Павел Палажченко (Россия)

Журналист, специалист по международным отношениям. С 1980г. работал в МИД СССР, с начала 1991г. – в аппарате Президента СССР. С 1992 года – сотрудник « Горбачев-Фонда», руководитель Службы международных связей и контактов с прессой.

 
…Как и подавляющее большинство людей, впервые я увидел Раису Максимовну по телевизору. Было это в 1985 году, уже не помню, в каком месяце. Запомнился внимательный взгляд, очевидное умение «выглядеть», и больше всего – какое-то взаимное притяжение между нею и Михаилом Сергеевичем. Потом, когда я узнал их ближе, это первое впечатление подтвердилось.

В годы, когда я постепенно шел к тому, чтобы стать первым переводчиком советского руководителя, мое общение с Раисой Максимовной происходило в основном на встречах с руководителями других стран и во время официальных визитов, «саммитов».

Саммиты – интересное явление. Международные отношения, конечно, не сводятся к ним, но без них нельзя. И они сложились в какое-то причудливое сочетание действительно большой политики, человеческих отношений и протокольных обязанностей, порой сильно напоминающих условности японского театра «Кабуки». Кто был там, знает: это непростое бремя, и значительную его часть несут супруги первых лиц.

Раиса Максимовна относилась к этим обязанностям с необычайной скрупулезностью. Не знаю, в какой мере она рассматривала их как обузу, в какой – как необходимую и почетную функцию, но мне и тогда казалось, и сейчас я уверен: для нее это было прежде всего возможностью помочь Михаилу Сергеевичу. В этом она видела свою ответственность, свою работу.

И она работала. Готовилась к каждому визиту, старалась не просто представлять себе программу, а как бы освоить ее заранее. Дотошно расспрашивала помощников, сотрудников посольств и протокольщиков. Я иногда при этом присутствовал. Ответы, порой туманные, с разными «вроде бы», «по обстановке», «надо выяснить», не всегда ее удовлетворяли. Человек предельно конкретный, она хотела точности во всем, и это не всем нравилось. От таких людей шли упреки в ее адрес, на мой взгляд, несправедливые, а иногда и не только упреки. Со временем это стали активно использовать в политической борьбе против Горбачева. Не хочется вспоминать о сплетнях и вранье со стороны людей, про которых только и можно сказать русской поговоркой: ни стыда, ни совести.

В 1989, 1990 годах, когда в обществе нарастало напряжение и Михаилу Сергеевичу становилось все труднее отбивать атаки консерваторов, радикалов, националистов, я видел, как тяжело переживает все это Раиса Максимовна, но о многом мог только догадываться. Общение с ней было ограничено строгими рамками – вплоть до того момента весной 1991 года, когда меня вызвал Виталий Семенович Гусенков и сообщил, что надо будет поработать с английским переводом книги Раисы Максимовны «Я надеюсь». Перевод готов, но ее личная просьба: все прочитать и сверить, если нужно – любой вопрос можно уточнить с ней. Опять-таки, если нужно – съездить в Лондон, чтобы «проработать» редакцию с переводчиком.

Я, честно говоря, сначала подумал – а нужно ли? Ведь не даст известное английское издательство такую книгу на перевод абы кому. Посмотрю, конечно, и успокою автора. Но вскоре я убедился, что интуиция – а это свойство Раисе Максимовне было присуще в необыкновенной степени – ее не подвела.

Переводчиком книги был известный журналист, человек, как говорится, владеющий пером. К тому же, как я увидел потом в общении с ним, эрудированный и не лишенный «староанглийского» обаяния. Но русский язык был у него далеко не первым иностранным языком, а в наших реалиях он был определенно не силен. Может быть, сказались сжатые сроки или возраст переводчика – в общем, первый вариант пестрел ошибками, в том числе, как говорят, переводами «с точностью до наоборот».

Я тогда уже работал в Аппарате Президента, но он еще не переехал полностью в Кремль, и свою довольно кропотливую работу я делал в здании ЦК КПСС, в бурные дни апреля, когда на пленуме и совещаниях ЦК на Горбачева набрасывались номенклатурные «волкодавы». Отзвуки происходящего до меня, конечно, доходили, но в тот момент надо было сосредоточиться на порученном мне деле. Помимо всего прочего, я знал, как не любит Раиса Максимовна любую приблизительность в делах, требующих точности. И я корпел над текстом, правил, готовил вопросы к автору.

Кстати, сама книга мне понравилась. В ней была искренность, стремление достучаться до читателя рассказом о реальных событиях жизни, откровенным разговором о надеждах и тревогах. Правда, было ощущение, которое потом английский переводчик выразил короткой фразой: «Слишком много Пряхина». Мне тоже показалось, что интервьюеру лучше быть менее заметным. Но это – из тех вещей, о которых можно спорить. Раисе Максимовне я об этом не говорил. А я встречался с ней по поводу книги несколько раз: кое-что действительно надо было выяснить или уточнить, к тому же работа над переводом позволяет иногда увидеть шероховатости, о которых не грех сказать автору. Интересно, что, обладая лишь минимальными познаниями в английском, Раиса Максимовна порой удивляла меня чисто интуитивными суждениями по поводу того или иного слова, которые оказывались полезными в моей работе.

Не помню, перед поездкой в Лондон для разговора с переводчиком или уже после этой поездки, я встретился с Раисой Максимовной, чтобы проверить несколько мест в тексте. Когда закончили, она стала рассказывать о поездке накануне в райком партии – чтобы заплатить взносы.

- Знаете, Павел Русланович, - вздохнув, сказала она, - иду я по коридору и просто ощущаю какое-то напряжение в воздухе. А в кабинете у секретаря взглянула ему в глаза и увидела ненависть.

Что я мог сказать в ответ? Раиса Максимовна справилась с собой, продолжала:

- Я, конечно, понимаю, кого они ненавидят. Не обо мне речь, а о Михаиле Сергеевиче. Они не хотели перемен, а сейчас озлоблены, испуганы.

А через несколько недель – путч, издевательская ложь о «плохом состоянии здоровья» Горбачева, изоляция в Форосе, новые волны клеветы после возвращения в Москву, распад Союза. Все это хорошо известно, но вспоминать до сих пор тяжело.

C уходом Горбачева с поста президента начиналась какая-то новая полоса, совершенно неведомая. И что бы она ни таила в себе, надо было пройти ее с достоинством. Мне кажется, Раиса Максимовна видела именно в этом своего рода «сверхзадачу».

Работая в Горбачев-Фонде и бывая вместе с Михаилом Сергеевичем в зарубежных поездках, я общался с ним и с Раисой Максимовной гораздо больше, чем в годы официальной работы, и узнал их лучше, чем тогда. Дороги оказались дальними – от Европы до Америки и Африки, от Аргентины до Австралии, от Канады до Японии. Раиса Максимовна была рядом с мужем, где бы он ни оказывался – как президент Советского Союза, президент-основатель Международного Зеленого Креста, просто как человек, которого хотят увидеть и услышать, без преувеличения, миллионы людей.

Вспоминаются многие эпизоды – забавные и грустные, торжественные церемонии и доверительные разговоры. Раиса Максимовна не очень любила возвращаться в прошлое, скорее ее интересовало то, что происходит сегодня, страны, люди, обычаи, культура. Многое она записывала в блокноты, маленькие тетрадки, исписывала их своим четким, разборчивым подчерком – чтобы можно было потом прочитать, вспомнить.

Вот несколько отрывочных воспоминаний из того многого, что случалось в наших поездках.

Однажды, когда мы были в Буэнос-Айресе, выдался свободный вечер, и мы решили посетить знаменитый танго-клуб «Каньо каторсе». Я, впервые побывавший в этом клубе чуть ли не двадцать лет назад, уверял Раису Максимовну: «Не пожалеете!» И вот мы в зале. Сначала был обед с великолепным аргентинским мясом и хорошим вином, а потом главное – выступление танцоров. Раиса Максимовна буквально впивалась глазами в их точные, выверенные до сантиметра движения, скульптурные позы, следила за сюжетом танцев, каждый из которых содержал в себе небольшую драму. Если ей что-то нравилось, она умела восхищаться.

Разговор о танго продолжился на следующий день, и я рассказал ей о диске, где мелодии танго исполняет выдающийся классический пианист Даниэль Баренбойм (он родом из Буэнос-Айреса). Вернувшись в Москву, я дал этот диск Раисе Максимовне, и буквально на следующий день она позвонила мне, восторженно отзываясь об услышанном: как тонко сочетается классическая выучка и аргентинская страсть, ни одной неточной интонации и так далее…

- Ну так оставьте этот диск себе, - сказал я.

- А можно? – как-то даже робко спросила она, как будто речь шла о большом подарке. Надеюсь, она иногда ставила этот диск в проигрыватель и вспоминала далекую страну Аргентину.

Иногда – во время перелетов или в ожидании какого-нибудь очередного «мероприятия» – она заводила разговор о каком-нибудь английском слове или выражении, интересовалась моим «экспертным заключением». Ей не удалось систематически заняться языком, но любознательность время от времени подсказывала разные вопросы.

- А как все-таки правильно, - однажды спросила она, - tasty или delicious?

Вопрос, кстати говоря, не тривиальный. Оба слова означают «вкусный» и разница между ними не очевидна.

- И так и так правильно, - сказал я и в шутку добавил: - Мало им одного слова.

Раиса Максимовна к шуткам относилась серьезно:

- А что вы имеете в виду? Вот Барбара Буш всегда говорила delicious.

Тогда я перешел на серьезный регистр и стал объяснять, что в английском языке немало таких «дублетов», когда одно и то же понятие обозначается исконно-английским словом и французским заимствованием. Какое слово употребляется – дело привычки и … вкуса.

И здесь сменила регистр Раиса:

- Знаете, когда мы росли, то редко бывало вкусно. Иногда бывало сытно. И это уже праздник.

Так она нередко говорила – как бы голосом, интонацией ставя точку.

В Америке нас однажды занесло в один южный штат, где буквально все пронизано строгими обычаями и религиозностью. Там до сих пор есть «сухие округа», в одном из которых мы оказались. «Сухие» – значит нельзя купить спиртное. Правда, заверили нас, в гостинице можно заказать бутылочку в номер – оберегают от греха своих, а гостям можно.

После долгой дороги наша компания решила расслабиться и так и сделала. Вот только несли эту бутылочку очень уж долго – то ли посылали за ней в соседний округ, то ли все у них делается по- южному неторопливо. В общем, сидим, ждем.

- Павел, расскажи Раисе Максимовне, какой первый вопрос мне задала «приглашающая сторона», пока ждали багаж, - говорит Михаил Сергеевич.

Вопрос был действительно неожиданный, я его повторил:

- Скажите, господин президент, когда вы вели переговоры с президентом Рейганом, когда рушилась берлинская стена, вы чувствовали присутствие Бога?

Пауза. Вроде и смеяться над таким вопросом неудобно, но как реагировать?

- Вот что ты скажешь, преподаватель научного атеизма? – сказал Михаил Сергеевич, обращаясь к Раисе Максимовне.

- А что ты сказал?

- Ну что я обычно говорю? Сказал, что я человек крещеный, религию уважаю, но сам неверующий, в церковь не хожу. Но что при мне был принят закон о свободе совести. Не знаю, надеюсь, не обидел.

- А я действительно читала курс научного атеизма, - сказала Раиса Максимовна. – Наверное, где-нибудь еще лежат конспекты.

- У меня тоже были конспекты, но боюсь, не сохранились, - сказал я, - а жаль. Читали нам этот курс хорошо. Я из него много узнал о религии.

- А я-то как много узнала, когда готовилась! – воскликнула Раиса Максимовна. – Очень уж мы были невежественные в этой области.

О настоящей вере она всегда говорила с уважением. Но о быстро уверовавших и стоящих со свечкой поближе к телекамерам отзывалась язвительно. И в этом, и во многом другом проявлялась ее органичность, убежденность в том, что человек всегда должен быть прежде всего самим собой.

Оглавление