас в стране и создал правовую базу проводимых радикальных преобразований.
     Правда, съезд отклонил кандидатуры некоторых депутатов, которые значились в «прорабах перестройки». Это вызвало бурю негодования в рядах межрегионалов, грубые нападки со стороны контролируемых ими печатных изданий. Усматривали в случившемся козни номенклатуры, возрождение прежней практики дирижирования Советами и т.д. Во всем этом, однако, не было ни грана правды. Если бы даже партаппарат и попытался действовать прежними методами, ему это вряд ли удалось бы. Не таким уже был настрой депутатов. И то, что они забаллотировали наиболее «голосистых» представителей Межрегиональной группы, следует объяснить прежде всего неприятием того высокомерия и откровенных грубостей, с какими некоторые деятели этой группы третировали депутатов из провинции, из районного звена, от станка, с поля.
     Что говорить о провинциалах, если досталось и вновь избранному Председателю Верховного Совета: меня обвинили в «манипулировании большинством» за мои старания так вести заседания, чтобы все имели возможность высказаться, а парламентская полемика не переросла бы в потасовку.
Сигнал к ней подал Афанасьев со своим «сталинско-брежневским Верховным Советом». За ним в том же духе выступили Попов, Адамович, а в ответ, не менее яростно, большая группа оскорбленных депутатов. С обеих сторон приводились серьезные, веские аргументы, но к ним в запале добавляли и всевозможные резкости. Урезонивая расходившихся ораторов, я призывал обратить внимание на содержательные доводы, имевшиеся в выступлениях межрегионалов. Что же касается причины их агрессивного тона, то об этом лучше всех сказал тот же Мешалкин, объяснивший выступления Афанасьева и Попова неудовлетворенностью их положением на съезде, тем, что они оказались в меньшинстве, а рассчитывали, что, «как на митингах в Лужниках, они смогут нас всех поднять и немедленно смести все, что им мешает стать во главе съезда».
     Скажу откровенно, я считал полезным избрание Ельцина в Верховный Совет. На майском Пленуме он сказал много таких вещей, под которыми я был готов подписаться. Другой вопрос, что за политической программой просматривались непомерные притязания. В результате тайного голосования Ельцина все же забаллотировали. Вот тогда-то депутат из Омска юрист Алексей Казанник предложил передать свое место в Верховном Совете Ельцину. Завязалась оживленная дискуссия, в основном по юридическому аспекту этого необычного шага. В конце концов «рокировка» состоялась.

Новшества

     В съездовской суете и суматохе невозможно было проводить заседания Политбюро, но мы встречались неформально накоротке во время перерывов. В комнате, примыкавшей к сцене, подавали чай, кофе, там можно было, так сказать, на ходу обменяться мнениями. Все ощущали происходящую коренную перемену в привычном порядке вещей. Раньше — поговорили за чаем, и гуськом за генсеком на сцену. А теперь — председатель на сцену, остальные — в зал. Будучи людьми дисциплинированными, коллеги по ПБ не подавали виду, что чем-то недовольны. Но я-то ощущал их плохое настроение. Да и как иначе, если всем уже было ясно, что время партийной диктатуры истекло, утверждается новый политический режим.
     Собственно, это и составило стержневую мысль моего доклада об основных направлениях внутренней и внешней политики СССР. Первая часть носила традиционный характер: оценка положения в народном хозяйстве, в социальной сфере, финансах и т.д. В других разделах я попытался наметить программу глубоких реформ.
     В том, что касалось экономики, ставился вопрос о необходимости радикального обновления отношений социалистической собственности и становления полнокровного рынка. Высказывалось мнение, что главными действующими лицами в экономике должны стать предприятия, концерны, акционерные общества и кооперативы. «Для решения общих задач и координации усилий они, видимо, пойдут по пути создания на добровольной основе объединений союзов и ассоциаций, к которым перейдут функции хозяйственного управления, выполняемые ныне министерствами... Такой подход не означает принижения роли государства, если, конечно, не путать его с министерствами, а хозяйственное управление — с государственным руководством. Последние избавляются от функции непосредственного вмешательства в оперативное управление хозяйственными единицами и сосредоточиваются на создании общих нормативных рамок и условий для их деятельности».
     Главный смысл политической реформы я определил как реализацию вновь выдвинутого исторического лозунга «Власть Советам!». Реконструкция представительных органов, всемерное расширение их прав и полномочий, безусловное подчинение им аппарата — первое условие возвращения Советам реальных рычагов власти и управления.
     Они остаются по сей день нерешенными. Более того, под искусственным предлогом, будто советская форма народного представительства порочна в своей основе и связана исключительно с тоталитарной диктатурой партии, Ельцин в октябре 1993 года подверг разгрому не только и не столько конкретные Советы по всей стране — от Верховного до районных и поселковых. Он разгромил саму представительную власть, или, говоря другими словами, народовластие. Навязанная им Конституция предусматривает настолько убогие и урезанные права и местных представительных органов, и Федерального собрания, что это, разумеется, пародия на демократию. В стране под видом президентской республики восстанавливается на деле даже не конституционная, а абсолютная монархия. Не приходится гадать, что подобная система в конце XX века и при достигнутом уже уровне политической культуры не может долго просуществовать. Она неизбежно вызовет растущее сопротивление, пока народ не восстановит нормальную демократическую республику. И дай Бог, чтобы это произошло без жертв, как в феврале 1917 года.
Что касается сферы национальных отношений, то надо признать: в то время мы еще не были готовы выдвинуть по-настоящему глубокую программу реформы, включающую преобразование унитарного государства в действительно федеративное. Но общее направление было определено. Это — существенное расширение прав союзных и национальных республик, гармонизация отношений между ними и Союзом.
     При изложении внешней политики были подтверждены принципы, которые вытекали из нового политического мышления: ориентация на ликвидацию ядерного оружия, недопустимость применения силы и угрозы силы, ставка на диалог и переговоры с целью установления баланса интересов как единственный способ решения международных проблем.
     В дискуссии по докладу было высказано немало предложений и дополнений к изложенной мною программе. Но должен сказать, каких-то принципиальных возражений против нее не было. Зато достаточно сильный критический огонь депутаты сосредоточили на практической деятельности властей предержащих. Смысл их наставлений сводился примерно к следующему: «Вы предложили нам неплохую программу, с ней нельзя не согласиться, но эти слова, задачи и призывы мы слышали многократно, а перестройка идет медленно, дела в стране пока ухудшаются. Теперь у нас создана новая политическая система, давайте же ускорим преобразования и в первую очередь решим насущные экономические и национальные проблемы».
     Это свое «послание» исполнительной власти, партии, народу, да и самому себе, съезд закрепил во многих постановлениях.
     По моим представлениям были назначены Председатель Совета Министров (Рыжков), высшие должностные лица судебной системы, создана Конституционная комиссия. Казалось бы, тогда сложились необходимые предпосылки для того, чтобы по-настоящему крупно двинуть вперед перестройку, переломить негативный ход событий. Почему же этого не получилось, почему наше движение вперед не ускорилось, а в некоторых отношениях началось топтание на месте?
     Думаю, причина в том, что дезинтеграционные процессы опережали формирование новых институтов власти и управления. А набиравшая силу радикально-демократическая оппозиция, развернув борьбу против центра и центризма, начала систематически подрывать фундамент власти на путях циничного популизма и разжигания националистических спекуляций. Я не раз буду еще возвращаться к этой теме.

Два классика: Леонов и Сахаров

     В напряженные дни Первого съезда исполнилось 90 лет Леониду Максимовичу Леонову, и я, испросив приглашение, съездил к нему на квартиру, кажется, на улице Герцена. Там готовились к небольшому застолью, собрались члены семьи, близкие. Это была моя вторая встреча с Леоновым.
     В тот день я застал его в активной форме. Меня поразило, как внимательно он следит за всем происходящим на съезде, в курсе предшествовавших ему дискуссий. Даже нюансов, которых я не знал, потому что для этого надо было читать все журналы и газеты или неотрывно сидеть у телевизора. Суждения его отличались глубиной, философской масштабностью.
     — Я все время пытаюсь понять, — говорил Леонов, — от чего наши трудности. И вот к чему прихожу. То, что вы затеяли в рамках перестройки, это ведь движение к новым формам общества. Это то, что определит жизнь страны на ближайшие столетия. А люди живут сегодня, у них много острых проблем. И это противоречие между далеко идущими замыслами и нынешней действительностью создает такую атмосферу. Удивляться нечему, да и деваться некуда. Надо цель не терять, но одним светлым будущим не обойдешься.
     Это было близко к моим мыслям. Мы и на конференции партийной говорили о том, как важно видеть долговременную цель, не забывая о неотложных проблемах, не принося настоящее в жертву будущему, на чем свихнулись многие революционеры и реформаторы.
     С чистым сердцем сказал Леонову, что разделяю его опасения, сам об этом много думаю, стараемся не отрываться от земли. Конечно, от философских бесед до политической практики далеко.
Леонид Максимович говорил, как много значит для нашей культуры гласность. Появилось, конечно, немало мути (не помню точного слова: за смысл высказываний ручаюсь), но, надо надеяться, со временем все встанет на свои места, разум возобладает. Особенно критически отозвался он о так называемой масскультуре, прямо-таки нашествии пошлости и дурного вкуса в прессе и на телеэкране.
     Кое-кто распространял слухи, якобы Леонов, признанный глава русской писательской школы, является вдохновителем «славянофильской братии», занимающей крайне консервативные, даже шовинистические позиции. Из наших бесед я вынес совсем другие впечатления. Человек такого ума и культуры не мог опуститься до примитивного национализма, все его суждения были проникнуты гуманизмом. Но при этом он не избегал резких оценок негативных явлений и в жизни, и в политике, и в литературе.
     Да что говорить, среди славянофилов есть такие, кто клянет перестройку, отвергает, по существу, всякие перемены. А Леонов не только свой авторитет на это поставил, но и помогал осмыслить трудности, противоречия, которые приходилось преодолевать. Скажу честно, меня поддержка классика вдохновляла.
     Посидели у него часа полтора, вышли на улицу, а там, в переулочке, который соединяет улицы Воровского и Герцена, собрались люди. Была сердечная встреча, спрашивали о съезде, делились мнениями, кто-то даже совет дал:
     — Михаил Сергеевич, не поддавайтесь ни правым, ни левым, они доведут до беды.
     О ключевых эпизодах работы Первого съезда, его месте в политической реформе я рассказал. Но не могу не сказать о том эмоциональном напряжении, которое вызвала финальная сцена этого форума. Она связана с человеком, который был, бесспорно, самой яркой личностью на съезде, — академиком Сахаровым.
Я, разумеется, слышал об опальном ученом, который смолоду был великим патриотом, а потом «скатился» до диссидентства и антисоветчины. Вместе со всеми возмущался, что он, как сообщали газеты, советует американцам не соглашаться на наше предложение принять обязательство о неприменении ядерного оружия. Да мало ли было других «предательских» поступков, которые пропаганда приписывала Сахарову, используя те или иные его высказывания.
     Газеты умалчивали о попытках лишить его звания академика и противодействии этому его коллег. В партийной верхушке их позицию осуждали как проявление «круговой поруки». В разговорах выражали удивление долготерпением руководства, которое терпит «гнусные» заявления мятежного академика и выслало его «всего лишь» в Горький, вместо того чтобы выставить за границу. Впрочем, негодующие успокаивались, когда им напоминали, что Сахаров является носителем сверхценной информации. Не приходило в голову, что если б он решил передать ее на Запад, то нашел бы способ.
     У меня иной раз возникали сомнения: может быть, все дело в том, что работники ЦК, которые «ведают наукой», не нашли правильного подхода, не сумели объяснить ошибочность его позиции. Это ведь крупный ученый, важно, чтобы он работал для страны, за таких надо бороться, как боролись в первые послеоктябрьские годы за Павлова, Сеченова, Тимирязева и других корифеев русской науки.
     Но, разумеется, это были мысли мимоходом, ни с кем я ими не делился, да и никто моим мнением до поры до времени не интересовался. Впервые серьезный разговор о Сахарове состоялся у меня с Петром Леонидовичем Капицей. С ним я встречался два или три раза в санатории им. Орджоникидзе в Кисловодске, где он с супругой проводил свой отпуск. Каждая встреча была для меня настоящим праздником. Академик Капица был потрясающе интересным собеседником, доброжелательным и естественным в общении.
     Как-то вечером я нанес «визит вежливости» Капице и его супруге. Шел обычный разговор. А поскольку в тот момент в прессе живо обсуждались демонстративные шаги Сахарова, возникла и эта тема. И вот от Капицы, Нобелевского лауреата, одного из авторитетнейших ученых мира, я услышал неожиданные суждения. Весь этот шум вокруг Сахарова, сказал он, в значительной мере спровоцирован неадекватной реакцией со стороны руководства. В том, что относится к физике, это, несомненно, талант, крупнейшее явление, но он не искушен в политике, далек от жизненных реалий. Кроме того, у людей, связанных с закрытыми темами, формируется своего рода комплекс неполноценности, ощущение, что их талант, мысли, взгляды остаются как бы невостребованными обществом, находятся «за семью печатями».
     Короче, Сахаров написал письмо руководству. А письмо оставили без внимания, кажется, поручили отделу науки рассмотреть. И это, рассуждал Капица, вызвало обиду, искусственно породило «проблему Сахарова».
Должен сказать, что, критически отзываясь о руководстве, которое так пренебрежительно повело себя по отношению к виднейшему ученому, Петр Леонидович упрекнул и Сахарова за излишние амбициозность и тщеславие.
     Став Генеральным секретарем, я счел вызволение академика из ссылки одной из важных своих забот и добился устранения этой несправедливости. Ну а первая моя встреча с ним произошла на форуме, из которого родился Фонд за выживание и развитие, возглавленный Е.И.Велиховым и, кстати, ставший в 91-м году одним из учредителей Фонда Горбачева.
     Велихов и его коллеги сидели за круглым столом в Екатерининском зале Кремля. Я пожал всем руки, сел, а рядом со мной или через одного человека сидел Сахаров. Воспользовавшись этой встречей, он в присутствии западных ученых повторил свои требования — положить конец преследованию за инакомыслие и освободить узников совести, передал мне обращение и список. Я взял бумаги и заверил, что они будут самым доброжелательным образом рассмотрены. Сообщил, что после нашего с ним телефонного разговора мною уже даны поручения Чебрикову незамедлительно заняться этим вопросом.
     После возвращения Сахарова в столицу президент Академии наук А. Александров при моем поощрении стремился не только создать ему условия для нормальной научной деятельности, но и обеспечить положение в научном мире, соответствующее его заслугам. Речь шла о введении Андрея Дмитриевича в состав президиума Академии наук СССР. Но это оказалось непростым делом. Ученые, с одной стороны, не позволили исключить его из академии — прежде всего, чтобы не создавать прецеденты. А с другой — многие из них осуждали его политические взгляды и выступления. Попытались не пропустить его и в народные депутаты. Но в конце концов, «со второго захода», он был избран.
     Позицию Сахарова в нашем парламенте я оценил бы как преимущественно конструктивную. Он поддерживал и лично Горбачева, хотя, как сам говорил, «условно». Это означало — последовательно идти путем реформ, не уступать правым. При том, что руководствовался Сахаров самыми благородными намерениями, был он политиком «по вдохновению», идеалистом, не всегда точно взвешивал реальные возможности, а также последствия своих действий. Он заявлял о своей приверженности социализму и Советской власти, очищенным от тоталитаризма.
     На поступки Сахарова влияло и его окружение, в котором наряду с искренними почитателями и учениками были просто искатели покровительства. Не обходилось без попыток использовать авторитет признанного вождя демократов в интересах той или иной группировки. Но трудно заподозрить, что он был винтиком в чьих-то руках. В этом смысле, между прочим, сам он высказывался о Ельцине, к которому относился негативно, но считал, что без него демократам не обойтись.
     Что касается роли Сахарова на съезде, то я бы упомянул три момента. Прежде всего — и это, пожалуй, самое важное — его заявление с требованием принять декларацию о том, что съезд берет на себя всю полноту власти. Преследовалась цель таким образом как бы дезавуировать, «обесточить», лишить властных полномочий и функций все существующие органы, прежде всего партийные. Тут явно просматривалось намерение свести счеты с режимом и одним ударом покончить с монопольным господством КПСС.
     Был в этом выступлении некоторый элемент театральности, поневоле напрашивалась параллель со II съездом Советов, принявшим знаменитый Декрет о власти. Но я далек от мысли подозревать Сахарова в расчете встать в «историческую позу». Может быть, такой расчет был в головах у его советчиков.
     Предложение Сахарова с самого начала не имело шансов быть принятым. Но оно к тому же выглядело нелогичным с юридической точки зрения. Согласно изменениям, внесенным в Конституцию, Съезд народных депутатов СССР уже получил статус высшего органа власти. Какой же смысл было объявлять об этом вторично?
При том, что требование объявить о «взятии съездом власти» не прошло, я не видел ничего плохого в самом факте его выдвижения. Оно напоминало и партии и обществу, что начинается новая эра, когда нормы Конституции перестанут быть пустым звуком, а Советы всех ступеней должны реально брать на себя управление страной. А вот дальнейшая повышенная активность Сахарова на съезде начала вызывать досаду, прежде всего за него самого. Уж очень часто рвался он к трибуне, неразборчиво, по пустяковым вопросам расходовал свой авторитет. Порой возникало впечатление, что кто-то сознательно подставляет академика, чтобы принизить его роль.
     У меня отношение к нему было самое доброе. Казалось, это уже «новый Сахаров», неразрывно связанный с Горбачевым, вместе с ним олицетворяющий перестройку. А если так, то обесценение его авторитета в какой-то мере обесценивает и нашу политику реформ. Конечно, я не обязан был безоговорочно воспринимать все, что исходило из «демократического угла», но не хотелось и отклонять одни за другими идущие оттуда импульсы. Это могло навести на мысль о необъективности, о том, что председатель склоняется на сторону ретроградов. Но, видит Бог, я всячески хотел продемонстрировать беспристрастность, а Андрей Дмитриевич то и дело «подставлялся», все труднее удавалось мне утихомирить разбушевавшийся зал.
     В один из дней съезда я долго работал после заседания в своем кремлевском кабинете. Обговаривали вопросы, которые надо обсудить, план действий на завтра. Выхожу, а мне офицер охраны: «Вас Сахаров ждет в зале заседаний». Уже 10 вечера, действительно, рядом со сценой, в полутьме, при погашенных люстрах, знакомая согбенная фигура.
     — Андрей Дмитриевич, что же это такое, уже поздно, я не знал, что вы здесь находитесь.
     — Ничего, я решил ждать до победного.
     Начали разговаривать. Подробности трудно воспроизвести, но в целом беседа была неплохой. Обменялись мнениями о ходе съезда. Я сказал, что при всех трудностях дело движется, решения принимаются. У него оценки были более критичны: засилье консерваторов на съезде отражает состояние общества, но демократы действуют активно, свою миссию выполнят.
     — Я обеспокоен опасностью реванша номенклатуры, — продолжал академик. — Они и на вас жмут. Утверждают, будто у них есть данные, под угрозой публикации которых вас заставят делать, что велят.
     — Какие данные, что вы имеете в виду?
     — Что вы брали взятки.
     — Ну а вы сами что думаете, верите в это?
     — Я — нет, но они говорят... — И смотрит на меня со смущенным видом.
     А это все ельцинское, гдляновское влияние — именно из этого угла подбрасывают такую информацию. Ему и не хочется верить, но возникает внутреннее беспокойство: что же такое Горбачев на самом деле? И вот решил остаться, рискнул спросить меня напрямую, глядя в глаза. Явно, это его собственное желание, не то чтобы кто-то «уполномочил».
     В последующие дни мы не раз вступали с ним в контакт по разным поводам. Я всегда старался дать ему возможность высказаться. Неудобно было видеть его в очереди за микрофоном. Седой человек, выдающийся ученый. Не могу избавиться от впечатления, что кто-то дирижировал Сахаровым, постоянно вызывая его из зала.
     Третий эпизод связан с появлением Сахарова на трибуне при закрытии съезда.
Зал уже был раздражен и настроен против него, особенно в связи с его высказываниями о действиях наших военных в Афганистане. Окружение подбросило ему «жареные факты», а он, не потрудившись проверить, использовал их в одном из интервью, что вызвало острейшую реакцию съезда. Он был явно растерян. И хотя последнее выступление, как я полагаю, было попыткой восстановить свой престиж, помимо этого, личного мотива, был и политический расчет его окружения: Сахаров должен закрыть съезд своим напутствием, так сказать, тактическая находка «межрегионалов».
     Но его стремление попасть на трибуну вызвало жесткое сопротивление депутатов. Все-таки я настоял предоставить ему пять минут. Съезд только под моим давлением согласился. Он начал говорить, явно повторяя то, о чем уже говорил десять дней назад. Пошла шестая или седьмая минута, я напомнил Сахарову:
— Андрей Дмитриевич, время истекло.
     Сахаров не слушает и продолжает говорить. Я еще и еще раз прошу его заканчивать выступление. И когда наконец микрофон был выключен, Сахаров воздел руки к небу как жертва произвола. Поднялся дикий шум, часть депутатов и публики бурно его приветствует, выражая возмущение председателем. Словом, ловко разыгранное представление, которое должно показать стране, как беспардонно власти обращаются с заслуженным человеком. Чего от них ждать после этого!
     И все же, при всех этих инцидентах, которые я объясняю воздействием на Сахарова не очень щепетильных людей из его окружения, завершу тем, с чего начал: он внес конструктивный вклад в работу Первого съезда, в становление у нас парламентской системы.
     Да разве этим только измеряются его заслуги перед Россией! Одним из первых он выступил за демократию и свободу, обновление социализма и подлинную власть Советов. Такова была суть и созданного им проекта Конституции, который Андрей Дмитриевич передал в Конституционную комиссию. Мы хотели использовать многие точные формулы, написанные, между прочим, рукой не юриста, а физика.
     Так получилось, что Первый съезд накрепко связан в моей памяти с двумя выдающимися соотечественниками: писателем Леоновым и ученым Сахаровым. Они очень разные, представляют как бы две ипостаси, два лика русской интеллигенции. И было бы диким упрощением повесить на них привычные ярлыки: один — государственник, другой — демократ. Оба они классики в своем деле. Оба и демократы, и гуманисты, и патриоты. Но каждый по-своему, у каждого своя главенствующая идея, свое пристрастие, свой угол зрения. И оба заслуживают нашего почитания, а главное — понимания.

Партия в раздумьях

     Спустя несколько дней, 19 июня, мы обсуждали итоги съезда на Политбюро. Были дельные выступления, попытки серьезно осмыслить происшедшее. Но надо всем превалировала тревога: нажим на партию усиливается. Как всегда, сетовали на органы массовой информации, в том числе партийную печать. Говорили об обострении межнациональных отношений.
     Чем, пожалуй, было необычно это заседание — на нем проявилось сближение позиций Рыжкова и Лигачева. До этого у них были острые споры по поводу полномочий. Премьер резко возражал против мелочного вмешательства цековского аппарата в свою епархию, возмущался тем, что референты со Старой площади без его ведома дают указания министрам. Секретарь ЦК, в свою очередь, цитировал Ленина: «Ни один вопрос не решается без ведома Центрального Комитета». Поскольку они сидели по правую и левую руку от меня, временами я ощущал своего рода вольтову дугу, и приходилось призывать коллег к спокойствию.
     Но вот когда мы начали разворачивать политическую реформу, стычки между ними стали сходить на нет. Мимоходом я обратил внимание, что коллеги не задевают друг друга. Даже порадовался этому, не давая себе труда подумать, в чем дело. А тут вдруг бросилось в глаза: бывшие недоброжелатели говорят в унисон. И, хотя не сразу, понял, в чем дело. Соперничество за руководство хозяйственной сферой отошло на задний план, политическая реформа однозначно решила этот вопрос в пользу премьера. Зато приобретала все большую остроту полемика между последовательными реформаторами и «охранителями» в партии. Рыжков не был консервативен по духу — я уже говорил, что мы с ним начинали «рука об руку». Однако на определенном этапе засомневался, оробел. Да и мощная атака демократов против правительства, нападки прессы толкали его вправо. На этой почве он и начал сближаться со своим вчерашним соперником. Они дружно ругали прессу, демократов, сепаратистов, тревожились тем, что партия теряет власть. Им вторили другие.
     Да что греха таить, и у меня были противоречивые ощущения. С одной стороны, безусловное удовлетворение тем, что реформа «пошла», создан новый парламент и это не декорум всевластия партии, а настоящее собрание избранных народом представителей. С другой — настораживали чрезмерные претензии радикалов, их бешеный натиск, стремление получить все сразу, и прежде всего отбросить партию от власти. Стратегическая установка на ликвидацию монопольного господства КПСС, вернее, партгосаппарата была правильна. Но тактически было целесообразней осуществить передачу власти Советам не рывком, а плавно, постепенно, чтобы не потерять управляемости страной и не дать тем самым повода «партократии» обвинить во всем перестройку.
Этими мыслями я призвал коллег отложить переживания по поводу личного своего положения и посмотреть на происходящее с широких позиций перестройки как революционного процесса. Первый съезд народных депутатов — это большой успех: сформированы дееспособные высшие органы власти, достигнуто согласие по основным направлениям политики на предстоящий период.
     Я предложил провести обсуждение итогов съезда на совещании первых секретарей. Это было важно, чтобы освободиться от болезненного восприятия, не поддаться унынию. Съезд означал реальную передачу власти на высшем уровне, дальше этот процесс пойдет на республиканском и местном уровне, и будет он не менее болезненным. Нужно в короткие сроки решать эти проблемы, помочь Советам стать на ноги. Надо подготовить общий анализ прошедших выборов и внести новые предложения по избирательному закону. Требует доработки и обогащения наша экономическая программа. Необходимо и здесь продвигаться через реформу, а не накладывать на нее узду. По-настоящему заняться решением национальных и межнациональных проблем.
     Защитить партию может только она сама, перестраивая свою работу, закончил я. Было решено провести совещание секретарей и отчеты в парторганизациях. Там, где надо, заменить руководителей, форсировать подготовку Пленума по проблемам национальной политики, готовиться к созыву внеочередного съезда.
Совещание секретарей открылось 8 июля 1989 года. Были рассмотрены практически все проблемы, вокруг которых бушевали страсти в стране: и события в Тбилиси, и секретный протокол Молотова — Риббентропа к советско-германскому пакту 1939 года, драматически отозвавшийся на судьбе Прибалтийских республик. И все-таки в центре съезда с первого до последнего дня оказалась тема партии, ее роли в обществе и государстве, ответственности за прошлое и настоящее.
     Нельзя было делать вид, будто ничего не произошло. Напрашивался основательный разговор по всему комплексу вопросов, связанных с перестройкой работы партии. Всем было ясно, что совещание явится определенным рубежом в развитии КПСС, да и общества. Партия продолжала оказывать огромное воздействие на жизнь страны.
     Я представил совещанию весьма критичный доклад с предложениями о деятельности партии в контексте новой ситуации. Позволю себе воспроизвести из него несколько ключевых тезисов, а уж потом скажу, что я сейчас об этом думаю.
     «Съезд — это крупное продвижение на путях перестройки. Положено начало реальной передачи всей полноты государственной власти в руки Советов, созданию новой демократической модели, включению народных масс в решение общегосударственных вопросов. Тем самым политическая реформа нашего общества из области идей, разработок и планов переводится в плоскость практики, становится жизненной реальностью.
     ...В фокусе съездовской дискуссии оказался вопрос о партии. В этом есть своя логика, ибо перестройка политической системы, полновластие Советов немыслимы без изменения роли партии в обществе. Не может быть обновления общества без обновления самой партии. Партия оказалась под огнем критики не случайно. Выборы народных депутатов показали — кредит доверия, завоеванный ею разработкой революционной платформы обновления, не бесконечен. В чем причины поворота в общественном сознании в сторону острого критического отношения к партии? Нередко можно слышать мнение, что это связано с волной критики, односторонних выступлений нашей прессы, разоблачением прошлых ошибок и извращений. Но только этим или даже главным образом этим объяснить перемены в общественном мнении невозможно.
     И здесь мы подходим к тому, что, по моему мнению, составляет суть вопроса. Перестройка в партии существенно отстает от движения общества по пути демократизации. На этой почве возникает реальная угроза потери партией лидирующей роли в обществе. Среди работников партийного аппарата — растерянность, неуверенность в своих действиях, неумение быстро ориентироваться в обстановке, боязнь проявить инициативу. Что это, кризис партии? Нет, не партии, а ее прежних функций, устаревших методов и стиля работы. Партия была встроена в административно-командную систему управления обществом, жила по ее законам. И не просто встроена, а, по сути дела, возвышалась над всем, контролировала все процессы государственной, хозяйственной, идеологической жизни, подменяя и подминая всех и вся, давая непререкаемые установки и команды государственным и хозяйственным органам, общественным организациям. Такая система не нуждалась в политических методах, отдавая предпочтение командным. Партийные комитеты и партийные работники отучились вести диалог с людьми, завоевывать их доверие, вести за собой силой убеждения, силой аргумента.
     Сейчас иная общественная ситуация. Не командовать государственными, хозяйственными органами и общественными организациями, а идти в массы и работать с ними, выдвигать смелые идеи, разъяснять их людям, действовать открыто, смело опережая события, — вот что сегодня требуется от партийных комитетов.
Нередко можно слышать голоса из радикальных кругов о том, что партия якобы должна отказаться от власти, превратиться в закрытую секту или дискуссионно-просветительский клуб. Ни тот ни другой вариант не подходит для КПСС, которая является правящей партией и политической организацией.
     Сама перестройка в партии должна осуществляться на демократической основе. Та борьба мнений, необходимость которой мотивирует многопартийность, должна быть обеспечена в рамках самой партии. Для этого нужно создать все возможности, в том числе уставные. Сохраняя единство по принципиальным вопросам, стратегическим целям, необходимо обеспечить широкое сопоставление взглядов, выдвижение альтернатив, разных подходов к решению той или иной проблемы.
     В ходе работы Съезда народных депутатов СССР звучала мысль о том, что Советы выше ЦК КПСС. Подобная постановка вопроса, при которой партия фактически противопоставляется Советам, неправомерна. В действительности, Советы и партия с точки зрения их места в политической системе СССР находятся в разных плоскостях. Если Советы принадлежат к числу государственных институтов, то КПСС — общественно-политическая организация. Поэтому рассуждать о том, кто из них выше, это значит пренебрегать сколько-нибудь серьезной постановкой вопроса. Партия есть партия, парламент есть парламент.
     ...Изменение в обстановке побуждает уточнить позицию в вопросе совмещения должностей секретарей партийных комитетов и председателей Советов. Решайте эти вопросы сами в республиках, областях, городах, в районах. Председателем Совета может стать любой депутат, обладающий общепризнанным авторитетом, независимо от занимаемого поста и партийной принадлежности».
     В заключение я высказался за приближение сроков очередного съезда КПСС, на котором можно было бы обновить Программу партии, принять новый Устав, обсудить основные направления развития на следующую пятилетку. Предложил готовить общепартийную дискуссию о роли КПСС в жизни общества.
Время, когда достаточно было одной работоспособности и добросовестного отношения к делу, уходило в прошлое. Если партия хотела сохранить влияние и тем более оставаться у власти в условиях демократии, она нуждалась не только и не столько в умелых администраторах, сколько в политических деятелях. И надо сказать, такие уже заявляли о себе. Вот и ответ тем, кто удивляется, что иные бывшие секретари успешно возглавляют области и республики, действуя в качестве демократических лидеров. Не происки номенклатуры стоят за этим (хотя и такое бывает), а ум, талант руководителя и, конечно, способность освоить новые жизненные реалии.

Первые баталии в Верховном Совете

     Всякий, кто взялся за написание воспоминаний, — а теперь, похоже, пишет их чуть ли не каждый второй — знает, как трудно сделать выбор между хронологическим и проблемным подходом. Помучился над этим и я. Так и тянет рассказывать все по порядку. Да и проще. Но тогда остаются «оторванные концы», приходится, вопреки логике материала, постоянно прерываться и перескакивать с предмета на предмет.
     Особенно нелегко с экономикой и политикой. Они настолько слит-ны, что в реальной жизни практически неразделимы. Редко какое политическое решение не имеет экономической подоплеки, и наоборот. Но ничего не поделаешь, отложу пока в сторону дискуссии вокруг экономической реформы — о них речь пойдет особо. Продолжу рассказ о политической реформе.
     Первый съезд народных депутатов создал новый Верховный Совет. Это был фундаментальный шаг на пути формирования парламентаризма. Но на фундаменте, как известно, надо строить здание. А у нас не было еще ни четкого плана, ни многих «деталей конструкции». Регламент, процедура, структура палат и комитетов, права и обязанности Президиума, роль председателя, статус депутатов, порядок подготовки и прохождения законопроектов — все это вроде не составляло особого секрета, но требовало тем не менее освоения. Началась трудная работа, порой нудная. Больше организаторская, чем политическая.
     При всем том, что за свою жизнь мне пришлось немало просидеть на заседаниях Верховного Совета, теперь, когда мы сотворили новый, и смею сказать, настоящий парламент, начинать пришлось с азов.
По существу же, работу начали как раз с избрания председателей палат. На Совет Союза Велихов от имени Совета Старейшин предложил Примакова. Не открою большого секрета, сказав, что вопрос этот предварительно обсуждался на Политбюро. И не только потому, что мы еще не отошли от заведенной практики — всякое серьезное кадровое назначение проводить сначала на высшем партийном уровне. Но и потому, что Евгений Максимович был кандидатом в члены Политбюро и, естественно, должен был получить от него согласие на новое назначение. Я пригласил его на трибуну отвечать на вопросы. Из его короткого вступительного слова хочу обратить внимание на один пассаж: «Верховный Совет и наша палата должны, безусловно, быть на страже интересов советских людей в процессе перестройки. И суть здесь в том, чтобы обе палаты осуществляли реальный контроль над деятельностью исполнительных органов. Эти функции, конечно, не были свойственны прежнему Верховному Совету. Сейчас мы создаем новый Верховный Совет, новый парламент, который должен и по-новому работать».
     Так все мы тогда понимали задачу политической реформы — обеспечить реальный контроль представительных органов над правительством. И при этом, разумеется, не открывали Америки.
     Примакову задали много вопросов, касающихся не столько его лично, сколько предстоящей работы Верховного Совета, — какие законы следует принять в первую очередь, как будут работать комитеты, и комиссии. Отвечал он толково, уверенно. Затем о нем хорошо отозвались несколько депутатов, приветствовали и сам факт, что председателем палаты избирается академик. В результате избран он был почти единодушно, всего при трех воздержавшихся. Тут же я уступил ему место, и он повел заседание. Приступили к обсуждению вопроса о комитетах и комиссиях — сколько их должно быть, как оптимально распределить между ними функции контроля за различными сферами деятельности. Пожалуй, особенно оживленная дискуссия возникла в связи с необходимостью углубления и правовой защиты гласности. Чуть ли не с первого дня работы нашего союзного парламента возник тот же вопрос, который станет в 1993 году предметом ожесточенной схватки.
     Интересно, помнит ли А.А.Собчак свое тогдашнее выступление? Он говорил, что «сейчас именно средства массовой информации нуждаются в особом депутатском контроле». А Б.Н.Никольский — главный редактор ленинградского журнала «Нева» — напомнил предложение сделать прерогативой съезда или Верховного Совета назначение главного редактора газеты «Известия» и председателя Гостелерадио СССР. Через три года попытки депутатов вернуть Верховному Совету учредительские права над «Известиями» и хоть как-то влиять на политику телевидения с помощью наблюдательных советов будут приняты в штыки и объявлены «покушением на свободу слова». А вот то, что президент и его команда сделали средства массовой информации рупором своей партии, всячески притесняют оппозиционные издания, — это ничего, это нормально.
     6 июня избирали Председателя Совета Национальностей. Выдвинутая, опять-таки по решению ЦК, кандидатура Р.Н. Нишанова, бывшего первым секретарем Компартии Узбекистана, была, в общем, встречена благожелательно. Но ему пришлось начать с рассказа о возникшей как раз в предыдущие дни конфликтной ситуации с турками-мес-хетинцами в Фергане.
     Рафику Нишановичу я симпатизировал. Мне нравились его неизменное спокойствие, юмор, некоторая философская отстраненность от мелочей жизни — все то, что привычно связывалось с понятием восточной мудрости. Умение ладить с людьми, гасить стычки пригодились ему на посту Председателя Совета Национальностей. Я бы сказал даже, что Нишанов — прирожденный спикер, если бы не одно качество, которого ему недоставало. Это решительность, умение в нужный момент разрубить гордиев узел. Дипломат в нем брал верх над политиком. И получалось иной раз, что на заседаниях нашей «Национальной палаты» шла многодневная дискуссия, в том числе по процедурным вопросам, а в это время в нескольких точках Союза полыхали конфликты на этнической почве. Депутатский корпус мог бы (и обязан был!) активно содействовать их умиротворению. Не хочу брать на душу грех: некоторые комитеты и отдельные депутаты проявляли инициативу, ездили в «горячие точки». Но Совет Национальностей и его председатель как орган высшей власти, ответственный за эту сферу, не проявил себя в должной мере.
     Разумеется, эту критику я отношу прежде всего к себе как Председателю Верховного Совета.
Нишанову при избрании пришлось «покрутиться», пожалуй, больше, чем Примакову. Его тоже «проэкзаменовали», выясняя, что он думает о равноправии наций, возможности использовать родной язык, способах урегулирования межнациональных конфликтов. Но вопросы чаще задавались не столько для того, чтобы получить на них ответ, сколько для изложения позиции по острым темам. И некоторых депутатов, настроенных на жесткую полемику, явно не устроили спокойные, уравновешенные суждения Рафика Нишановича, его примирительный тон.
В конце концов Нишанов был избран председателем палаты убедительным большинством.
     На другой день на совместном заседании палат я огласил заявление Совета Министров СССР о сложении полномочий. Само по себе это — рутинное явление, но в наших условиях такой акт был существенным элементом политической реформы. Он подчеркивал намерение скрупулезно следовать конституционным нормам и, если говорить по существу, с самого начала поставить правительство под контроль парламента.
     Во вступительном слове я дал не просто положительную характеристику Рыжкову как государственному деятелю, бывшему одним из инициаторов перестройки, но тепло отозвался о его нравственных качествах, демократичности, склонности к новаторству. Говорилось все это от души. Я тогда был убежден, что творческие возможности Николая Ивановича далеко не исчерпаны и реформаторский порыв не погас под влиянием обострившихся к тому времени экономических и социальных проблем. Собственно, о самих этих проблемах в моем выступлении было сказано в самой общей форме — не все сделано, как задумано, допущены серьезные просчеты.
     И вот эта-то фраза не осталась без любопытных последствий. Дело в том, что кто-то из депутатов с места попросил Рыжкова разъяснить, о каких именно «серьезных просчетах» идет речь. А отвечать Председатель Совета Министров начал с того, что, по его мнению, «в принципиальном плане Совет Министров, претворяя в жизнь экономическую стратегию нашей страны, которая была выработана на XXVII съезде партии и на XIX партийной конференции, просчетов не допустил. Что касается отдельных положений, которые развивали эту стратегию, то, оценивая сегодня пройденный путь, мы действительно видим некоторые просчеты, которые отрицательно сказались на развитии народного хозяйства и на некоторых процессах, усиливших социальную напряженность в нашем обществе».
     Таким образом, я говорил о серьезных просчетах. Николай Иванович предпочел отрицать наличие принципиальных просчетов. Вроде бы прямого разногласия здесь нет. Но оно назревало. О расхождениях в оценке хода наших экономических преобразований я уже рассказывал в связи с июньским Пленумом ЦК 1987 года и судьбой принятых им решений. Не мог не понимать этого и Рыжков. Но, видимо, положение главы правительства, крайне обостренное самолюбие и обидчивость, свойственные этому незаурядному руководителю, не позволяли более жестко отозваться о допущенных ошибках. А между тем решения по всем крупным хозяйственным вопросам принимались ведь коллективно на Политбюро. В их обсуждении участвовали министры, видные специалисты, ученые, чуть ли не в полном составе отделение экономики Академии наук. Да и в обществе они были поначалу встречены с энтузиазмом.
     Это я говорю не к тому, чтобы хоть в малейшей мере снять ответственность за ошибки, допущенные на первом этапе экономической реформы. Нет, просто я думаю, что сидевшее во всех нас старое мышление еще не давало возможности предвидеть все последствия принимавшихся новых, оригинальных решений. Мы заглядывали вперед, как бы высовываясь из окон, оставаясь туловищами в «старой квартире». А значит, и поле обзора было ограничено. Но уже к середине 1989 года и особенно в следующем, 1990 году многое прояснилось. Стало возможным и необходимым двигаться вперед не на ощупь, не методом проб и ошибок, а разработав и приняв целостную программу экономической реформы.
     Утверждение Рыжкова на посту Председателя Совета Министров СССР вылилось в длительную и содержательную дискуссию по вопросам экономической стратегии. Положение в народном хозяйстве было достаточно сложное, хотя, конечно, еще далеко от того глубокого кризиса, точнее сказать, трясины, в которую завели его последующие эксперименты по методу шокотерапии или даже шокохирургии. Нараставшие требования регионов, социальных слоев и профессиональных групп были тогда связаны не столько со спадом жизненного уровня, сколько с большими ожиданиями на быстрое его повышение. «Революция ожиданий» вызвала своего рода потребительский ажиотаж. Все торопились застолбить свои претензии к власти, которые раньше просто не смели предъявлять. А та, разумеется, была не в состоянии удовлетворить их. В то время даже самые трезвые и осторожные экономисты еще не пришли к печальному заключению: чтобы провести структурную перестройку экономики и выйти на уровень развитых стран, понадобится не год-два, а 15—20 лет.
     В прениях по докладу Николая Ивановича приняли участие многие депутаты; почти все республики и области поспешили рассказать о своих бедах и сделать заявку на свою долю государственного пирога. Но наряду с традиционными, знакомыми по прежнему Верховному Совету просьбами и пожеланиями было высказано немало интересных предложений. Экономическая реформа еще не принесла ничего путного на практике, зато начала давать некоторые дивиденды в общественном сознании, выталкивая на поверхность людей инициативных, думающих, изобретательных.
     Рыжков был назначен Председателем Совета Министров при 9 голосах против и 31 воздержавшемся.
Председателем Комитета народного контроля вместо СИ. Маня-кина был выдвинут Г.В. Колбин. Тут возник любопытный эпизод. Депутат Л.И. Сухов спросил, не подойдет ли на эту роль Ельцин. К тому времени у меня состоялась беседа с Борисом Николаевичем, я предложил ему возглавить комитет ВС по вопросам строительства и архитектуры. Он обещал подумать, но фактически предпочел взять на себя функции лидера оппозиции в парламенте. Короче, мне не пришлось вдаваться в подробности, поскольку сам Ельцин поддержал кандидатуру Колбина. Председателем Верховного суда избрали Е.А.Смоленцева, Главным государственным арбитром СССР Ю.Г.Матвеева и Генеральным прокурором СССР А.Я.Сухарева. Вопросы им задавались «въедливые». Отвечали они в целом удачно.
     Дальше последовали выборы председателей комитетов и комиссий, выработка процедуры и регламента. А параллельно начался длинный марафон обсуждения состава правительства. Сначала шли заместители Председателя Совмина — Маслюков, Воронин, Абалкин, Бирюкова, Гусев, Догужиев, Каменцев, Лаверов. Затем Шеварднадзе открыл длинный список министров, членов коллегии прокуратуры, Верховного суда и других высших должностных лиц, подлежавших утверждению Верховным Советом СССР.
     Продолжалась эта процедура с конца июня до последних чисел августа и, откровенно говоря, изрядно всех нас измотала. Рыжков жаловался в Политбюро, что невозможно заниматься делами, приходится день за днем просиживать на заседаниях парламента, где («реже по делу, чаще, чтобы показать себя в телевизоре или покуражиться») какой-нибудь слишком грамотный депутат старается «посадить в лужу» опытного министра. А с другой стороны, многие депутаты жаловались, что руководство не хочет менять «колоду», упорно протаскивает через парламентские слушания многих сановников, которые себя давно исчерпали, неспособны работать по-новому.
     Думаю, рациональное зерно было у тех и других. Наверное, мы недостаточно решительно подошли к смене кадров, выдвижению новых людей, заявивших о себе к тому времени. С другой стороны, и депутатский корпус ведь не был в состоянии достаточно квалифицированно провести проверку называвшихся кандидатур. А что касается целесообразности самой процедуры утверждения практически всего состава Совмина, то, хотя она и отняла уйму времени и немало попортила нервов, я все-таки остаюсь при убеждении, что это было необходимо. Ведь в первый раз в нашей стране было создано правительство, по-настоящему ответственное перед парламентом, прошедшее легитимацию.
     Сразу же после утверждения на должности в правительстве ряд народных депутатов (Абалкин, Лаверов, Мостовой, Матвеев) подали заявления о сложении депутатских полномочий. Это было сделано в соответствии со статьей 96 Конституции СССР. Вспоминая этот эпизод, я невольно сопоставляю его с указом Президента России, разрешающим совмещать звание депутата с министерскими и иными постами в органах исполнительной власти. На недоуменные вопросы граждан обслуживающие президента юристы разъясняют, что здесь нет ничего оригинального, в некоторых странах это разрешено, поскольку тем самым лучше подчеркивается подчиненность правительства парламенту. При этом «забывают», что согласно новой Конституции в России создается не парламентская, а президентская республика. Члены правительства назначаются главой государства и всецело перед ним ответственны.
     Главное даже не в этом. Мы едва высвободились из пут тоталитарной системы, в которой Политбюро и примыкающий к нему узкий слой облекал себя высшими партийными, правительственными и парламентскими полномочиями. Это полное слияние формировало своего рода знать, составлявшую опору «трона», то есть поста генсека. Вот почему для нашей страны имело принципиальное значение разделение властей и, безусловно, связанный с ним запрет на одновременное участие в законодательном и исполнительном корпусе. Теперь опять все вернулось на круги своя. Остается надеяться, что ненадолго.

Шахтеры и большая политика

     Закончив с формированием правительства, Верховный Совет принял план законодательных работ. Прежде всего нужно было подготовить и принять закон об изменениях и дополнениях к Конституции СССР, чтобы создать правовые основы для ряда крупных, так называемых органических, законов и всей прочей деятельности парламента.
     Следующий блок проблем был связан с рассмотрением вопросов стабилизации экономического положения страны и осуществления реформ. Имелось в виду, в частности, принять законы об аренде и арендных отношениях, о единой налоговой системе в СССР, о республиканском и региональном хозрасчете. Наиболее сложной и масштабной целью явилась подготовка закона о собственности и обновление законодательных актов о земле и землепользовании.
     Решающее воздействие призван был оказать блок законов, устанавливавших новые отношения между гражданином и государством, реально обеспечивающих политические свободы и гражданские права, идейный и политический плюрализм. К ним, в частности, относились законы о печати и других средствах массовой информации, об общественных объединениях граждан СССР, о правах профессиональных союзов, о свободе совести и религиозных организациях. А 14 июля этот перечень актов был пополнен еще одним проектом, внесенным правительством и ВЦСПС, — о порядке разрешения коллективных трудовых споров. В последний момент жизнь внесла поправку. По-существу, потребовалось отложить на время иные заботы и безотлагательно, в форсированном порядке готовить закон, регулирующий забастовки.
     В Польше прежняя система зашаталась, когда силезские шахтеры поддержали гданьских портовиков, начались стачки, локауты, голодовки. Думаю, то же можно сказать и о нас: быстрое разрушение просуществовавшего 70 лет общественного устройства началось с волнений шахтеров — одного из самых крупных и боевых отрядов рабочего класса, на который, по идее, опиралась Советская власть. Есть, однако, существенная разница между тем, как развивались события в Польше и в Советском Союзе. Там горняки поднялись против партийно-государственной номенклатуры, еще не помышлявшей о реформах. У нас их протест стал возможен в результате начатых сверху перемен, а удар огромной силы пришелся рикошетом по самим реформаторам.
     На заседании Верховного Совета 19 июля 1989 года Каземирас Уо-ка, председатель Союза рабочих Литвы, прислал мне записку: «Михаил Сергеевич, Союз рабочих Литвы тоже против дестабилизирующих забастовок, но произошло это потому, что были условия рабочим организоваться; иного пути борьбы с местной мафией нет. Надо дать рабочим организоваться, и забастовок будет меньше».
     Я сказал тогда, что поддерживаю эту идею. «Мы должны опираться во всей работе на ведущую, решающую силу нашего общества — рабочий класс, на его организованность, ответственность, приверженность социализму и политике, которую мы сейчас осуществляем в рамках перестройки. Но мы не можем игнорировать то, что рабочие в последнее время остро ставят перед нами вопросы... Может быть, настало время создавать какие-то комитеты в помощь перестройке, против саботажников перестройки?»
     В Кемерово, где был в тот момент основной очаг забастовочного движения, рабочие вели себя ответственно, по распоряжению забастовочных комитетов были закрыты магазины, продающие спиртное. Рабочий класс демонстрировал высокую организованность и вместе с тем высокую требовательность. У него были на то все основания. Комиссии, направленные по линии ЦК и правительства в районы угледобычи, докладывали, что из года в год, из десятилетия в десятилетие не выполнялись решения, касавшиеся строительства жилья, благоустройства городов и поселков, снабжения населения.
     Устарела, далеко отстала от мирового уровня техника добычи угля, особенно шахтным способом. Крайне тяжелый труд в условиях перманентного риска не получал достойного вознаграждения. Нужно было принимать безотлагательные меры. С этой целью, в частности, Слюньков ездил по моему поручению в Кузбасс, вел переговоры с лидерами горняков и привез развернутые предложения.
     Словом, я хорошо понимал причины, вынуждавшие шахтеров на крайнюю форму зашиты своих интересов, и никогда не позволял себе упрекнуть их за это. Но факт состоит в том, что недовольство рабочих умело использовалось радикалами в борьбе за власть. Их никоим образом не смущало, что остановки на многие месяцы огромных районов угледобычи лишали страну миллионов тонн ценного энергетического сырья, ставили под угрозу работу смежных отраслей, в первую очередь металлургии. Все это пагубно отражалось на быте людей. Эмиссары Межрегиональной группы, фактически сложившейся уже в партию, начали сновать по всей стране, подстрекать к забастовкам железнодорожников и рабочих других отраслей. Это был в полном смысле слова удар в спину, сыгравший роковую роль в судьбе перестройки.
     Ельцин и его соратники знали, не могли не знать, что у правительства нет возможности в короткие сроки, обозначавшиеся в шахтерских ультиматумах, удовлетворить все требования, как бы справедливы они ни были. Наглядное тому свидетельство: зимой 1993/94 года после двух лет полновластия радикалов вновь начались забастовки в районах угледобычи, поскольку почти все обещания и посулы, данные шахтерам ельцинистами, остались невыполненными. В профсоюзах и стачечных комитетах не забыли уроков, преподанных Беллой Денисенко и другими агитаторами. Так что не стоит удивляться, когда наряду с экономическими требованиями выдвигаются и политические: отставка правительства, досрочные перевыборы президента. Поистине, что посеешь — то и пожнешь. Говорю это без всякого злорадства. Потому что в 1993—1994-м, как и в 1989-м, забастовки обошлись стране и народу дорогой ценой.
     Но вернусь в 1989 год. 24 июля я имел возможность проинформировать Верховный Совет о протоколе, который был подписан Слюньковым, первым зампредом Совета Министров Ворониным и председателем ВЦСПС Шалаевым с председателем забастовочного комитета Кузбасса Авалиани и его заместителями. Достигнутые соглашения правительство готово было распространить на другие угледобывающие районы. Прежде всего, конечно, на Донбасс, Воркуту.
     Очень трудно мы выходили из тяжелого кризиса, который стал, может быть, самым серьезным испытанием за все четыре года перестройки.
     Забастовки шахтеров были в центре внимания Верховного Совета, идущих на нем дискуссий. Выступая на сессии Верховного Совета, В.И. Колесников, заведующий кафедрой Ростовского института инженеров железнодорожного транспорта, сказал: «Вот мы говорим, что у нас рабочий человек хозяин, но вы мне скажите, есть ли в истории случай, когда бы хозяин бастовал? Нет. Значит, здесь что-то не так». Бригадир слесарей Новокуйбышевского нефтехимического комбината В.А.Леончев так определил суть проблемы: «Рабочий человек больше не может и не хочет мириться с кабальной системой управления наших производств, системой труда. Мы долго молчали, терпели, подмятые командно-бюрократической системой. Но этому пришел конец. И забастовочное движение шахтеров — это предвестник краха системы».
     Ну и, наконец, я позволю себе воспроизвести отрывок из обращения забастовочных комитетов городов Инты и Воркуты. «Забастовки шахтеров носят объективный, перестроечный характер, являются признаком наступающего кризиса административно-командной системы, не способной удовлетворить интересы трудящихся. Выступление шахтеров мы расцениваем как поддержку перестройки и предостережение тем, кто хочет, чтобы все оставалось по-старому». Предельно ясное свидетельство того, что рабочий класс перестал считать существовавшую систему своей, категорически ее отвергает. Этот сигнал был послан в первую очередь партии, которая продолжала править страной от имени рабочего класса. Но наши фундаменталисты до сих пор не сумели его расшифровать, все еще по-детски удивляются тому, что рабочие оказались равнодушны к судьбе КПСС. А в новом политическом раскладе немалая их часть отдает голоса даже не вновь возникшим социалистическим и социал-демократическим, а правым партиям и течениям.
     Далее в обращении говорилось: «Мы понимаем, что, выставляя экономические требования, должны помнить: экономика страны находится в глубоком кризисе. Сегодня государству трудно будет найти средства для того, чтобы удовлетворить все наши требования. Но экономическая самостоятельность нам должна быть предоставлена... Мы устали ждать решение наболевших проблем от пятилетки к пятилетке. Именно этим вызвано то, что вынуждены пойти на крайнюю меру — забастовку. Настал момент, когда решения всех предъявленных требований нельзя откладывать ни на секунду».
     Процитирую и требования шахтеров Печорского бассейна, изложенные тем же Лушниковым: «1) Действительно передать власть Советам, землю крестьянам, фабрики рабочим. 2) Отменить выборы в Верховный Совет СССР от общественных организаций. 3) Отменить статью в Конституции СССР о руководящей и направляющей роли партии. 4) Проводить прямые и тайные выборы Председателя Верховного Совета СССР, председателей местных Советов, начальников городских, районных отделов Министерства внутренних дел на альтернативной основе. 5) Отменить практику лишения слова депутатов на сессиях, съездах народных депутатов СССР путем голосования. Каждый депутат имеет право голоса, независимо от мнения большинства». Требования один к одному повторяли программу радикалов, и писались они под их диктовку в Москве.

Советы

     Став у власти осенью 1991 года, радикалы развернули мощное наступление на Советы, объявив их цитаделями тоталитарной системы. А затем, воспользовавшись событиями 3—4 октября 1993 года, фактически смели с лица земли всю советскую систему, все представительные органы. Кое-где Советы отказались самораспускаться, но в конце концов их принудили к этому силой.
     В чем же дело? Действительно ли советская форма не годится для демократии? Такое допущение опровергается уже тем, что до поры до времени у радикалов никаких претензий к Советам не было. Напротив, Сахаров и в своем проекте Конституции сохранил эту форму, и на Первом съезде народных депутатов СССР предложил принять декрет о передаче всей власти Советам. Больше того, именно через Советы, благодаря им Гавриил Попов был избран председателем Московского Совета, Анатолий Собчак — Ленинградского, а Борис Ельцин — Верховного Совета России. В то время из этого лагеря не доносилось никакой хулы по адресу советской формы демократии. Да и какие могли быть у того же Ельцина претензии к Верховному Совету, если депутаты, не подумав о последствиях, послушно и даже с энтузиазмом приняли Декларацию независимости России, разрушавшую союзное государство, ратифицировали Беловежское соглашение, дали президенту дополнительные полномочия для проведения экономической реформы, согласились, чтобы он возглавил правительство и целиком сформировал его по собственному разумению.
     Повод для недовольства возник тогда, когда депутатский корпус, по крайней мере большинство его, убедившись в пагубных последствиях для государства и народа «шокохирургии», стал сначала робко, а затем все смелее выражать несогласие с этим. Вот тогда и ополчились на Советы, тогда и начался конфликт между исполнительной властью и органами народного представительства, закончившийся для последних полным разгромом.
     Остается, однако, вопрос: совместима ли эта форма с парламентской? Если поставить его конкретнее: можно ли сочетать советский принцип с принципом разделения властей, на котором держится система парламентаризма? И ответ должен быть положительным. По крайней мере, опыт, накопленный за недолгое время существования нового нашего парламента, подтвердил возможность совмещения этих двух принципов государственности.
Противники его обычно выдвигают такой довод: полновластие Советов никак не может сочетаться с разделением властей. Но это либо непонимание, либо сознательное искажение сути дела. В немалой мере оно связано с несовершенством самого понятия. Верховная власть действительно не подлежит никакому разделу. Она должна быть цельной и единой, иначе следовало бы предположить, что в государстве будет двоевластие, троевластие, возможно одновременное проведение нескольких политических курсов. То есть все то, что свойственно кратковременным периодам смуты и завершается крахом одной системы, установлением другой.
     Всегда должен существовать орган, за которым признается верховенство. И весь смысл буржуазных или демократических революций в том и состоял, что они отобрали высшую власть у монархов и наделили ею законодательные собрания как органы народного представительства. Именно парламенты являются носителями высшей власти в демократических государствах. Это правило, естественно, распространяется и на наш Верховный Совет.
     Но признание верховенства за органами народного представительства не исключает возможности разделения функций власти. Парламент сосредотачивается на главной задаче государственного управления — законодательстве. Текущую управленческую работу осуществляет правительство. А правосудие и решение юридических споров возлагается на суд. При этом жизненно важные вопросы, касающиеся судеб государства и народа, прав граждан (объявление войны, заключение мира, бюджет, налоги), остаются за парламентом.
Так что полновластие Советов никоим образом не мешает разделению функций власти или, как принято говорить, разделению властей. И расправились радикалы с Советами просто потому, что не нашли у депутатского корпуса поддержки своей политике.
     В чем есть известная доля правды у критиков советской системы? Советы, как всякое вообще народное собрание, вече, дают возможность для митинговщины, усложняющей, а то и парализующей принятие и исполнение решений. Эта болезнь присуща и парламентам, которые марксисты презрительно именовали говорильнями. Я бы сказал, что она излечима. Противоядием служат точные процедуры и регламенты работы выборных органов, а главное — высокий профессионализм депутатского корпуса.
     Об этом я также говорил в своем заключительном слове: «Мы пытались привнести в работу Верховного Совета СССР максимум профессионализма, не в ущерб связи с массами, выйти из митинговых форм обсуждения вопросов. И это, как мне кажется, в основном тоже удалось. Найден вариант постоянно действующего высшего законодательного, исполнительного и контролирующего органа власти... В его работе уйма недостатков и слабостей, но он изо дня в день на глазах у миллионов людей, наблюдающих за его работой, прибавлял обороты, повышал компетентность, демонстрировал углубленный подход к решению проблем».
     У меня было основание отметить такое важное новшество, связанное с работой первой сессии Верховного Совета, как взятие под парламентский контроль внешней политики. Ведь в прошлом не было даже намека на такую возможность. Поначалу было не до международных вопросов, занимали больше внутренние дела. Но уже начали вноситься депутатские запросы по тем или иным аспектам внешней политики, после дискуссии ратифицировано несколько международных актов.
     Раскрою один секрет. На первых стадиях наших переговоров с американцами по вопросам разоружения то и дело приходилось выслушивать от них ссылки на трудности в конгрессе: мы, мол, в правительстве готовы пойти на тот или иной вариант, да вот сенаторы не пропустят. На этом основании требовали от советской стороны уступок. И у нас во внутреннем кругу как-то всерьез обсуждали: не стоит ли выставить американцам аналогичный довод, организовав критические выступления против готовящихся соглашений в Верховном Совете? Потом эту идею отвергли, поскольку все равно никто не поверил бы, что это всерьез, не инсценировка. А главное — опасались показать «дурной пример»: чего доброго, войдут во вкус и начнут всерьез критиковать нашу внешнюю политику.
Теперь же парламент начал брать под свой контроль международную политику. В скором времени дала о себе знать и консервативная реакция на крупные внешнеполитические меры, осуществлявшиеся в соответствии с новым мышлением. Шеварднадзе все чаще требовали к ответу, и мы с ним вполушутку, вполусерьез говорили, что ввели демократию себе на голову.
     Некоторые политологи и историки до сих пор ставят мне в вину, что в заключительном слове по итогам первой сессии я негативно отозвался о создании Межрегиональной группы: «По существу, речь идет о попытке придать некую организационную форму естественному различию во взглядах и подходах к проблемам общественного развития. Не приведет ли такое искусственное размежевание к противостоянию по конкретным вопросам, которые приходится решать нашему Верховному Совету, не усложнит ли тем самым выполнение задач, которого от нас ждут избиратели, советское общество?.. Если дело у нас общее, если все мы считаем своим высшим долгом вывести страну из кризиса на путях перестройки, поднять уровень материального и духовного благосостояния народа, обновить наш социалистический и общественный строй, раскрыть его богатый потенциал, — если в этом мы согласны, то мы всегда договоримся. Думаю, депутаты согласятся с тем, что нам надо идти именно этим путем: путем объединения сил и укрепления взаимного доверия. Это ни в коей мере не отрицает возможность отстаивания принципиальных взглядов. Прошедшие дни работы Верховного Совета уже наглядно показали, что плюрализм мне-* ний не может быть препятствием для единства действий».
     Заявление о возможности договориться было встречено аплодисментами. Едва ли можно оспорить мысль о желательности дружной работы в период, когда страна переживает трудные времена. Но, конечно, от этого отдавало известным неприятием политического плюрализма. У депутатов, вошедших в состав Межрегиональной группы, были уже свои цели, отличные от других. Да и в остальной депутатской массе намечалась дифференциация. Это было естественным отражением множественности социальных интересов в обществе, которая категорически не признавалась при тоталитарном режиме, а с его демонтажем неизбежно должна была себя проявить. Ну а за выявлением групповых (или классовых) интересов должно было последовать формирование движений или партий. Собственно говоря, образование Межрегиональной группы и было первым шагом к этому.
     Должен заметить в свое оправдание, что у меня не было поползновений запретить, разогнать межрегионалов или попытаться разрушить эту группировку путем каких-то интриг. Более того, со многими из них у меня были и остались хорошие отношения. Очень скоро из факта возникновения этого зародыша партии радикалов были сделаны правильные выводы. Мы начали думать, что повышению эффективности действия нового парламента послужат не бесплодные попытки добиваться искусственного единства всех депутатов, а образование групп или фракций и их деловое взаимодействие. Конечно, речь еще не заходила о партийном структурировании парламента. Но первые шаги в этом направлении начали делать уже на следующей сессии.

Первая

Последняя

Новости

Хроника деятельности М.С. Горбачева 1985-1991

Опубликована Хроника июля 1986 года 12 ноября 2024

«Ветер Перестройки»

IV Всероссийская научная конференция «Ветер Перестройки» состоится 28–31 октября 2024 года 25 октября 2024

«Память женского рода». Круглый стол.

Круглый стол состоялся в Горбачев-Фонде в рамках проекта «Клуб Раисы Максимовны Горбачевой». 22 октября 2024

Новый номер «Горби» рассказывает о трудном пути к саммиту в Рейкьявике

Неожиданно возникший в конце лета 1986 года шпионский скандал едва не погубил встречу на высшем уровне. Центральный материал номера посвящен способности лидеров идти на уступки ради сохранения мира 15 октября 2024

все

СМИ о М.С.Горбачеве

Б.П. Гуселетов. «Михаил Горбачев и Урал: политические качели»

В данной статье автор намерен поделиться своими воспоминаниями о М.С. Горбачеве, которые так или иначе связаны с Свердловском (Екатерин-бургом)

Непонятый пророк

В издательстве «Весь Мир» готовится к выходу книга «Горбачев. Урок Свободы». Публикуем предисловие составителя и редактора этого юбилейного сборника члена-корреспондента РАН Руслана Гринберга

все

Книги

М.С.Горбачев.
Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира

М.С.Горбачев.
Жизнь и реформы

М.С.Горбачев.
Собрание сочинений

М.С.Горбачев.
Что поставлено на карту: будущее глобального мира

Р.М.Горбачева.
Я надеюсь...

	Новости
	Публикации в СМИ
	Публикации о М.С. Горбачеве