Мы предлагали нашим опрошенным из списка 10–12 различных массовых терроров ХХ века выбрать, по их мнению, самый значительный. Самым значительным оказался наш отечественный, сталинский — больше 50 процентов указали на него. Три четверти при этом сказали, что это было политическое преступление, а не случайное стечение обстоятельств, и ему нет оправдания.

 

Движущей силой исполнителей, а во многом и организаторов террора, по мнению большинства (55%), был страх. Тем не менее, свыше 40 процентов наших опрошенных говорят, что не надо ворошить прошлое. Примерно столько же говорят, что надо не забывать о том, что с нами случилось. То есть почти пополам — в стране, два поколения которой прошли через тоталитаризм. 49 процентов (половина) считают, что организаторов и исполнителей, если они живы, следует оставить в покое, не трогать. 68 процентов (больше двух третей) опрошенных говорят, что нет никакого смысла искать виноватых. Иначе говоря, было, и давайте не будем ворошить, давайте забудем о том, что случилось.

 

Тут поневоле приходит в голову, что в нынешней ситуации, центральным словом, заклинанием в СМИ, в повседневных разговорах (если прислушаться к тому, что люди говорят в транспорте, на улице), является выражение «не грузить» или «кончайте грузить». За цифрами опроса, которые мы получили стоит примерно такая же установка: «кончайте грузить».

 

Почему так получается, и почему, как мне кажется, нам угрожает не просто беспамятство, а некоторая возвращающаяся фигура беспамятства, своего рода, синдром беспамятства.

 

Дело в том, что сообщество, которое наделено свойствами памяти, в наших отечественных условиях, по целому ряду исторических, социальных, политических и других обстоятельств мыслится только как целое — и целое, которое принадлежит государству. Элитами считаются только те группы, которые работают на это целое, и государство, которое воплощает это целое. В результате образуется неглубокое, даже плоское общество, сквозь которое довольно быстро проходит любой сигнал (приятный или неприятный). Оно сразу устает и в очередной раз произносит «не грузите, хватит; всё, мы уже накушались».

 

Начало многообразия, любая другая точка зрения, любая самостоятельная позиция в таких условиях принимает форму раскола. Та память, которая стала воскрешаться и развивать общество в конце 80хначале 90х годов, оказалась встроена в эту модель. Память была употреблена против тех старых сил, которые как бы воплощали прежний строй, и как только это противостояние исчерпалось, исчез импульс запоминать.

 

Хотелось бы подчеркнуть, что хранителем памяти, как это ни парадоксально, является не монолитное общество, а общество разнообразное, общество глубокое. Тогда оно долго держит информацию, долго обдумывает, долго обсуждает, долго спорит вокруг какогото факта, вокруг какой-то концепции — и тогда оно, действительно, имеет органы для сохранения памяти.

 

Ситуация конца 80-х — начала 90-х годов была чрезвычайно интересной, очень насыщенной, чрезвычайно богатой. Я передаю свои, в том числе, ощущения современника.

 

Я думаю, что большинство присутствующих здесь помнят это ощущение по себе, но случившиеся было поставлено в связь только с прежним режимом, а не с тем, почему это могло произойти. Оно не было связано с характером человека, который получился в этом обществе, с отношением этого человека к другим людям, с отношением этого человека к тому, что происходит за пределами его Отечества, не было связано с его конструкцией прошлого с тем, как он себе представляет прошлое. Ведь прошлое для нынешнего россиянина это, вообще говоря, два события: победа в войне и полет Гагарина. Событийный круг года существует таким образом — не вписывается в него ни ГУЛАГ, ни Холокост, о котором большинство наших соотечественников толком ничего не знает.

 

В 1989 году порядка 38–39 процентов считали, что одним из главных событий ХХ века (оно было на третьем месте) для России были массовые репрессии сталинского периода. Проходит десять лет — 1999 год. От этих 39 процентов осталось 11 процентов. Что произошло? Оказалось, нет «устройств», которые держат память. Отсюда самое, может быть, важное — случившиеся тогда и продолжавшееся случаться еще многие десятилетия, не было поставлено в связь с характером общественной морали. Не было поставлено как моральный вопрос, поэтому ответы, которые мы получаем в опросах, можно подытожить одним словомалиби: «нас там не было», «это не наше дело», «это нас не касается».

 

Михаил Сергеевич говорил, что террор — это касается нас всех. Оказывается, что не только для нас не всех, а что это вообще «нас не касается». Может быть, самое острое и опасное кроется здесь.

 

Приведу только одну цифру. Нами был задан вопрос: знаете ли вы о репрессиях 37–38-го годов? Сначала приведу данные по всем опрошенным: «достаточно много и в деталях» — 13 процентов; «в самых общих чертах» — 4 процента; «мало и совсем ничего не знают» — 41 процент (и некоторое количество затруднившихся с ответом).