Пэт Митчелл (США)

Общественный деятель, продюсер. Занимала руководящие посты в телекомпаниях Си-эн-эн и Пи-би-эс (США), участвовала в создании организации «Глобал грин» (в составе Международного Зеленого Креста).

В начале 1994 года я приехала в Москву с моей близкой подругой Дайан Мейер Саймон – энергичной политической деятельницей, филантропом и убежденной защитницей окружающей среды. Президент Горбачев пригласил Дайан принять участие в организационном заседании по созданию нового глобального экологического движения – Международного зеленого креста, об учреждении которого он уже объявил за год до этого в Японии. Он также пригласил на эту встречу моего босса – Теда Тёрнера, эколога по убеждениям и предпринимателя, занимающегося СМИ (среди его многочисленных достижений – создание Си-эн-эн, первого глобального телеканала новостей). Тед хотел поддержать новую глобальную инициативу Горбачева в области защиты окружающей среды, но поскольку он не мог приехать тогда в Москву, то передал приглашение мне. Дело в том, что я отвечала за компанию Теда, занимающуюся документальными фильмами, и мы продюсировали и ставили в эфир более ста часов в год документальных киноматериалов экологической тематики.

Мне повезло! Я должна была вместо Теда принять участие в учредительной встрече Международного зеленого креста, путешествуя с Дайан – в лучшей из возможных компаний. Когда нас провели в небольшой конференц-зал в малоприметном офисном здании – единственном помещении, предоставленном президенту Горбачеву тогдашним руководителем России Борисом Ельциным. Мы были слишком взволнованы предстоящей встречей с самым почитаемым нами мировым лидером, чтобы обращать много внимания на окружающую обстановку. Однако, оглядываясь назад, я могу сказать, что Горбачев не получал в России того уважения, которое соответствовало бы его положению и его вкладу в судьбы страны и мира.

Мы были голодными и уставшими после ночного перелета через несколько часовых поясов, и, войдя в зал, который все еще пустовал, тут же взяли по большей чашке кофе и большому кексу. Неожиданно дверь открылась, и вот президент Горбачев – появившийся в сопровождении двух человек, одним из них был Павел Палажченко – протягивает ладонь двум американкам, которые держат в руках чашки , наполненные кофе, и жуют кексы. Это был вовсе не тот элегантный, продуманный ритуал представления, который мы запланировали. Президент Горбачев рассмеялся и сказал «приятного аппетита!». Это приветствие и атмосфера близости и эмоционального комфорта, которая установилась между нами, задали тон отношениям, которые развивались и по сей день сохраняются у меня с одним из самых замечательных, почитаемых и важных лидеров нашего времени… а, возможно, и будущих времен.

Комната заполнилась людьми - стало ясно, что скромная обстановка не соответствовала важности встречи, на которой присутствовали лидеры экологического движения из девяти стран мира, принявшие решение подписать устав Международного зеленого креста и создать в своих странах национальные организации МЗК. Дайан согласилась учредить американскую национальную организацию, и я, конечно, сразу же предложила ей свою помощь. Я не могла не откликнуться на инициативу человека, изменившего ход истории, завершив 40-летний конфликт между Востоком и Западом, известный как «холодная война», и инициировав политику перестройки и гласности. Результатом этой политики было не только то, что Россия и бывшие советские республики открылись миру, но и то, что создались возможности для подлинного общения и взаимопонимания между бывшими противниками, и возникли первые реальные площадки для диалога.

Теперь Горбачев сконцентрировал свои усилия на том, чтобы заставить мир лучше осознать угрозу ухудшения окружающей среды и истощения ресурсов для поддержания жизни на нашей планете. Я и Дайан чувствовали, что нам выпала огромная честь находиться с ним в том зале, и покидая Россию, мы испытывали огромный эмоциональный подъем, прилив сил, и были все еще немножко не в себе от осознания того, что теперь мы – члены экологической команды Горбачева.

Во время той первой встречи в Москве я еще не увидела самого важного члена этой команды, но когда встретилась с ней – несколько месяцев спустя, я уже знала, что передо мной не просто преданная жена, мать и бабушка (хотя она, безусловно, такою являлась), но партнер в самом полном смысле этого слова. Раиса не уступала мужу в глубине чувств и силе сопереживания, и, находясь рядом, нельзя было не чувствовать связь между ними. Эта связь была сильнее, чем просто узы брака или партнерские отношения. Раиса могла завершать начатые им фразы – часто она так и делала. У него было озорное чувство юмора, которое он раскрыл миру в большей степени, уже уйдя из власти, - а она любила смеяться, хотя не раз поправляла его, когда он рассказывал анекдот или вспоминал русскую сказку. Она становилась исключительно серьезной, когда ей приходилось защищать мужа от нападок,а к тому времени, когда мы встретились, ей уже пришлось немало в этом поднатореть.

Они пережили ужасное заточение в Форосе, несправедливую тяжесть критики за все, что шло «не так» в постперестроечной России, а их образ жизни и условия, в которых они жили далеко не дотягивали до того уровня, который полагается (и обычно обеспечивается) бывшему главе государства. Тем не менее, несмотря на предложения предоставить им местожительство и лучшую обстановку, поступившие из нескольких стран, они оба предпочли остаться в Москве.

Куда бы они ни приезжали, их встречали с уважением и обожанием, которые они не так часто, как, я думаю следовало бы, видели в своей стране.

И на всех мероприятиях, которые они посещали, всем, кто встречался с ними, было ясно, что Раиса является ровней своему мужу, его настоящим партнером и что он часто обращается к ней за советом и прислушивается к ее рекомендациям. Каждый раз, когда я находилась рядом с ними, я убеждалась в том, что подобное партнерство мужа и жены, выстроенное на общих ценностях, - не просто возможно, но повышает эффективность и результативность их деятельности – как той работы, которую они делали вместе, так и тех дел, которые они поддерживали каждый по отдельности. Раиса часто повторяла мне, что единственный тип брака, который мне подойдет - тот, что позволит мне быть во всем самой собой, оставаясь при этом полноценным партнером и в жизни, и в работе. Когда Раиса познакомилась со Скоттом Сейделом, бизнесменом из Атланты, с которым в то время у меня начинались серьезные отношения, она на полчаса учинила ему допрос за ужином, после чего объявила, что мы поженимся. Об этом никто ничего не говорил прежде, однако с того момента стало казаться, что вопрос уже решен. Она и Горбачев одобрили мой выбор.

К сожалению, Раиса не дожила до того дня, когда мы поженились – это произошло уже в 2000 году. Однако она успела дать большой толчок развитию наших отношений, когда предложила президенту Горбачеву, чтобы Скотт присоединился к организации «Глобал Грин – США», американской национальной организации Зеленого креста, которую основала Дайан и в которой я стала председателем Совета попечителей. Скотт вошел в состав Совета попечителей «Глобал Грин – США» и в конечном итоге заменил меня на посту его председателя. Это означало, что у нас появилось много возможностей сопровождать в поездках Раису и Михаила, занимаясь сбором средств и привлекая внимание к проблемам окружающей среды и работе Зеленого креста и «Глобал Грин – США».

Помню одно особенно важное мероприятие «Глоубал Грин – США» в Лос-Анджелесе, где мы были вместе с ними, Мэттом Питерсоном - исполнительным директором «Глобал Грин – США», и Дайан Майер -Саймон. До начала мероприятия мы все собрались в грим-уборной для частной встречи с Тедом Тёрнером и его женой (в то время ею была Джейн Фонда). Мы собирались поговорить о возможности большого пожертвования на расширение глобальной работы в сфере водных ресурсов и утилизации химического и ядерного оружия – программ, которые возглавлял Зеленый крест.

В течение первых нескольких минут Тед и Горбачев говорили о старых временах, вспоминая первые Игры доброй воли и краткий период, когда Тед делал инвестиции в российский медиа-бизнес. В это время я, Джейн, Раиса и Дайан обсуждали наряды, быстро придя к общему заключению, что из нас четверых лучше всех смотрится Раиса. Так бывало часто, а в тот вечер она выглядела особенно хорошо, хотя, на самом деле, у нее было тяжело на душе. Горбачевы наполовину завершили строительство здания Фонда в Москве. Это означало, что у них наконец-то появился бы нормальный офис и место для архива. Однако разразившийся в России финансовый кризис не позволял закончить этот проект . Раиса, всегда отличавшаяся решительностью, сразу перешла к сути дела и обрисовала Теду ситуацию. Тед, в столь же прямолинейной манере спросил, сколько денег им нужно для того, чтобы достроить здание. Президент Горбачев не ответил сразу, продолжая смотреть Теду прямо в глаза, в то время как Раиса сказала в своей манере, – тихим, но убедительным голосом – что один миллион долларов помог бы продолжить работу. Тед бросил взгляд на Джейн – она утвердительно кивнула, обозначив свою поддержку, после чего решение было принято. Позже щедрость этого единовременного пожертвования, сделанного без раздумий по велению чувств, поблекнет по сравнению с чеком на миллиард долларов, который Тед выпишет Организации Объединённых Наций для финансирования деятельности Фонда ООН, однако быть там в этот момент и наблюдать своими глазами эту сцену - было потрясающе. Все начали обниматься; кто-то открыл шампанское, на что Раиса среагировала, рассказав об одной из ее любимых русских примет: пить шампанское за успех дела - гарантия того, что в дальнейшем дела будет еще более успешны. Мы выпили за это, и, действительно, потом последовали другие пожертвования – и прекрасное здание Горбачев-Фонда в Москве открыло свои двери. Трагично, что Раиса, которая столько сделала для поддержки этого проекта, ставшего важным признанием заслуг ее мужа, не дожила до того дня, когда происходила церемония открытия Горбачев-Фонда. Приехал Тед Тёрнер, вместе со мной и моим мужем, с другими коллегами из глобальной семьи Зеленого креста и близкими друзьями.

Я и Скотт часто размышляем над всем тем удивительным, что нам довелось пережить благодаря знакомству с президентом Горбачевым и Раисой, и тем величайшим даром, которым стало для нас время, которое мы провели с ними вместе. Вспоминая о наших встречах, мы, прежде всего, думаем о том, насколько явной была их взаимная любовь. Одним из самых лучших моментов в радости общения с ними было видеть, как они всегда держались за руки, как они наслаждались обществом друг друга, независимо от места и обстановки и никогда не обращая внимания на то, что мы или другие люди могли находиться достаточно близко, чтобы слышать их нежные перешептывания. Как пара они обладали силой, которая была осязаема, а их партнерство вызвало уважение и восхищение. Я никогда не слышала, чтобы они обменялись хотя бы одним словом, сказанным в раздражении, хотя была свидетелем того, как время от времени Раиса повышала голос в ответ на любые упреки, сказанные в адрес ее мужа. В этом случае всегда нужно было ожидать, что она не смолчит и ответит резко. Их любовь и уважение друг к другу стали самым первым и самым сильным впечатлением, которое я вынесла из бесценного времени, проведенного с ними.

Это время закончилось тяжкой полосой печали, когда Раиса заболела. Какое-то время мы не знали, насколько это серьезно. Я не видела Раису тогда, но не могу представить себе, чтобы эти глаза стали менее яркими, а этот высокий дух хоть сколько-нибудь ослабел. Известие о том, что ее душа покинула этот мир, наполнило глубочайшей скорбью сердца всех тех, кто знал и любил ее. Сначала я просто плакала. Потом решила, что поеду в Россию, чтобы попрощаться с ней. Конечно, ожидается, что друзья приезжают прощаться, но я всегда избегала похорон – даже, когда умерла моя бабушка. Однако на этот раз я чувствовала, что мне нужно ехать, и эта поездка стала одним из самых горьких и значительных воспоминаний в моей жизни.

Нужно было добраться до Москвы менее чем за сутки, и на пребывание там у меня оставалось бы менее двух суток, поскольку невозможно было перенести намеченное давно деловое мероприятие. Не раз во время бесконечных телефонных переговоров между авиакомпанией «Дельта», Дайан и Скоттом, я начинала сомневаться в правильности своего решения. Но тут зазвонил телефон и на другом конце линии раздался знакомый голос исполнительного директора Международного зеленого креста Александра Лихоталя - близкого друга и советника Горбачева. Лихоталь, предлагал помочь, заверив меня в том, что мое присутствие на похоронах будет много значить для Президента.

 В Москву летели также Мэтт Питерсон, исполнительный директор «Глобал Грин – США», и его жена Лейла, и мы могли встретиться в аэропорту Кеннеди, где, как нас заверили, нас ждали необходимые бумаги. Мой рейс «Дельты» вылетел из Атланты с опозданием, и по прибытии у меня оставалось пять минут на то, чтобы пересесть на московский рейс, добравшись до другого терминала. Это было бы невозможно, если бы кто-то не заказал у «Дельты» ВИП-услуги ускоренного оформления дипломатического уровня, а директор по особым услугам и быстрый электромобиль помогли мне успеть на рейс как раз в тот момент, когда дверь самолета уже закрывалась. Мэтт, Лейла, Боб Уокер, лекционный агент Горбачева, его жена и помощница Дженет были на борту, и мы отправились в Москву без въездных виз, с тяжелым – ввиду цели нашего визита – сердцем и с некоторыми опасениями относительно того, что нас ждет впереди.

Мне не стоило переживать из-за визы, поскольку одним из больших преимуществ работы на Си-эн-эн является то, что почти в каждом месте, где ты можешь оказаться, у нас есть свое бюро. Я отправила по электронной почте письмо руководителю российского бюро и шеф-корреспонденту Джил Догерти, извещая ее о моих планах, и когда мы сошли с трапа, мы увидели ободряющую надпись «Си-эн-эн» на табличке в руках компетентного сотрудника – русскоговорящей девушки Марины, которая незамедлительно взяла нас всех под свою опеку.

Нас провели в ВИП-зал, где начались переговоры насчет наших виз. Прошло гораздо меньше времени, чем мы ожидали, и с гораздо меньшей руганью, чем в мои предыдущие визиты (даже все бумаги оказались в порядке) мы получили свои визы, забрали багаж и отправились в гостиницу. Марина дала нам программу, и мы поняли, что нам нужно переодеться и сразу ехать в Фонд культуры, где уже с раннего утра идет прощание. Марина сказала нам, что тысячи россиян стоят в очереди, чтобы отдать последние почести Раисе.

Это стало первым признаком того, что, возможно, мы увидим совершенно иное отношение к Горбачевым, чем то, с которым мы сталкивались во время наших предыдущих визитов. Незадолго до этого я была в Москве и объясняла таксисту, что мне нужно доехать до Горбачев-Фонда, где я должна встретиться с Горбачевым - водитель всю дорогу буквально проклинал его, а когда я вышла и направилась к зданию, он плюнул в мою сторону. Горбачевых винили за все, что было в России плохо.

Теперь же мы увидели толпы людей с цветами - плачущих, ожидающих в очереди возможности увидеть Раису в последний раз. Газеты были полны прекрасных фотографий Раисы и Президента - хвалили ее стиль, превозносили силу ее личности, признавали ее мировой статус «звезды». «Ее стали характеризовать по-другому, как только она заболела, а теперь, когда она умерла, - теперь раздаются все те похвалы, которые она не слышала при жизни. Такова российская традиция», - сказала мне Марина.

Почему-то на душе у меня не стало легче при виде того, что она описала: растянувшаяся на километры очередь скорбящих людей, терпеливо ожидающих минуты прощания с телом… Терпеливо – пока они не заметили, как «этих американцев» провели через служебный вход. Это вызвало возгласы недовольства. На самом деле, мы сами могли застрять в очереди, если бы нас не увидели и не провели офицеры из охраны президента Горбачева.

Внутри мы увидели картину, к которой я не успела себя мысленно подготовить… Раиса в открытом гробу, стоящем на возвышении в центре большого официального зала приемов. На жестких стульях лицом к гробу с одной его стороны сидят Президент, Ирина, две ее дочери-подростки и сестра Раисы. Этот образ - их лица, то, как они смотрели, а иногда говорили что-то людям, проходившим мимо гроба,- навсегда останется в моей памяти.

Неожиданно для себя - или только так показалось - мы уже движемся в очереди, проходя мимо открытого гроба (такого не было со мной с той самой поры, когда я стояла в такой же очереди в Вашингтоне, стремясь еще раз – последний раз – увидеть Джона Кеннеди). Когда я, Мэтт и Лейла поравнялись с Горбачевым, он встал поприветствовать нас. Помню широкие объятия и много слез. Он практически не говорит по-английски, а с нами нет переводчика, но это не имеет никакого значения. Мы просто произносим слова, в то время как наше горе и переживание потери - в наших слезах и неспособности найти слова, чтобы выразить свою скорбь, на каком бы то ни было языке. Ирина снова и снова благодарит за то, что мы пришли, и у меня возникает непреодолимое чувство, что всем нам нужно сейчас уйти и оставить их наедине с Раисой и своим горем. Это публичное проявление чувств со стороны россиян, которыми Раиса была предана на протяжении всей своей жизни, было важной частью этой скорби… и того исцеления, что должно наступить позднее.

Кто-то подходит ко мне и спрашивает, не хочу ли я постоять в почетном карауле у гроба. Я иду, совсем не зная, что нужно делать в то время, как на рукав моей черной куртки повязывают красную ленту. Меня проводят к гробу и просят стоять у изголовья, пока мне не дадут сигнал уходить. Вместе со мной у каждого угла гроба становятся другие люди с такими же красными повязками, а траурная вереница все идет и идет мимо нас. Я не могу опустить глаза и посмотреть ей в лицо - из страха упасть в обморок или совсем потерять присутствие духа. Я никогда не испытывала такой всепоглощающей печали или желания защитить кого-то сильнее, чем тогда - эту женщину, у тела которой я стояла в карауле, но чью душу я чувствовала столь глубоко, что казалось, она стоит рядом со мной. Может быть, она и стояла. Я вижу какие-то знакомые лица среди людей, проходящих через зал; в этой веренице, по крайней мере, одно лицо стало неожиданностью для всех присутствующих: Наина Ельцина. Она говорит с президентом Горбачевым и Ириной - после она уходит столь же быстро, как и появилась.

Когда мое время почетного караула подходит к концу, меня отводят от гроба, и вместе с Мэттом, Лейлой и Мариной, которая приехала за нами, я выхожу через задний подъезд, намереваясь отправиться в гостиницу и немного передохнуть. В этот момент нас замечает Джилл Догерти, которая стоит в длинной шеренге представителей прессы. Она подходит, чтобы поприветствовать меня на российской земле и спросить о моих впечатлениях. Я описываю ей происходящее внутри, упоминая появление г-жи Ельциной и отсутствие – на тот момент – представителей американского посольства. Джилл спрашивает меня о Горбачеве и о том, как он держится. Я вспоминаю то, что он сказал мне по-английски, хотя он практически не говорит на этом языке - и я повторяю Джилл. В тот вечер в своем репортаже на Си-эн-эн она описывает толпы людей, пришедших отдать последние почести Раисе, ту огромную печаль, которая витает над всей страной и всем миром. А потом – упоминая о том, что ответил Президент на вопрос, как он будет жить дальше, без своей великой любви и спутницы жизни, – она говорит: «Горбачев сказал своему другу, что теперь его будут поддерживать «воспоминания и упорный труд».

Уже вернувшись в гостиницу, я получаю звонок от Павла Палажченко, который говорит мне, что президент Горбачев хотел бы, чтобы я выступила с речью на похоронах. Я совершенно к этому не готова и, обдумывая как бы отклонить эту большую честь, напоминаю Павлу о том, что в 12:30 мне нужно выезжать в аэропорт и у меня не остается времени для присутствия на похоронной церемонии. Он заверяет меня, что они не дадут мне опоздать на самолет, и я соглашаюсь подумать над этим предложением.

Весь вечер я не думаю практически ни о чем другом. Как я могу говорить на похоронах женщины, которая была столь значимой фигурой на сцене мировой истории и которая внесла такие важные перемены в жизни самых разных людей во всем мире? Это подобает делать государственным деятелям или дипломатам. Такие слова должны говорить выдающиеся женщины, занимающие высокое положение – например, Хиллари Клинтон или г-жа Тэтчер. На следующее утро я сообщаю все это Павлу, и, соглашаясь со мной, он говорит, что ни Клинтон, ни Тэтчер не смогут присутствовать. «Просто несколько слов о том, что ты чувствовала по отношению к Раисе – вот все, что нужно», - говорит Павел.

В молчании мы едем к прекрасному русскому храму, и только сейчас мы – американские гости – понимаем, что перед погребением - на небольшом кладбище рядом с этим собором - будет проведена церковная церемония. Как только я оказываюсь внутри храма, то забываю о своих страхах и волнениях о предстоящей речи. Я жадно впитываю поразительную сцену и ритуал, разворачивающийся перед нами. Я удивлена тем, что проводится церковная церемония, и размышляю о наших разговорах с Раисой и президентом Горбачевым – оба они характеризовали себя как социалисты без религиозной принадлежности. Однако их дочь Ирина , по словам присутствующих здесь друзей, вместе со Святейшим патриархом Русской православной церкви, убедила Горбачева позволить провести церемонию внутри этого огромного собора, расположенного рядом с небольшим, но очень знаменитым кладбищем. Внутри нет стульев, и толпа человек в 200 или около того стоит вокруг открытого гроба, в то время как священники в белых одеяниях читают молитвы – все это в сопровождении пения невидимого хора, звучащего так, как, должно быть, поют в раю. Я начинаю немного терять сознание от сильного запаха ладана в столь плотно закрытом помещении, и к этому добавляется переполняющая меня волна эмоций от всего увиденного. Воспоминание об этом навсегда сохранится в моем сердце.

Когда заканчивается служба, мы идем к кладбищу, которое совсем рядом, и тут я замечаю, впервые посмотрев на часы, что времени - почти 12:30. Марина ждет меня, и я машу ей рукой, давая знак идти со мной, одновременно пытаясь найти Павла, чтобы сказать ему, что, учитывая время, я не могу выступить. Мы не можем найти его, и, продолжая двигаться вместе с  небольшой группой скорбящих, медленно входим на территорию кладбища, не оставляя попыток найти Павла, и тут я слышу, как произносят мое имя, и одновременно Марина говорит мне: «Пэт, только что объявили, что ты – первая выступающая».

Она подталкивает меня вперед, и я пробираюсь сквозь толпу, добираясь до прохода, где вижу длинную шеренгу людей, выстроившихся перед выложенной камнем площадкой, где стоит гроб и лежат цветы. Один из этих людей берет меня за руку и проводит к этой группе, где я должна занять место между президентом Горбачевым (который кивает мне с легкой улыбкой) и бывшим канцлером Германии Гельмутом Колем. Появляется Павел и сигнализирует мне, что он будет переводить. Я цепенею от страха, и вдруг замечаю, что гроб, уже закрытый, стоит прямо передо мной.

Возникает желание бежать, особенно когда я понимаю, что отдала Марине свою сумку, а внутри нее - блокнотный лист, на котором те несколько предложений, что я написала в какой-то момент той бессонной ночи на тот случай, если мне все же придется говорить.

И вот, без записей и дрожа от страха и от горечи, я начинаю говорить и… честно сказать, я не помню точно, что я говорила. Текста речи нет, но я говорила, как велело мне сердце, пытаясь отдать последний долг этой женщине, которую я люблю и которой восхищаюсь. И я начала говорить о том, как сильно я любила Раису и восхищалась ею. Я не могла не сказать о том, о чем постоянно думала в течение прошедших двух дней - о том, как жаль, что при жизни Раиса не чувствовала той любви и восхищения, что выражала ей в эти дни траура страна. Она заслуживает этого уважения, этих слов похвалы, что сейчас пишут и говорят, но она, пожалуй, никогда не получала этого в той мере, как сейчас, уже после своей смерти. Я спрашивала, почему происходит так, что после смерти легче отдавать должное тем самым ее качествам, которые мы с такой готовностью критиковали при ее жизни? Я вспомнила о том, что Раиса никогда не обмолвилась ни словом о критиках, всегда фокусируясь на том, что она могла сделать и чего добилась. Но как одна из тех, кто был свидетелем ее достижений и восхищался ее мужеством и преданностью идее, я говорила о том, как мне бесконечно жаль, что она недополучила признания и любви того народа, которому она служила с такой преданностью и страстью.

Я не помню, что еще я говорила, но надеюсь, что в моих словах нашли отражение мое глубочайшее уважение, глубокая любовь, восхищение и признание, что мне выпала великая честь знать ее. Мое знакомство с ней было коротким, и я это остро почувствовала, глядя на лица ее давних друзей, многие их которых смотрели на меня несколько озадаченно, недоумевая, что за американка стоит рядом с мировыми лидерами и говорит у могилы Раисы Горбачевой? Это была исключительная честь, и я молюсь, чтобы все, что я сказала, оказалось достойным ее памяти.

Помню, закончив свою речь, я посмотрела на президента Горбачева, и он - в те минуты неописуемой боли – нашел силы, чтобы поблагодарить меня за мои слова и, помня о том, что мне нужно уезжать, еле уловимо сделал прощальный жест. Я быстро пробираюсь обратно сквозь толпу пришедших на похороны – меня обнимают люди, которых я не знаю, и люди, которых я знаю, люди, которым нужно разделить нашу общую скорбь. Когда Марина выводит меня из ворот кладбища, я слышу, как начинает говорить Гельмут Коль, и мои колени слабеют при мысли о том, что только что произошло.

О чем я думаю сегодня, вспоминая тот эпизод и другие, более счастливые времена, когда мы были вместе, - это о том, что сказал мне президент Горбачев в тот день траура в Москве – о том , что его будут поддерживать воспоминания и упорный труд. И он – в который уже раз – прав. Воспоминания о том времени, что я провела с Раисой, живут в моем сердце, и по-прежнему приносят мне радость. Упорный труд, который объединил нас, работа над созданием более спокойного и устойчивого мира - это тоже тот труд, что поддерживает меня в движении вперед. И я чувствую каждый день благодарность за то, что у нас с президентом Горбачевым - одним из самых памятных людей на планете - есть эта общая работа и столь много общих прекрасных воспоминаний.

Оглавление